– Ты знаешь, Алекс, голубой и белый – самые лучше цвета для женитьбы… – Это уже ворковала Кэти на автостраде, ведущей в Брайтон. – Белый цвет означает святое таинство. Знаешь, в Риме новобрачных осыпали рисом… это символ плодородия. В других странах до сих пор забрасывают гранатами, фигами…

– Когда мы устроим свадьбу?

– Когда хочешь… Запомни, что невесте нельзя дарить жемчуг и опал, и не дай Бог в день церемонии встретить на дороге свинью [72] … Паук на платье невесты – к деньгам. Если в доме есть кот, то невеста должна его покормить…

К Базилио мы заезжать не стали и прямо двинулись к причалу (предварительно я заскочил в “Морской орел”, выпил там пива в баре и нашел заведение вполне пригодным для операции).

Яхта “Грациозная” – подарок Базилио любимой дочке – сияла округлыми боками и отнюдь не походила на скорлупку с парусом, из тех, что бегали по грязной Темзе во время регат. Это был крошечный одноэтажный домик, все нерабочее пространство под палубой делилось на два отсека: спальню и гостиную, – плавучий приют любви и наслаждений, оснащенный мощным мотором. Кэти рассказывала, что в те страшные времена, когда папа отлучил ее от семейной казны за самостоятельность (читай: за беспорядочные сношения с мужиками), она постоянно проживала на яхте.

Часа два мы бороздили серые воды, посматривая на тусклую панораму Брайтона, такого же унылого осенью, как и Монтре, – под эти печальные крыши, наверное, хорошо приезжать умирать: все тускло, все облезло вокруг, и берег, и безжизненное небо слились и перемешались в одно тоскливое бесцветное пятно, и не жаль расставаться с промозглой неуютностью, и нет желания вернуться назад [73] .

После прогулки Кэти снова пустилась в мечты о грядущих дочерях и сыновьях, ради их здоровья мне предписывалось строжайшее воздержание от пития – последние дни она помешалась на потомстве и после удачного совокупления задирала ноги на стену, что, по ее разумению, надежно завязывало прекрасный бутон.

Шестого октября я вышел на встречу с Болоньей. От автобусной остановки мы углубились в лес, уже усеянный желтыми листьями. На этот раз наружка не свирепствовала – очевидно, прямо у тайников Хилсмен организовал надежный скрытый контроль.

Погода стояла по-осеннему дивная, с синего безоблачного неба светило холодное солнце, развеивая мифы о сырости и смогах в Альбионе.

В начале встречи я вручил Болонье атлас Лондона.

– Я знаю, что такой атлас у вас есть, но в переплет заделано мое сообщение в Центр. Все зашифровано, вам остается лишь зашуговать его в Центр.

Болонья спокойно положил атлас в карман, даже бровью не шевельнул, шельма. О’кей! – уже сегодня мой план поездки с “Контом” ляжет пред светлые очи Мани.

– Как вы будете доставлять ящики с “пивом” к тайникам? – поинтересовался я.

– Все продумано, Алекс. Мы довозим ящики на машине до тупика около леса, затем переложим груз на складные велосипеды со специально приспособленным багажником и уже по тропинкам двинемся в лес.

Мы подошли к тайнику “Рассвет” и вдвоем отвалили камень от ямы. Оттуда дохнуло прелыми листьями и щекочущей вечностью, не хватало лишь гробовой змеи, выползающей из своего логова, чтобы поразить Алекса, как вещего князя Олега.

Болонья деловито осмотрел яму и пошуровал в листьях.

– Ящик войдет, но придется немного подкопать. Это и хорошо: сверху засыплем землей и сухими листьями.

– Интересно, как будут изымать “пиво” ирландцы? – Очень мне хотелось его расколоть, но он только хмыкнул.

– Мое дело заложить и дать сигнал о закладке.

– А как вы узнаете, что ирландцы получили груз? – не унимался я.

– Они должны дать сигнал в эфир. Затем я телеграфирую в Центр о завершении операции, и все шито-крыто. Должен вам сказать, Алекс, что Семен оказался очень работоспособным агентом. Я буду ходатайствовать о выдаче ему крупного денежного вознаграждения.

– Передавайте ему привет и скажите, что я никогда не забуду его грибки и огурчики, – порадовался я.

Мы осмотрели тайник “Темницу” и прямо в лесу распрощались, договорившись об условиях экстренного вызова.

Десятое октября, фатальный день Икс, надвигалось неумолимо.

Именно в эти дни Кэти развила бешеную активность, дабы меблировать наше новое семейное гнездо, присмотрела чиппендейлские кожаные диван и кресла темно-гранатового цвета, антикварный письменный стол с узорчатыми ножками, дюжину бронзовых канделябров чуть ли не из венецианских дворцов, словно дворец собиралась обставить и в самый центр поместить неунывающего Алекса с трубкой в ровных белых зубах, отдаленно напоминающего британского премьер-министра Бенджамена Дизраэли, прожившего, кстати, всю жизнь с женой лорда Купера, народившей ему пятерых детей, – куда, интересно, направил его апостол Петр?

Восьмого октября меня срочно вызвал на консквартиру Хилсмен и положил на стол целую папку с отчетами наружного наблюдения о всех передвижениях Болоньи и его верного оруженосца.

– Всего читать не надо, только просмотрите… Но внимательно изучите отчет о работе за “Майклом” [74] седьмого октября.

И я пошел по тексту, как по вязкому болоту: “7 октября “Майкл” сошел с судна, доехал из Тилбури до вокзала Виктория, там сел в метро, добрался по линии Пикадилли до остановки Финсбари-парк, пересел на северную линию и доехал до Южного Уимблдона. Выйдя из вагона, “Майкл” пропустил всех пассажиров вперед и некоторое время бродил по платформе, делая вид, что рассматривает рекламные объявления. Затем он быстро сел в подошедший поезд, следующий в противоположном направлении, вышел на остановке Ту-тин Бродвей (характерно, что билет купил до конечной остановки Морден) и, поднявшись, сел в автобус 151. Во время движения “Майкл” внимательно наблюдал за дорогой и незаметно делал пометки на карманной грифельной доске, очевидно фиксируя номера идущих сзади автомобилей. Добравшись до Кингстона, он взял такси, доехал до Сербитона и пошел пешком, используя карту города и проверяясь. Затем на автобусе 49 добрался до Буши-парка, там пересел на автобус 37 и доехал до Кемптон-парка, где в это время начинались скачки. Там он обменялся фразами с тремя людьми (все трое взяты под слежку, их фамилии и местожительство устанавливаются). Посмотрев около часа скачки, “Майкл” вышел из Кемптон-парка, доехал на такси до Хемтон-корта и оттуда на поезде уехал в Доркинг, где вышел и углубился в лес [75] . В лесу он остановился у клена и делал вид, что дышит свежим воздухом. Пробыв в лесу полчаса, “Майкл” пешком добрался до станции, уехал на метро до Лондон-бридж, там вышел и направился по адресу Гриффит-лейн, дом 4, где у подъезда нажал на кнопку квартиры 27…”

– Ну и что? – спросил я, прочитав весь этот сумбурный и придурковатый детектив. – Они готовятся к операции с ирландцами, и его послали предварительно осмотреть тайники.

– Это понятно. А что вы скажете насчет Гриффит-лейн? – Он глядел на меня торжествующе. – Знаете, кто там живет? Жаклин! Контакт вашего Генри и бывшая пассия “Майкла”! Зачем он к ней поперся?

Я только развел руками – все это не лезло ни в какие ворота. Зачем это нужно Центру? Разве Генри не преуспел в работе с Жаклин? Шуточка ли – заполучить шифры! Такое в разведке случается не часто. Зачем же направлять героя Зальцведеля к своей бывшей пассии? Несколько спектаклей разыгрывалось вокруг меня, один другого сложнее, либо прогнило что-то в Датском королевстве, как говорил Гамлет, либо машина давала сбои, и, главное, ниточки тянулись в разные стороны, и никак невозможно было соединить их воедино и тем более привязать к попыткам переехать меня машиной или подстрелить, как воробья, в Эппинг Форесте.

Беспокойство охватило меня, тяжелое предчувствие смертельного конца, иногда находившее на меня и заставлявшее бодрствовать ночами, путешествовать среди склепов и представлять в ужасе эту космическую, необъятную и страшную формулу: НИКОГДА! НИКОГДА тебя не будет на свете! НИКОГДА! Nevermore!

То ли смерть, то ли разлука, то ли отъезд в неизвестность – от Хилсмена я ехал, как с похорон (Nevermore! – стучало в голове), руки машинально поворачивали руль, голова со знаменитым пробором словно окаменела, и глаза тяжело ворочались в орбитах, еле успевая следить за летящей дорогой. У Грин-парка я оставил свой кар на случайно подвернувшейся стоянке и мрачно опустился в подземелье туалета, где, помимо основных дел, насладился изощренными надписями и рисунками на стенах. “Не забудь спустить воду – некоторые едят все”; “Не писай на пол – от этой лужи у людей сгниют подошвы”; “Сделай что-нибудь великое: трахни великана!” По интеллектуальной мощи Лондон давал фору неприхотливым мекленбургским клозетам, но зато явно уступал по витиеватой и заковыристой крепости мата.