— Стрелка погибла…

И не сдержать ей давно подступившего к горлу нечеловеческого крика. Успела лишь глянуть на Почепцова, чье лицо за одно мгновение стало белым-белым, как бумага, и, вдруг обессилев, повисла у него на плече, забилась, зарыдала безутешно, во всю грудь, жалея и погибшую разведчицу, любимицу всего отряда, и этого добродушного парня, а с ними вместе и оборванную в самом начале их нежную и чистую любовь.

— Самониха вернулась…

Только тут, кажется, и опомнились, обнаружив ее возвращение. Потянулись к ней ласковые руки девушек.. Кто-то подал флягу с водой.

— Марья, ну успокойся же! — Покацура стирает слезы с ее щек. — Нам нужен твой доклад!..

Беспрозванный склоняется к ней. На лице Спирина нетерпеливое ожидание. Преодолела рыдания, успокоилась.

В землянке остаются лишь командиры. Новости из Любежа сразу же заставляют их задуматься.

— Значит, вся шантрапа собирается… Прихлопнем, что ли, змеиное гнездо?

Все согласны с командиром отряда — такой момент упускать нельзя.

— С этого и начнем свой рейд!.. Положение такое, видите?..

Дмитрий Дмитриевич расстилает на столе большую самодельную карту. Указательный палец комиссара скользит по извилистой красной линии, протянувшейся от Клинцовской Дачи далеко на запад, к Брянщине. С востока, юга и севера вокруг партизанского лагеря — синие скобы-клещи, это каратели…

Марье Ивановне приказано отдыхать. Но до отдыха ли, если все ее мысли о Стрелке…

Ужасны подробности гибели разведчицы. Опознал ее Ковалко, сволочь, на базаре. Почувствовав опасность, Стрелка через парк стала уходить из райцентра. Километра два отошла, когда ее обнаружила немецкая погоня. Девушка, прячась за деревьями, отстреливалась из пистолета. Захватили ее, раненную в плечо и руку, обмотали веревкой и, привязанную к седлу коня, волокли по мерзлой дороге до комендатуры. Гестаповцы нарочно били по израненным местам. А она будто говорила: «Ничего, выдержу. Но каково вам будет!» Разведчицу повесили на базарной площади на перекладине телеграфного столба. Геройски умерла любимица партизан, веселая и никогда не унывающая Стрелка. Когда накинули петлю на шею, крикнула палачам: «Я умираю, но вам, гадам, не уйти от могилы! Партизаны за меня отомстят! Да здравствует Советская Родина!»

Жаль погибшую подругу, певунью и красавицу. Тяжело Самониной, тяжелее некуда.

Ночь прошла, как в бреду. А на рассвете лагерь подвергся артиллерийскому налету. Едва забелело на востоке, зажужжала, закружилась над лесом «Рама» — немецкий самолет-корректировщик. Копай-город ожил в тревоге. Дозорные прискакали с сообщениями, что к урочищу Клинцовской Дачи со всех сторон подходят каратели. Поступил приказ из штаба бригады: боевым ротам занять огневые позиции, всем приготовиться к выходу из Клинцовских лесов.

Испуганно ржут лошади, мычат коровы бабки Васюты, собаки взвывают по всему лагерю — как всегда, когда идет немец. Скотина и зверь чуют беду, а как не чуять ее человеческому сердцу… Слышится плач детишек, руготня взрослых и суровые слова команды.

— Що це таке?! — басит разгневанный Покацура. — Свои шмутки с собой, а раненых куда? Немцам на съедение? Освободить подводу!..

Санфирова с неохотой лезет из саней, партизаны сбрасывают к ее ногам узлы и чемоданы, возмущаются: ну и шкурница, заняла одна целую повозку!..

Разведрота, погрузившая свой нехитрый скарб на подводы, первой двинулась по лесному грейдеру. За нею потянулись обозом медсанбат, хозяйственники, партизанские семьи. Новые и новые подводы пристраиваются в хвост растянувшейся на километры колонны, — словно разматывается огромный клубок. Люди оглядываются, с сожалением покидая обжитые места. Хорошо хоть не так холодно. Все же ветрено. В небе темные низкие тучи — признак приближающейся непогоды, но это сейчас на руку партизанам.

В большом логу урочища Берлажон неожиданно дружно и неистово зататакали «станкачи» — партизаны встречают приблизившиеся цепи карателей. Несколько раз подряд звучат резкие выстрелы нашей бронебойки. Издалека в ответ — пушечные выстрелы врага, из-за леска яростно загавкала «собака Гитлера» — шестиствольный миномет.

На спуске в лог открывается широкое голое поле, на нем скачущие кавалеристы, горящий вражеский танк, перебегающие и ползущие по снегу серые и синие фигурки— немецкие автоматчики вперемежку с полицаями. Слышно, кричат что-то, а что — не поймешь, только не «ура».

— Слева фрицуганы! — доносится из головы колонны. — У кого оружие — за мной!..

Следом за Покацурой спрыгивают с подвод партизаны. Автоматы, винтовки наизготовку и — в лог. Марья Ивановна за ними: там, кажется, раненые, надо им помочь.

Свежие силы партизан вступают в бой. Побежали белорукавники, а за ними и фрицы. «Ура-а!» — летит им вслед. Грохают взрывы. Пули поют над головой.

Много раненых. Идут пошатываясь: у кого лицо перевязано, у кого нога волочится, у кого рука на перевязи. У одного Самонина забрала автомат — все легче будет ему, сердешному, ковылять, у другого — винтовку и вещмешок. А вот этот бородач совсем обессилел, длинное ружье бронебойное по снегу за собой волоком тянет.

— Дай-ка, отец!..

Не дает.

— Видела «таньку» фрицевскую?.. Горит! — И улыбается в усы.

Чья-то винтовка торчит из снега, прихватила и ее. А вон полицаи убитые лежат, при них оружие, не оставлять же его тут, надо подобрать. Партизаны спасибо скажут. Винтовок шесть, а то и больше навешала на себя. Хотела еще одну приспособить на плечо, но вот горе, силы нет с ней управиться. Поднимала, поднимала, так и не подняла. Связала ее вместе с еще одной, поволокла. Увидела невдалеке фрицевский автомат, свернула — и вдруг в глазах потемнело, земля закачалась под ногами. Марья Ивановна упала, гремя винтовками, словно в пропасть какую угодила.

— Хах-ха… Самониха в винтовках запуталась!..

— Да она, братцы, без сознания!.. А ну-ка, взяли! — Подоспевшие партизаны разбирают оружие, поднимают разведчицу под руки.

— И как тут было не упасть, вон сколь набрала!..

— Сколько же она думала их набрать?!

— Если б не упала, еще бы набирала!..

— Андрей-словак идет!..

Крибуляк встревожен и сердит.

— Зачем ушла с лоша?.. Кто тебе приказал?.. Тебя привязывать, да?.. Будешь со мной!..

Держит ее за рукав, словно она куда убежит. А потом уводит туда, где, сгрудясь в сторонке от дороги, стоят десятка два подвод и среди лошадей, понуро повесив голову, дремлет конь Васька.

У подвод — Беспрозванный, Спирин, Сафонов, Китранов, вокруг них — рядовые бойцы. Одни, так же, как и Андрей Иваныч, в немецкой форме под плащами или под тулупами, другие — с белыми повязками на рукавах: замаскировались хлопцы под немцев да полицаев.

Мимо движутся обозы с продовольствием и ранеными, с укутанными в одеяла детьми и бабами, с коровами на привязи. Колонна, свернув с грейдера и спустившись в низину, извивается по скрытому за лесными чащобами зимнику, исчезая за спасительным, все более усиливающимся снегопадом. Командиры дают наставления проезжающим, принимают донесения связных, время от времени прислушиваясь к отзвукам далеких перестрелок и угадывая, что делается в соседних отрядах. Обговаривают между собой все необходимое. Спирин остается с колонной. Во главе боевых рот— Покацура, ответственный за обоз — Китранов. Двигаться намечено в объезд населенных пунктов, к ночи обозам быть в Любеже.

— А мы там постараемся отряду организовать достойную встречу! — заверяет Дмитрий Дмитрич.

Это очень хорошо, что самому комиссару поручено возглавить столь важную для всей бригады операцию по уничтожению сборища изменников в Любеже. Убрать всю полицейскую верхушку в двух волостях — это все равно, что открыть ворота в Хинельские леса.

Марья Ивановна задремала в розвальнях под тулупом, не слышала, когда отъехали. Проснулась — уже опускаются сумерки, снежок по-прежнему сыплет, кругом открытое поле, вдали редкие огоньки мерцают. До Любежа, видимо, совсем недалеко.

Неслышно скользят сани по укатанному грейдеру. Подвода, в которой едет разведчица, головная. Здесь Крибуляк и Беспрозванный. Комиссар правит конем. Следом за ними цепочка подвод. На второй — опечаленный и посуровевший Вася Почепцов, Сафонов, Сивоконь. Кто в других, уже не разглядеть. Торчат автоматы и винтовки, белеют нарукавные повязки, угадывается немецкая форма: точь-в-точь гитлеровцы и их прихвостни едут по каким-то своим мерзким делам.