– Но почему она заговорила, только когда вы ознакомились с делом?

– А что в этом плохого?

– Отвечайте прокурору! – одернул судья и, не дожидаясь, чтобы вскочивший адвокат заявил ходатайство, сказал ему: – Отвод вопроса как несущественного. Не удовлетворяю.

– Я еще ничего не успел… – слегка смешался адвокат,

– Но я вас правильно понял? – и судья напомнил Преображенскому: – Ответьте прокурору!

Преображенский четко произнес затверженный текст:

– Да, именно когда я ознакомился со всем делом, все обдумал, то я пришел к выводу, что мы на Михаила Борисовича напрасно клевещем. И я рад, что остальные тоже…

– Ваши радости суд не интересуют, – отрезал судья. – Еще вопросы?

Ознакомился со всем делом – то есть впервые встретился с адвокатом. Он встретился, прочие встретились. Каждый со своим адвокатом. Потом адвокаты встретились. Потом опять с обвиняемыми. И столковались.

Вполуха слушая вариации на тему: Шахов невиновен, главарем был беглый Шутиков, – Томин соскользнул мыслью на Силина. Почему он ринулся рвать сигнализацию? Неверно истолковал инструктаж? Куда бы он – только-только «от хозяина» – делся с каракулевыми манто? Надо по меховщикам полазить. Кто придумал шубки украсть, тот наверняка готовил и рынок сбыта. Между прочим, сел этот битюг за драку с телесными повреждениями, хулиганство и сопротивление власти. В колонии сошелся с рецидивистами, кого-то изувечил, и ему добавили срок. Но все-таки ждала его некая женщина в Днепропетровске.

В последующие трое суток время Томина делилось между залом суда, где толкли ту же воду в ступе, и мелкой беготней вокруг Силина. В промежутках между тем и этим он подбирал накопившиеся хвосты, а в промежутках между промежутками посещал Зину.

– Вот следы твоего любимого «Москвича», – говорила она, раскладывая еще влажные фотографии.

– Ага, сдается, Силин прибыл на склад именно на нем. Просто так на пустырь кому надо заезжать?

– Гляди, здесь машина остановилась, кто-то вылез и переминался с ноги на ногу.

– Следочки изящные. Не чета силинским. У шин есть своя индивидуальность?

– У всего есть индивидуальность, Шурик. Трещинки, ссадины. Но не обходить же гаражи с микроскопом. Дашь машину – скажу, та ли.

– Небогато у тебя, – поддразнивал Томин. – А что насчет владельца изящной обуви? Я не говорю – адрес, но хоть год рождения, например. Или – холост, женат. Неужели не можешь?

– Шурик, поосторожнее! Я тебе еще пригожусь! Пусть твой Силин завяжет мне несколько узлов. Когда человек завязывает узел – это я тебя просвещаю…

– Большое спасибо.

– …то узел с точки зрения криминалистики нередко индивидуален почти как почерк.

С Силиным он держался ровного доброжелательного тона, хотя тот не желал раскалываться.

– Я с вашим братом разговаривать не нуждаюсь! Посадили – все! Кончено! – то и дело норовил сорваться на крик.

– Уймитесь, Силин. Горло поберегите.

– Да об чем говорить? Что надо, я рассказал.

– Что ночью залезли? Что взяли шубы? Редкая откровенность. Если б не признались, мне бы в жизни не догадаться!

– Веселый вы человек, гражданин начальник.

– Работа такая – смешная. Вот, скажем, вы. Освободились, собирались к своей Галине Петровне. Нет, вдруг двинули в столицу, где у вас ни кола ни двора. Говорите, в одиночку пробрались на склад. Смешно? Смешно.

– А тут будет один ответ: катитесь вы и так далее! Ясно?

Томин катился, к вечеру снова забегал в отделение милиции, где содержался Силин, едва помещаясь в КПЗ с одним-двумя пьяными хануриками.

– Давайте-ка побеседуем.

– А потом десять лет в зубы и езжай, Силин, лес рубить? Хоть буду вам руки лизать, хоть матом обложу – все одно.

Что ж, резонно. Взят на краже – тюряга. Но и у Томина работа.

– Суд, между прочим, учитывает чистосердечное признание. Сами знаете.

– Что я знаю? Что знаю?! Ты меня не доводи, я такой! В темный подъезд заходить будешь – бога вспомни! Дети есть – пусть дома сидят! Ты понял, ты?!

– Нервы у вас, Силин, ни к черту. Жалко смотреть.

Силин вдруг обиделся:

– А ты меня не жалей! Пожалел волк кобылу. Ты чего ко мне привязался, чего добиваешься?

– Человек должен отвечать за то, что сделал. По справедливости. А за других он отвечать не должен.

– Ха! Насчет справедливости я ученый. Справедливость… – он заколебался, но желание высказаться одержало верх над недоверием. – Сказать, как я срок схватил?

– Была драка в нетрезвом виде.

– Это по бумажке. А по жизни? По правде?

– Ну?

– Я со свадьбы ехал. Сижу в электричке. Нормальный человек может со свадьбы в трезвом виде?

– Трудно.

– Значит, я пьяный законно. Еду домой, никого не трогаю. Бац – контролер. «Ваш билет». Я ищу, куда дел, а он ко мне вяжется: «Гражданин, сойдемте». Я его отодвинул, он за свисток. Ладно, думаю. Сошли. Ищу билет, чтоб отцепился.

– Так и не нашли?

– Найдешь тут, когда он на рукаве виснет. «Пошли, говорит, в милицию»… Рази я его бил? Всего-то стряхнул с руки, чтоб не мешался.

– Но он вроде там пострадал?

– Так не вяжись к здоровому мужику, коли вовсе ветхий!

– А дальше?

– Дальше суд. Красота! Я толкую – билет же был. В отделении, когда карманы выворачивали, его же нашли! А она мне – судья: «Кому, – говорит, – теперь нужен ваш билет?» Это, по-вашему, справедливо?! «Вы, – говорит, – билет на проезд покупали, а не хулиганить». А?! В гробу я видал такую справедливость!

Картинка рисовалась живая. Мельчайший начальничек, он готов костьми лечь, защищая свой авторитет. А судья автоматически солидарна с представителем власти.

Томин купил в кулинарии полкило жареной наваги и бутылку молока. Скармливая их Силину, сердито убеждал:

– Вы же взрослый человек, Степан Кондратьич. У контролера должность. Что с ним было?

– Чего-то там себе отбил.

– А в колонии опять хлюпик под горячую руку попался?

– Там целая кодла была. Кабы я им поддался, мне бы вовсе не жить! Вы бы, гражданин начальник, помыкались там, тогда бы с полслова соображали… Приклеилась ко мне шпана. Сперва смешочки, дальше – больше. «Комод, пойди туда», «Комод, пойди сюда». Каждый день в барак, как на войну шел. Раз потолковали, другой, – показал на кулаках. – Вижу, либо я кого угроблю, либо они меня. Ну, одному гаду ребра и попортил. Подошел такой момент. И кто виноват? Знамо дело, Силин. У него же в приговоре полная аттестация, какой он есть бандит! Два года припаяли. Справедливо?!

– Обидно, Силин.

– Теперь, допустим, есть душевный человек и в большом авторитете. Он глядит, такое дело, и говорит: «Баста! Комода, – говорит, – не трожь». Вот оно где справедливо-то! Вот где по-человечески!

– С ним вы и встретились в Москве?

Силин разом замкнулся, набычился.

– Ни с кем я не встречался! Я пример привел – кто мне друг, а кто враг, ясно?

Куда ясней. Теперь, конечно, казнится, что поддался душевному человеку. Поверил себе на погибель. Сидел бы в Днепропетровске, а не в КПЗ, где сверлит мысль: как так случилось? Почему я засыпался?

– Завяжите мне на память несколько узлов, – протянул Томин кусок веревки.

– Узлы? А-а, дамочка будет експертизу делать. На доброе здоровье.

И, допив молоко, огромными ручищами ловко стал вязать узлы…

– Веревку на мешке затягивал Силин, – определила Зина.

– А кто клал шубы в мешок?

– Везде и на всем только отпечатки его пятерни. Что касается маршрута по складу, – она достала расчерченный лист, – крестиками я пометила пункты, в которых уверена, что он был. А вот здесь два сомнительных кружочка. Сторожа безбожно натоптали.

– Так он прошел прямо тут? Рассказывает иначе.

– По-моему, он тебе нравится, этот пещерный житель.

– Жалко дурака. «Я пошуровал и выбрал три каракулевых пальта». Да он не отличит каракуль от цигейки! Он всю дорогу был грузчиком, а в колонии шесть лет работал на лесоповале.