Невыразимо поганый был осадок. Не думалось такого про Капустина. Напрасно, отпирая квартиру, Знаменский решал оставить все это за порогом. Напрасно пытался заесть впечатление рыбой.

Ладно бы Капустин, хромые души везде встречаются, суть не в нем. Вся система заболевала, то там то сям рвалась и искажалась самая ее ткань, прорастая метастазами из преступной среды.

На свежую голову Знаменский поразмышлял над выкладками ревизоров, посоветовался с оперативником Смолокуровым, приданным ему в помощь. Тот не одну собаку съел на общепите и тоже любил обратный обсчет, однако в данной ситуации сомневался – не зряшные ли будут усилия. Художества в «Ангаре», конечно, замаскированы реализацией продуктов в фирменных «Кулинариях», где деньги получают без касс.

Обратный обсчет даст эффект лишь по кондитерскому цеху. Безмерно раздутый, он гонит свои изделия в несколько магазинов. И тут должны оставаться следы в документации.

Начальником кондитерского цеха была некая Маслова. Первейший, видимо, объект, на который надлежало нацелиться.

Так и получилось, что аресты в «Ангаре» начались с Масловой, а в дальнейшем – при ее содействии, потому что она стала рассказывать сразу, взахлеб; накипело, накопилось, тронули – и полилось через край. Об одном молила: смягчить бы как-нибудь удар для мужа, в котором не чаяла души.

Молодая женщина, хорошенькая, двое дочерей. В квартире во время обыска Знаменского поразило обилие белья с необорванными еще ценниками и совсем доконала коллекция детской обуви на все сезоны и всех размеров до тридцать шестого включительно. Запасала мать впрок, боялась угодить за решетку. Горькое занятие.

Вскоре взяли Кудряшова (завпроизводством) и прочих соучастников; ресторанная верхушка, как водится, целиком была завязана. Директор, правда, разыгрывал невинность, будто сейчас из яичка вылупился. Только что принял должность, на него по «Ангаре» еще улик не собралось, нечего и искать.

Большинство привлеченных были как-то по-человечески незначительны, а вот Маслова и Кудряшов занимали Знаменского. Сегодня они должны были впервые встретиться после ареста. Но Знаменский не сразу ей сказал. Женщина сидела перед ним потухшая, постаревшая. Но изящество и миловидность в ней сохранились, на это Знаменский рассчитывал.

– Как здоровье?

– Доктор сказал, дня через три можно обратно в общую камеру… если не буду волноваться.

– В вашем положении трудновато.

– Э, будто я раньше не психовала!

– Звонил муж. Дома все благополучно, дети думают, что вы в больнице. Дочка получила пятерку за диктант.

– А как он сам, Пал Палыч? Что говорит обо мне? Он… очень переживает?

Любовь. Даже о матери не спросила. О себе, похоже, вообще мысли нет.

– Переживает. Снова просил свидания.

– Ой, нет! Чтобы он увидел меня здесь… такую…

– Зря. Вот что, Ирина Сергеевна, когда я сказал ему, что вы обвиняетесь только в халатности…

– Спасибо, Пал Палыч! Большое спасибо!

– Вы просили – я сказал, но это зря, честное слово. Лучше бы ему знать.

– Нет-нет! Коля такой… такой непрактичный, – на лице возникло умиление. – Такой честный, наивный! Я, конечно, расскажу, но надо его подготовить.

Любовь. А любовь, говорят, слепа. На счастье ли, на горе…

Рядом с Масловой Кудряшов резал глаз избытком жизненных сил. Вместо головы румяный кочан. Любил он покушать и выпить. Внешне простоват, но привычки сибаритские. Одет, что называется, с иголочки и выбрит только что – при тюремной норме раз в неделю. Передачи ему таскают богатые, есть что сунуть кому надо.

– Гражданину следователю! Ирочка, лапонька, вид у тебя неважнецкий.

– Посторонние разговоры, – казенно одернул Знаменский.

– Пожалуйста, сколько угодно. – Крепкая рука протянула пачку сигарет. – «Мальборо», гражданин следователь. Друзья не забывают.

– Советую привыкать к отечественным.

– Зачем? Плебейство.

Любимое его словечко. Хотя сам-то и есть чистокровный плебей, дорвавшийся до денег и кое-какой власти.

– Обвиняемые Маслова и Кудряшов, в связи с противоречиями в ваших показаниях между вами проводится очная ставка. Разъясняю порядок. Вопросы задаю только я. Отвечает тот, к кому я обращаюсь. Первый вопрос общий: до ареста отношения у вас были нормальные? Не было личных счетов, вражды? Кудряшов?

Тот со смаком затянулся.

– С моей стороны не было. А чужая душа – потемки.

– Маслова?

– Нет, не было.

– Тогда начнем. По чьей инициативе Маслова была переведена из НИИ торговли в ресторан?

– По моей.

– Для чего?

– Решили реорганизовать кондитерский цех, и я просил прислать способного специалиста.

– А для чего понадобилась реорганизация?

Кудряшов похвастался:

– Модернизировали производство, поставили дело на современную ногу!

– А на ваш взгляд, Ирина Сергеевна, для чего понадобилась реорганизация?

– Сначала я действительно покупала оборудование, выдумывала новые рецепты. Мы стали выпускать фирменные пирожные, торты. Очень интересно было работать.

С появлением Кудряшова ее как подменили: комок нервов. А тот слушает и кивает одобрительно.

– Потом?

– Потом цех начали расширять и расширять. От нас уже требовали одного – как можно больше продукции.

– Ресторан поглощал лишь малую долю сладостей, верно, Кудряшов?

– Излишки продавались через магазины.

– Стало быть, модернизация привела к тому, что кондитерский цех вырос в небольшую фабрику?

– Мы боролись за максимальное использование производственных площадей, гражданин следователь.

– А точнее говоря, старая кормушка показалась мала.

Знаменский немножко поцарапал в протоколе, сейчас будет для Масловой трудная минута.

– Кто и когда привлек вас к хищениям?

– Меня опутал и втянул Кудряшов!

Тот даже отпрянул, сколько мог, и изумился. Очумела она, что ли?! Но быстро переварил отступничество Масловой, засмеялся.

– Чему веселимся? – поинтересовался Знаменский.

– Да как печатают в скобках: «смех в зале».

– А кроме смеха?

– Ну ее, пускай врет что хочет!

– Негодяй!

Перебранки на очных ставках неизбежны, иной раз и рукоприкладство случается, конвоира приходится звать: самому лезть в свару противно. Эти, конечно, драться не станут, пусть поругаются, Масловой оно духу придаст.

– Ирина Сергеевна, как вы узнали, что в ресторане действует группа расхитителей?

– Прошло месяца полтора, как я там работала… У меня в цеху свой закуток, ну, вы видели… Кудряшов туда принес «премию» – так он назвал. Как сейчас помню – три бумажки по двадцать пять рублей. Я на них купила первые в жизни лаковые туфли, а Коле нейлоновую рубашку. Потом еще много раз он приносил «премии».

– Чем они отличались от обычных?

– Обычные платил кассир, а тут сам Кудряшов.

– Была отдельная ведомость?

– Я расписывалась в какой-то бумажке.

Красные пятна на щеках, на лбу, руки на коленях подрагивают. Как бы опять сердце не прихватило. Одиночным выкриком «негодяй!» не разрядишься. Надо бы ей пошибче что-нибудь заготовить для Кудряшова. Он, в сущности, роковая фигура в ее судьбе, и давно вынашивалась неприязнь… Маслова повторяла подробности, уже Знаменскому известные, и он прислушивался краем уха, чтобы вовремя вмешаться с соответствующим вопросом.

– Однажды вызвал меня к себе. Это было после Восьмого марта. Вызвал и говорит: тебя авансом побаловали, пора включаться в дело. И объяснил что к чему.

– Вы подтверждаете эти показания?

– Да что мне было ей объяснять?! Сама соображала, не маленькая!

– Много я тогда соображала…

Кудряшов поджег новую сигарету и пустил дым женщине в лицо.

– Не прикидывайся дурочкой, – он усмехнулся, призывая Знаменского в свидетели. – Сунул ей на пробу – взяла, аж глазки заблестели. Стал покрупнее давать – опять берет. А «премии»-то больше зарплаты. Тут, извините, и козе будет ясно!

– Однако вы не ответили – состоялся или не состоялся между вами откровенный разговор в марте?