Провалов в работе Старика не было, по крайней мере, он о них не знал, всего остального со счетов не сбросить, но, получив обратно холодный тяжелый пистолет и беспрепятственно пройдя мимо часового сквозь огромные, в два человеческих роста, обитые понизу медью двери, он мог абсолютно уверенно сказать: поводов для обоснованных подозрений у Грызобоева нет!

Значит…

В спартанской обстановке ведомственной гостиницы Старик докручивал догадку, испугавшую при выходе из солидного кабинета.

Если его скомпрометировать и убрать, а еще лучше, чище и грамотнее — дать возможность сделать это самому, — тот, кто недостаточно знал Старика, мог однозначно рассчитывать, как он распорядится полученной до утра отсрочкой и возвращенным «ТТ»; если его опорочить, мертвого проще, чем живого, то автоматически потеряют доверие работавшие с ним люди, оборвутся связи с многочисленными источниками информации на оккупированной территории, обесценятся добытые с неимоверным трудом сведения, свернутся начатые им и замкнутые на него операции.

Это могло быть выгодно только коварному и изощренному врагу, оборотню, получившему возможность под предлогом борьбы за безопасность фронта и тыла одним махом срывать тщательно продуманные и перспективные планы командования.

В управление Старик шел в таком напряжении, в каком обычно переходил линию фронта. Утреннее мироощущение отличается от ночного большей рассудительностью, и он хорошо понимал, что такая логичная и убедительная для него самого догадка в глазах руководства будет выглядеть иначе — как попытка изменника спасти свою шкуру ценой оговора. Да и скорей всего, ему вообще не удастся попасть к кому-нибудь выше уровня Грызобоева. Но оставлять вредителя в святая святых Сизов не собирался.

Вчерашний липкий ужас беспомощности исчез бесследно: то, что в основе страшных обвинений лежало не ошибочное подозрение, а злонамеренный расчет, меняло дело коренным образом. Перед ним был враг, а как поступать с врагами. Старик хорошо знал.

Недооценив Сизова, Грызобоев допустил главный в своей жизни промах, и зря он надеется на правило отбирать оружие в приемной, потайную кнопку сигнализации и здоровенного адъютанта с беспощадным взглядом…

Старик двигался стремительно и неотвратимо, как мчится навстречу взрыву самонаводящаяся торпеда, намертво вцепившаяся в цель акустическими захватами. Собственная судьба его не интересовала, так как находилась за пределами поставленной самому себе задачи.

Многие считали Старика везунчиком, хотя чаще всего его удачи объяснялись железной волей, целеустремленностью и бесстрашием, но надо признать, что судьба благоволила к нему и иногда подбрасывала счастливый билет.

Пост на проходной он миновал беспрепятственно, расценив это как первую удачу, вытекающую из самоуверенности и недальновидности Грызобоева, но через несколько минут, столкнувшись с тремя мужчинами, выходящими из приемной начальника управления, понял, что дело не в еще одной ошибке оборотня, а в резком изменении обстановки.

Вид адъютанта, зажатого с двух сторон не уступающими ему телосложением спутниками, был жалок: распахнутый ворот, споротые петлицы, болтающийся клапан кобуры, а главное — лицо: растерянное, с перекошенным ртом и умоляющими глазами.

— Покажу… все… Я-то ни при чем… За него, гада, не ответчик, — мокро шлепали безвольные губы.

Порученец в приемной отвечать на вопросы не стал, другие сотрудники ничего не знали или делали вид, что не знают. Наконец замнач оперативного отдела, служивший одно время с Сизовым, рассказал, что Грызобоев минувшей ночью пойман на контакте со связником абвера и убит в перестрелке. Перед этим он развлекался в интимной компании, и Сизов понял, что уцелел только благодаря пристрастию оборотня к сомнительным увеселениям, которые даже заставляли его откладывать на завтра незавершенные дела.

— Дерьмо — оно кругом дерьмо! — только и произнес Старик и вытряхнул из правого рукава последнюю техническую новинку немецких диверсантов — тонкую, с авторучку, трубочку, бесшумно выбрасывающую на десяток сантиметров трехгранный отравленный клинок.

— Держи, вы таких еще не видели.

Старик открыл глаза. Трудно, даже невозможно было определить, с какого момента страшный сон перешел в неприятные воспоминания. А он пытался это сделать: если сон прервался до разоблачения оборотня — дурной знак, если после — счастливая примета. Когда-то давно они старались перед выходом на задание отыскать добрые предзнаменования в любой мелочи. Но шли независимо от того, находилось оно или нет.

Он встал, размялся, глянул в окно. Утро выдалось солнечным, но прохладным, приближение осени ощущалось все явственней. Старик пожарил картошку, выпил запрещенный врачами кофе, посидел на продавленном диване, сосредоточенно размышляя, и стал собираться.

Он надел клетчатую домашнюю рубашку, мятые брюки, лет десять валявшиеся в шкафу, и такой же старый, с потертыми локтями пиджак. Вещи висели свободно, и эта наглядность происшедших с ним перемен была неприятна.

Выгоревшую, с обвисшими полями шляпу Старик взял у соседа, заранее раздобыл очки, обмотанные на переносье изоляционной лентой, — глаза могли свести на нет весь маскарад, и он это знал.

Поглядев в зеркало, он оторвал пуговицу на вороте, подумав, потянулся за иголкой и добавил на месте отрыва несколько свисающих белых ниток.

Двухдневная седая щетина придавала Старику неопрятный старческий вид, и сейчас он выглядел неухоженным, провинциальным дедом, неизвестно по какой надобности попавшим в город.

Внимание к деталям сохранилось еще с тех времен, когда ему приходилось погружаться в чуждый, враждебный мир, грозящий смертью за малейшую оплошность.

Во дворе гомонили дети, стукали кости домино, взревел и тут же заглох двигатель старой «Победы». Старик достал из ящика тщательно смазанный пистолет, вогнал в обойму, дослал патрон в ствол. Пошарил в карманах мелочь, нашел несколько двухкопеечных монет, порадовался, что не надо менять, — одной заботой меньше.

Соседи смотрели с недоумением, и Старик опять порадовался, что не столкнулся с Семеновым, тот задал бы кучу вопросов по поводу его странного вида.

Он медленно шел по улице среди знакомых домов и мирных людей и с каждым шагом все больше казался себе впавшим в детство стариком, играющим в давнюю, забытую всеми игру. Сейчас он не находился во враждебном мире, напротив — все, что его окружало, было привычным, близким и родным, это был его мир, который если и таил опасности, то как раз для тех, кого он собирался сегодня найти.

И Старик вдруг устыдился своего маскарадного костюма, пистолета, натиравшего левый бок, договоренности с Крыловым, отрывавшей того от законного отдыха. Другой на его месте вообще бы отказался от задуманного, но Старик не привык бросать начатое на полпути, хотя сейчас мало верил в реальность своего плана.

Он позвонил Крылову и сказал, что необходимость в его помощи отпала и он может отдыхать. Крылов возразил, и они условились, что Старик позвонит через час, расскажет о результатах, а если звонка не будет, Крылов выедет на место и будет действовать по обстановке.

Потом Старик приехал на тихую кривую улочку, подошел к маленькому аккуратному домику и постучал в зеленую калитку, представляя, как пост наблюдения фиксирует этот факт и какой шум поднимет завтра Мишуев.

Когда к нему вышла миловидная располневшая женщина (Надежда Толстошеева, 27 лет, жена младшего, старший — холостяк, а люди болтали об этой семье разное). Старик спросил Владимира или Николая, увидел, как напряглось лицо хозяйки, и услышал, что Их дома нет, когда будут — неизвестно и вообще непонятно, зачем они нужны совершенно незнакомому человеку.

Тогда Старик с простецкой откровенностью поведал, что он является родным дедом Вальки Макогонова, который поехал в гости к своим новым друзьям, брательникам Толстошеевым, Володьке и Николаю, а обратно не возвратился. Обеспокоенный дед приехал следом, в справочном получил адрес и хочет узнать, где его внук, а если здесь ответа не найдет, то останется только один путь — идти в милицию.