Но зенитчики заупрямились. Подбил их на это Бруно. Артиллеристы не только не отдали оружия, но выгребли из немецкой машины все, что там было. Там оказалось с полдюжины винтовок, патроны, ручной пулемет и несколько ящиков снарядов. Вероятно, унтер успел побывать на соседней батарее. Значит, немцы начали разоружать итальянские части.

Унтер-офицер не стал возражать, когда Челино подскочил к нему и вызывающе потребовал убираться подобру-поздорову. Приказ есть приказ, но что поделаешь с оравой взбеленившихся итальянцев, когда у самого только трое солдат. Унтер торопливо забрался в кабину и уехал, сопровождаемый смехом возбужденных зенитчиков. Хорошо хоть не отобрали машину…

На другой день положение осложнилось, Никто не понимал, что происходит. В городе повсюду раздавалась стрельба, по улицам проносились грузовики, набитые вооруженными германскими солдатами, откуда-то выползли танки с черными крестами и застыли на перекрестках. Усиленный отряд немцев окружил батарею и разоружил зенитчиков. Унтер-офицер вел себя теперь совсем иначе — он мстил за вчерашнее поражение и все присматривался к солдатским лицам — кто это ночью так нахально выпроваживал его с батареи.

Унтер так и не смог обнаружить обидчика. Часть зенитчиков еще на рассвете ушла в казармы, где, как рассказывали, итальянские солдаты дерутся с немцами. Среди ушедших был и Челино.

По дороге их пытались разоружить. Тут уж терять было нечего. Отстреливаясь, артиллеристы исчезли за развалинами домов и через час-полтора пробрались к казармам Кадорна. Ланци[32] уже хозяйничали в городе, и только здесь, в Кадорне, солдаты, брошенные на произвол судьбы итальянскими офицерами, продолжали сопротивляться немцам. Дело дошло до пулеметов и пушек. Только поздним вечером на вторые сутки, когда германские танки прямой наводкой стали бить по казармам, осажденные прекратили сопротивление. Под прикрытием темноты они исчезли в лабиринте неапольских улиц.

Теперь Челино только и думал, как бы ему попасть в Рим. Но выбраться из Неаполя было почти невозможно. Он с другими солдатами укрылся в районе Камальдоли. Улицы здесь тянулись по дну оврагов, а домишки, как ласточкины гнезда, лепились по крутым склонам. В дни перемирия немало людей нашли приют в Камальдоли. Немцы не решались совать сюда нос. Зато в других кварталах, на дорогах, идущих к северу от Неаполя, по всей округе они свирепствовали и срывали зло на недавних своих союзниках. Итальянские солдаты пытались пробраться в горы, но удавалось это сделать ночами и далеко не всем. Мужчин хватали и угоняли в Германию. Челино предпочел переждать в Камальдоли. Нечего лезть на рожон, когда кругом такая неразбериха.

Младший сын закоренелого итальянского дезертира — Бруно Челино убеждался все более, что в нем происходит какая-то непонятная ломка. Он никогда не ощущал в себе такой ярости, как теперь. Началось это там, в России, и продолжается по сей день. Но впервые его ярость вылилась наружу только в казармах Кадорна. Бруно самому казалось смешным — объявили перемирие, а он только разохотился драться. Раньше он ни за что не полез бы в такую свалку, если б его и заставляли воевать из-под палки.

В Камальдоли поселились в пещере, вырытой кем-то, чтобы спасаться от бомбардировок. Теперь бомбежки прекратились и пещера стояла пустая. Солдаты приспособили ее для жилья. Многие захватили с собой оружие. На всякий случай его запрятали в дальнем, более темном углу, но держали наготове. Пусть только сунутся сюда ланци.

Большую часть времени солдаты проводили в пещере или бродили по Камальдоли в поисках пищи, не решаясь покинуть пределы квартала. Жители соседних лачуг делились последним с солдатами, но они сами давно жили впроголодь. Единственным спасением были орехи и овощи. Соседи приносили солдатам и новости. А новости были одна тревожней другой.

На третий или четвертый день после того, как Бадольо сообщил о перемирии, в пещеру прибежал Ромул, неугомонный, подвижной мальчишка. Было ему лет двенадцать от силы. Чумазый, обросший, как волчонок, оборванный, он целыми днями слонялся по городу, возвращался в Камальдоли, перегруженный новостями, и прежде всего мчался к солдатам.

— Синьоры, синьоры! — Ромул карабкался по откосу и кричал еще издали. — Посмотрите, какую принес я новость!

Отдышавшись, он вытащил из-за пазухи листовку, содранную с какого-то забора. Это был приказ немецкого полковника Шолля, принимавшего на себя неограниченную военную власть в Неаполе. Уцепив своей клешней листовку, Бруно прочитал вслух:

«Всякий, кто тайно или явно будет действовать против германских вооруженных сил, будет расстрелян. Кроме того, место совершения преступления, а также дом, где скрывался преступник, и окружающий его район будут разрушены и превращены в развалины. За каждого раненого или убитого немецкого солдата будет расстреляно сто итальянцев».

Солдаты молча слушали германский приказ.

— Вот тебе и союзники! — сказал кто-то, когда Бруно дочитал последнюю фразу.

— Такие приказы я в России читал, — сказал Челино, — когда по Украине шли. Там убивали по сотне русских за каждого немца. Теперь и за нас взялись.

— Сегодня уже шестерых расстреляли, синьоры, — рассказывал Ромул. — Шестерых берсальеров. У всех на глазах. Это было у морского вокзала. Очень страшно… Я первый раз видел, как убивают людей.

— Лучше бы тебе не смотреть на это, парень, — сказал пожилой солдат, заросший густой щетиной. Обращаясь к другим, добавил — Значит, нам за Кадорпу тоже придется расплачиваться. Так, так…

Ночью, захватив винтовку, он с двумя солдатами ушел из пещеры. Сказал, что в горы. Звал остальных, но с ним никто не пошел.

А Ромул что ни день приносил новые вести. В Аверса расстреляли четырнадцать карабинеров. Перед казнью их заставили вырыть себе могилы. Карабинеров расстреляли в присутствии толпы — жителей насильно согнали к месту казни. Ромул там не был — Аверса милях в шести от Неаполя, но, говорят, немцы стреляли в толпу, многих убили, еще больше поранили. Пострадало человек двести.

Когда вечером угрюмо сидели у костра, Ромул, молча глядевший на угли, вдруг спросил:

— Синьор Челино, дали бы вы мне винтовку, а?

— Зачем тебе?

— Стал бы бить ланци.

— Ого, какой ты! — Солдаты засмеялись.

Один сказал:

— Сперва постригись… Оброс не знаю как. Может быть, тебя тоже воспитывала волчица, как твоего тезку, основателя Рима. Больно уж шустрый! Нет, мы как-нибудь сами.

— Вас дождешься, — недовольно пробурчал Ромул. Мальчишка недоумевал, как можно отсиживаться в такое время в пещере, и тем более с оружием. От скрытого упрека солдатам стало не по себе.

— А что, Ромул правильно говорит. — Это сказал Челино. — Сколько мы будем сидеть?

— А что делать?.. Ты можешь заставить извергаться Везувий? Всему свое время, — Берсальер кивнул на пологие скаты вулкана, дымящегося невдалеке. — Вот если бы кто поднял нас, собрал, тогда дело другое. Что мы можем одни…

Солдаты понуро молчали. Что делать?..

Кто мог ответить на это солдатам, привыкшим к одним поражениям.

Самую страшную весть Ромул принес позже, спустя недели две после перемирия. В пещеру он пришел не один. Следом за ним тяжело поднимался солдат в истрепанной, грязной одежде. Челино присмотрелся. Так ведь это же тот самый солдат, с которым отступали из Греции, Дезертир. Он еще подсказывал тогда, что надо быстрее смываться, пока не поздно. Потом увязался за ними и всю дорогу вел такие крамольные разговоры, что становилось страшно. Солдат тоже узнал Челино.

— Смотри-ка, где пришлось встретиться! Жив?

— Как видишь… Откуда ты взялся?

— Из Кефалонии… Трубочисты[33] все-таки заставили меня вернуться в Грецию. Помнишь, когда высадили из санитарной повозки?

Солдат рассказал, что произошло на этом острове в последние дни.

Он служил в дивизии «Акви», а дивизия стояла на острове Кефалонии в казармах, недалеко от Аргостолионе. Жара и скалы, но служить можно. Дивизия несла гарнизонную службу вместе с немецкими частями. Когда Бадольо объявил о перемирии, немцы предложили разоружиться. Командир дивизии генерал Гандин отклонил их предложение. Тогда немцы попытались отобрать оружие силой. Не тут-то было! Солдаты сами полезли в драку. Начались самые настоящие военные действия. Бой длился несколько часов. Итальянские части заняли холм Телеграфос и взяли с полтысячи пленных. К немцам подошло подкрепление. Целую неделю дрались с переменным успехом. Наконец, осажденная с моря и с воздуха, дивизия вынуждена была сложить оружие. Ведь над головами несколько часов подряд висели десятки пикирующих бомбардировщиков. Бой кончился, тут и началась самая настоящая бойня.