Перед войной он, кажется, начал выбиваться в люди. Ему пригодилось знание иностранных языков. Натан руководил группой переводчиков в экспортном отделе фирмы Мозджевицкого. Война столкнула его вниз, бросила в гетто. Но муравей снова карабкался вверх. У Тибенса начал с чернорабочего, через полгода перешел в контору. Но что толку? Тибенс платит ему те же деньги. Конечно, на Востоке будет гораздо лучше. Там ему пригодится русский язык…

Рахиль знала неспокойный характер Натана. Может быть, он в чем-то и прав, но Рахиль хочет послушать Илью. У Ильи характер отца, трезвый, практичный ум. Илья работает в продовольственном управлении общины. Конечно, он знает обстановку лучше других. Илья сказал:

— Теперь с продовольствием в гетто будет еще хуже. Вы знаете, что заявил Пальфингер — начальник Трансферштелле? Вчера он прислал из Берлина письмо директору фирмы «Крюгер и сын». Послушайте, что он пишет. — Илья достал записную книжку и прочитал: — «Поставку бракованных яиц с маленькими пятнами прекратите. Евреи в гетто могут получать только гнилые яйца». Я сам читал это письмо. «Крюгер и сын» — основная фирма, которая доставляет продовольствие в варшавское гетто. Теперь она будет получать только кормовую брюкву. Что вы на это скажете?

Илья снял пенсне, положил на колени записную книжку и обвел глазами всех собравшихся в комнате. Потом он добавил:

— Из гетто увезут всех. Адам Черняков уже подписал распоряжение от имени совета еврейской общины. Ему предложили это сделать немецкие власти. Пока отправляют добровольцев. На Восток лучше приехать первыми.

Рахиль не знала, кто такой Пальфингер. Но если он может что-то запрещать, значит, большой немецкий начальник. Весьма смутное представление имела она и о Трансферштелле — германской организации, наблюдавшей за постам кой продовольствия в гетто. Из слов сына Рахиль поняла главное выдавать будут только брюкву да еще гнилые яйца. Но разве можно употреблять их в пищу? Потом, если Адам Черняков, председатель общины, призывает евреев уезжать из Варшавы, значит, надо ехать. Слова Ильи окончательно убедили Рахиль — Ройзманы должны покинуть варшавское гетто.

Кончиками пальцев Рахиль взяла медальон с портретом мужа, он висел у нее на груди на тонкой золотой цепочке. Это был знак, что старейшая в семье Ройзманов намерена высказать свое мнение. И черепаховый гребень с розовым жемчугом, и кольца, и золотой медальон Рахиль надевала лишь в наиболее торжественных случаях. Голоса смолкли.

— Я думаю, надо ехать, — сказала она. — Иначе все мы умрем здесь от голода. Людям нельзя питаться одной брюквой. Давайте поедем, дети.

Все согласились. Собственно, это было уже решено. Мать только подтвердила единодушное мнение. Даже Регина не возражала. Начали обсуждать, как ехать, что брать в дорогу. Возникало множество неразрешимых вопросов. Багаж не должен превышать пятнадцати килограммов на человека. Но как быть с постелями? Может, взять только подушки. Что делать с посудой, что брать из одежды? У Рахили сразу голова пошла кругом. Конечно, можно взять и по двадцать килограммов, но кто станет взвешивать! Главное, надо забрать все наиболее ценное, полезное, что может понадобиться на новом месте. Остальное придется бросить. Рахиль с сожалением оглядела привычные, дорогие ей вещи. Они с мужем приобретали, сохраняли их всю жизнь. Даже когда переселялись в гетто, удалось многое перевезти в эту комнату. Столько вещей, что негде повернуться!

Потом снова заговорили о том, когда ехать. Илья предложил завтра подать заявление и уезжать при первой возможности. Всех уже охватило взволнованное нетерпение — раз решили, надо быстрее покончить со сборами. Рахиль сказала — завтра все должно быть готово. С добродушной иронией Илья Ройзман подумал: «Мать, как английская королева, утверждает все, что решит парламент». В глубине души он понимал — матери только кажется, будто она всем управляет. И единство семьи — тоже видимость. Семья давно распалась. Каждый живет по-своему. Но зачем разрушать иллюзии. Старший сын любил мать и относился к ней с подчеркнутым уважением…

Прошло два дня после того, как Ройзманы решили переезжать на Восток. В понедельник Натан ушел со службы позже обычного. На фабрике составляли списки отъезжающих из варшавского гетто. Называли даже место будущего поселения — где-то около Минска. Натану удалось записаться одним из первых. По поручению совета общины, списки составлял господин Ваксман. Натан был немного с ним знаком. Не удалось только записать мать и сестру — они жили в другом квартале, и требовалась справка о родственных отношениях. Всюду эти ненужные формальности! Шагу нельзя шагнуть без справки.

Господин Ваксман обещал похлопотать, но он и сам как следует не знал, что нужно делать. У него примерно такое же положение — теща живет отдельно, а ехать, конечно, лучше всем вместе. Ваксман собирался куда-то пойти, кого-то просить — должны же немецкие власти поддержать законную просьбу. Заодно он поговорит и о матери Ройзмана.

Домой шли вместе. Натан подождал господина Ваксмана — из-за этого он и задержался на фабрике. Ройзману казалось, что от господина Ваксмана что-то зависит, и он чуточку заискивал перед своим знакомым. По дороге говорили о предстоящем отъезде.

— Я одно могу вам сказать, — говорил Ваксман, — быстрей уезжайте из гетто! — Он понизил голос, хотя на улице на них никто не обращал внимания. — Желающих очень много, Я это знаю…

— Разве это зависит от нас. Я готов хоть сейчас, но жена просит задержаться на недельку — у портного лежит скроенное пальто. Она тоже права. Нельзя ехать раздетой. В России знаете какой климат… Так я надеюсь, господин Ваксман, вы мне поможете с матерью?

— Что за вопрос! У меня есть один знакомый немец, он служит в СС. Завтра я все улажу. Едемте вместе! И не позволяйте жене затягивать отъезд. Ни в коем случае! Пусть заберет недошитое пальто. Вы думаете, в Минске нет хороших портных?…

На углу они попрощались. Ваксман жил двумя кварталами дальше. Ройзман повернул вправо. Он не обратил внимания на торопившихся куда-то людей. Навстречу проехал грузовик, переполненный женщинами, детьми, узлами, чемоданами, свертками. Уже едут!.. Господин Ваксман прав. Уезжать, уезжать! Как можно скорее ехать. Натан даже позавидовал пассажирам грузовика — первые. Им легче будет устроиться на Востоке. Первые! Первых уже нет. Каждый день из варшавского гетто уезжают тысячи людей. Натан разузнал — погрузку проводят на Умшлагплаце.

Дома Натан обнаружил пустую квартиру. Растерянно остановился в дверях. Не было ни жены, ни соседей. Всюду видны следы поспешных сборов: разбросанные, забытые веши. Неужели их отправили одних? Почему? Зачем такая спешка! Роза забыла даже шерстяной свитер. Ночами может быть холодно. Где же ее теперь искать? Может быть, еще не уехали… А вот кукла Фани!.. Девочка ни за что не уснет без нее… Еще хуже — забыли аптечку!.. Может, он успеет застать их на станции…

Натан торопливо собрал забытые вещи, неумело завернул их в свитер и вышел. На улице было много таких же, как он, — озабоченных, спешащих мужчин. Все с желтыми шестиконечными звездами. Одни мужчины. Они шли в одном направлении. От желтых пятен рябило в глазах. Некоторые почти бежали, обгоняя других, тревожно переговаривались. Кто-то сказал — сегодня вывезли жителей четырех кварталов. Дали полчаса на сборы. Забрали всех, кто был дома.

Недалеко от Умшлагплаца цепочка эсэсманов преградила дорогу. Дальше не пропускали. Потом, вероятно, многим пришла мысль перехватить эшелон на окраине гетто. Бросились к железнодорожной ветке.

Натан, задыхаясь, бежал по середине улицы. В голове одна только мысль — успеть, успеть… Надо во что бы то ни стало застать эшелон, он вот-вот должен уйти из варшавского гетто. Может, уже ушел…

Этот неистовый бег походил на жуткий, массовый кросс. Только у каждого вместо номера на груди желтели шестиконечные звезды. Мелькали засаленные котелки, непокрытые головы, растрепанные бороды, развевались полы, слышался тяжелый, отрывистый хрип.