«Японское правительство решило не выступать против СССР. Однако вооруженные силы будут оставлены в Маньчжурии. Военные действия могут начаться весной будущего года, если произойдет поражение СССР. Рамзай».

Зорге не дождался звонка и сам поехал к Максу Клаузену. Предварительно Рихард позвонил ему из автомата. Макс был на месте, у него все в порядке. Радиограмма Рамзая ушла в эфир раньше, чем посольские шифровальщики успели зашифровать пространную телеграмму генерала Отта и передать ее в Берлин, министру иностранных дел фон Риббентропу.

Все последнее время Рамзай был внешне спокоен, но подсознательным чутьем опытного подпольщика он все явственнее ощущал нарастающую опасность.

Полковник Осака в бесплодных попытках обнаружить подпольщиков уже готов был признать себя побежденным, но неожиданный случай помог ему восстановить душевное равновесие. В результате кропотливого многомесячного процеживания списков потенциально подозреваемых лиц в этих списках осталось несколько человек, среди них Рихард Зорге, помощник германского посла в Токио и очень известный журналист, и Ходзуми Одзаки, советник премьер-министра, занимающий к тому же высокий пост в правлении Южно-Маньчжурской железной дороги. Был в списке Бранко Вукелич, руководитель французского телеграфного агентства Гавас в Токио, еще несколько известных и уважаемых лиц.

Полковник доложил о своих раздумьях шефу все японской военной контрразведки генералу Накамура, который согласился с Осака и уже распорядился было прекратить эту затею с процеживанием списков. Но тут один из сотрудников токкоко — тайной японской полиции — доложил полковнику, что у него на подозрении находится некий художник Мияги. Чиновник говорил об этом так, между прочим: служба есть служба. Но полковник Осака вдруг насторожился: не тот ли это Мияги, что фигурировал в списках? Полковник наизусть помнил фамилии, оставшиеся после фильтрования, но все же открыл папку и проверил еще раз. Так и есть, тот самый Истоку Мияги, который связан с офицерами генерального штаба. Осака распорядился усилить негласное наблюдение за художником, а заодно снова поинтересоваться людьми, оставшимися в списках подозрительных лиц.

Это было как раз то самое время, когда японская контрразведка активизировала свою работу по наблюдению за иностранцами, живущими в Японии. Приближались большие события, империя готовилась к войне, и военщина стремилась обеспечить свой тыл от возможных ударов. Начались профилактические аресты иностранцев. Среди иностранцев, подвергшихся усиленной слежке, оказались Вукелич и Зорге.

Наблюдение за доктором Зорге Осака поручил тому самому агенту Хирано, который несколько лет назад начинал свою карьеру в полиции с того, что неотступно бродил по улицам за немецким журналистом, только что прибывшим в Токио. За минувшие годы Хирано «выбился в люди», стал опытным шпиком-осведомителем, и судьба его снова свела с тем самым Рихардом Зорге, который давал ему какую-то мелочь, чтобы Хирано мог выпить чашечку горячего сакэ и не мокнуть под осенним дождем.

Сначала осведомитель токкоко установил, где бывает Зорге: с утра, очень рано, он уезжает в посольство и проводит там весь день. Вечером едет в «Империал», оттуда в ресторанчик «Рейнгольд» на Гинзе, а иногда заглядывает ненадолго в «Фледермаус». Дольше всего Зорге задерживается в «Империале». Сидит всегда на одном и том же месте — у стены в глубоком кресле, с кем-нибудь разговаривает или просто дремлет.

Обычная слежка на улице, подслушивание телефонных разговоров не давали результатов, и Хирано решил проникнуть в дом на улице Нагасаки. Это было не слишком трудно сделать, так как днем в доме никого не было. Сначала Хирано устроился под верандой, чтобы узнать, кто бывает у Зорге, что здесь делают, о чем говорят. Хирано три дня и три ночи не вылезал из-под веранды, но ничего не добился. Гости у Зорге не появлялись, только дважды приходила молодая женщина, прибирала в доме и уходила.

На третьи сутки Хирано проник в дом, все осмотрел и тоже не обнаружил ничего подозрительного. Сыщика поразило только обилие книг и статуэток в комнате доктора. Среди книг было много старинных. Хирано не предполагал, что европеец может этим интересоваться.

Осведомитель вернулся в полицию, написал отчет, из которого ничего нельзя было установить. Доктор Зорге занимается только своими служебными делами. Магнитофонная запись в «Империале» тоже ничего не дала: Зорге болтал с приятелями о какой-то чепухе, не было даже намека на какую-либо секретную информацию.

Шел октябрь с затяжными моросящими дождями.

Последнее время Рихарду часто нездоровилось, и он с трудом заставлял себя подниматься с постели. Ночью его мучили кошмары и чаще один и тот же: снова, теряя последние силы, висел он на проволоке под Верденом. Потом он в госпитале, и кто-то склоняется над ним. Низко, низко…

— Сестра! — зовет он и открывает глаза.

С пробуждением исчезают кошмары прошлого. Нет ни Вердена, ни госпиталя. Рихард лежит на тахте в своей комнате на улице Нагасаки. Вдоль стен книги, древние манускрипты и восточные статуэтки, которые он собирает годами. Это комната ученого-ориенталиста.

Над ним склонилась преданная ему Митико. На ней нарядное кимоно, расшитое нежными оранжево-желтыми хризантемами, и широкий яркий пояс. Рихард знает: Митико оделась так для него. Он улыбается ей. Но почему она здесь? И лицо такое встревоженное.

— Ики-сан, вы говорили что-то во сне и стонали, — говорит вполголоса Митико. — Вам нездоровится, Ики-сан? Я приготовила чай. Выпейте!..

У Рихарда страшно болела голова, видно опять начинался грипп. Запахнув на груди пижаму, он потянулся за сигаретой. Митико взяла настольную зажигалку, высекла огонь и протянула Зорге.

— Аригато, Митико!.. Спасибо! — Рихард глубоко затянулся сладковатым дымом, откинул плед и спустил ноги с тахты.

Митико затопила печь — в хибачи горячо пылали угли, распространяя тепло. И все же поверх пижамы Зорге накинул халат: его знобило.

Приятно, что Митико здесь… Но почему она нарушила их уговор?

Исии Ханако жила теперь у матери и редко появлялась у Рихарда. Большую часть времени она проводила в пресс-центре — на Гинзе. Так решил Зорге после того, как Исии вызывали в полицию. Полицейский инспектор господин Мацунаги очень строго предупредил: она не должна общаться с «лохматыми». Мацунаги называл так всех европейцев, и еще он называл их «стеблями, выросшими в темноте» — за белый цвет кожи. Инспектор выспрашивал у Исии, что делает Зорге, где он бывает, с кем встречается, просил, чтобы она принесла его рукописи. Митико сказала — она ничего не знает. Мацунаги предупредил, что об этом разговоре в полиции — немцу ни слова.

Исии робко спросила, как же ей быть, ведь она служит у господина Зорге. Полицейский инспектор ничего не ответил, только пробормотал себе под нос: «Знаем мы вашу службу…»

Конечно, Митико в тот же вечер рассказала обо всем Ики-сану. Он сумрачно слушал рассказ Митико и все более негодовал. Вот когда он походил на древнего японского божка из храма Камакура, олицетворяющего ярость! Вскинутые брови, горящие глаза и жесткие складки около рта.

Зорге, прихрамывая, расхаживал по комнате, натыкаясь на книжные полки, и, зажигая одну от другой, без конца курил сигареты.

— Видно, тебе все-таки придется уехать отсюда, Митико, — немного успокоившись, сказал Рихард. — Скажи, ну что бы ты стала делать, если бы я, предположим, умер, разбившись тогда на мотоцикле?.. Это же могло случиться.

Рихард хотел подготовить Исии к тому, что могло произойти. Он много думал о том, как оградить от опасности женщину, судьба которой не была ему безразлична.

— Послушай, Митико, — сказал он в раздумье, — может быть, тебе выйти замуж…

— Нет, нет!.. Не надо так говорить, Ики-сан. — Митико вскинула руки, будто защищаясь. Глаза ее наполнились слезами. — Уж лучше на Михару…

Михара — вулкан, в кратер которого бросаются женщины, отвергнутые любимым человеком. У Исии это сорвалось неожиданно. Она смутилась, потупилась.