– Я тоже не ожидал, что развалят, – невесело усмехнулся он; такое случилось впервые, и он болезненно относился к ситуации. – Так вот, до суда я получил письмо. Всего две фразы: «Хочу поставить вас в известность, что Преображенский, Волков и остальные откажутся от своих слов и будут лгать. Неужели нельзя их разоблачить?» Во втором письме аноним упрекал меня в бездеятельности. Сегодня принесли третье послание. Все их вручаю тебе, – Знаменский придвинул к ней конверты и листки с текстами.

– Тебя интересуют отпечатки пальцев?

– Отпечатки, машинка – все, что сможешь углядеть. За первые письма я – грешен – хватался руками, с последним поостерегся.

– Ножницы, – распорядилась Кибрит.

Достала из сумочки резиновые перчатки, натянула, взяла письмо за уголок и тонко срезала край конверта.

Как раз подоспел Томин.

– Ба, – сказал он с порога, – новое платье! Ну-ка покажись. Очень и очень!

«Почему я не заметил нового платья? – укорил себя Знаменский. – Почему вообще не замечаю, как Зина одета? То ли это признак равнодушия? То ли, напротив, она мне нравится в любом виде? Так или иначе, следовало бы замечать. Вон как ей приятна похвала. Зина ее заслуживает тем более, что шьет обычно сама, да и не больно-то на ее зарплату разгуляешься».

Кибрит извлекла и огласила письмо:

– «Товарищ следователь! Неужели вас не тревожит судьба Шутикова? Человек внезапно пропал по неизвестной причине, и сразу на него сваливают чужую вину. Необходимо срочно разыскать Константина Шутикова… – она приостановилась, – если он еще жив». Этого еще не хватало! – обернулась она к Пал Палычу. – Почему ты его вовремя не арестовал?!

– Незачем было. Мелкая сошка.

– Нет, вряд ли, – подал голос Томин. – Ну с какой стати с ним что-то случится?

– Десять дней назад был жив, – сказал Знаменский севшим голосом. – Я разговаривал с человеком, который его видел в Долгопрудном.

Кибрит ужаснулась его тону.

– Павел! – произнесла она. – Павел… Что происходит? Тебе возвращают дело! Исчезает подследственный!

Знаменский промолчал, она села к столу и нервно принялась за письма. На ощупь и на свет определяла качество бумаги, измеряла отступы, поля, расстояние между строками, в лупу сравнивала шрифты.

– В картотеке неопознанных трупов искали по приметам? – спросил Томин, понизив голос.

– Пока, слава богу, нету.

– Допускаешь, что его действительно?..

– Допускаю. Понимаешь, есть в этой истории нелогичность. Положить столько сил, столько хитрости, чтобы вызволить Шахова. А, собственно, ради чего? Ну, направят дело на доследование, мы проведем несколько лишних экспертиз, раскопаем новые факты, рано или поздно найдется Шутиков, и сядет Шахов обратно как миленький на ту же скамью. Отсрочка, не больше. Наш противник не идиот, должен понимать… Но вот другой вариант – Шутиков исчезает. Вообще.

– Например, при обстоятельствах, похожих на самоубийство?

– Хотя бы. Это Шахову хороший шанс.

– Пал Палыч, отпечатки выявлять на всех письмах?

– Было бы роскошно, Зиночка, но ведь первое отправлено много раньше.

– На такой пористой бумаге старые выйдут еще лучше новых. Обработаю-ка я их нингидридом…

– И когда будет готово?

– Дождь не пойдет – так через двое суток.

Томин фыркнул.

Кибрит посмотрела на него строго:

– Если повысится влажность, тогда дольше. Предварительный вывод об авторе писем интересует?

Вывод, конечно, интересовал.

– Все три письма напечатаны в домашней обстановке, – неторопливо сказала Кибрит, работа ее несколько успокоила. – Машинка «Москва». Старая, давно не чистилась. Напечатано одним лицом. Непрофессионально. Лицо это – женщина. Молодая или средних лет.

– Блондинка, брюнетка? – снова не выдержал Томин.

– В официальном заключении я этого не напишу, но думаю, что брюнетка.

– Зинаида, не морочь голову! – воздел он руки.

– Может, пояснишь ход рассуждений? – предложил более осторожный Знаменский.

Кибрит аккуратно завернула письма в чистую бумагу, сняла перчатки.

– Пожалуйста. Буквы, расположенные в левой части клавиатуры, оттиснуты на бумаге чуть бледнее. У профессиональных же машинисток сила удара левой и правой руки практически одинакова. Затем – многие знаки как бы сдвоены. Значит, удар по клавише был не вертикальный, а несколько спереди, подушечкой пальца. Так печатает женщина с длинными ногтями с маникюром. Нетрудно сделать заключение о возрасте. «Москва» – машинка портативная, в учреждениях ее не держат. Так что, скорее всего, это – тихое надомное производство. Остальное совсем элементарно, даже скучно объяснять.

– Не женщина, а просто – удивительное рядом! Только вот насчет брюнетки…

– Шурик, прими на веру.

– Воспитание не дозволяет! – он старался замотать тягостное впечатление от письма.

– По-моему, у брюнеток обычно и ногти крепче, и удар более порывистый. Я – в лабораторию.

Забрав письма, она ушла.

– Что меня-то пригласил? – осведомился Томин, зная, впрочем, ответ: по поводу анонима и, главное, Шутикова.

– Розыском занимается Петухов. Было бы спокойней, если б ты подключился.

Петухов был сотрудник староватый и не больно шустрый.

– Закруглю некую меховую операцию – и к твоим услугам, проси меня у начальства, – согласился Томин.

Меховая операция – это было про Силина. Он так ни в какую и не выдавал сообщников.

– Что я – хуже собаки? Собака и та своих не кусает! Гражданин начальник, ну войдите в мое положение.

– Не хочу, Силин, – ворчал Томин. – Вам и самому не было нужды входить в свое положение.

– Именно, что была нужда! Сколько лет я жизни не видел! Это разве легко переносить? Вышел, деньжонок маленько было, эх, думаю, хоть поллитровочку!.. А там, сами понимаете, другую, третью. Отчумился, гляжу – трешка в кармане. А к Гале ехать надо. Жизнь начинать надо. Как? Чем? Сроду не воровал, решил – ну, один раз, пронеси господи!..

Леонидзе – следователь, которому отдали материал на Силина, тоже ничего от него не добился. Леонидзе был мужик весьма башковитый, но ленивый и хлопотных дел старался не вести. Томин едва подбил его на следственный эксперимент в складе.

По прибытии туда Леонидзе велел вынести ему стул из конторки, уселся верхом и начал гонять Силина. Тот показывал, как он якобы действовал, как двигался между стеллажами и контейнерами, пока «шуровал». А Леонидзе следил по хронометру и бесстрастно изрекал:

– Вы должны были выбежать со склада шесть минут назад. Попробуйте еще раз.

Он засекал время. Распугивая кошек, Силин мотался по складу с мешком, Томин – за ним, фиксируя путь, измеряя расстояние между следами.

– Наверстали полторы минуты, – закуривал Леонидзе. – Осталось четыре с половиной лишних.

– Понимаете, Степан Кондратьевич, – разъяснял Томин, – с того момента, как вы перелезли через забор, и до того, как вас схватили, прошло девять-десять минут.

– Ну?

– По моей просьбе несколько человек перелезали и вышибали плечом дверь. На это уходит максимум две с половиной минуты. От десяти отнять две с половиной – сколько?

– А сколько?

– Семь минут тридцать секунд. За эти семь с секундами вы повредили проводку, увязали шубы и выскочили.

– Ну?

– Ну а сегодня вы возитесь почти вдвое дольше. Хотя и спешите.

– А тогда не спешил?

– Сегодня вы бегаете, а тогда ходили. Когда человек идет, расстояние между следами меньше, чем когда бежит. Ваш путь был короче. Вы не то сейчас показываете.

– Слушай, отцепись ты со своей наукой!

– Попрошу все проделать еще раз, – пресек пререкания Леонидзе. – Только теперь под мою диктовку. Пройдите здесь, – он указал узкий проход между ящиками, ведущий прямо к шкафу, где висели шубы.

– Зачем я сюда полезу?

– Затем, что это нужно для следствия. Отлично. Откройте шкаф. Увязывайте шубы. Уходите. Вот они – ваши семь с половиной минут. Ясно?