Челюсть принял “Нефертити” для себя и спиннинги для своих контактов (сам он не ловил, а охотился – это уже на ранг выше) и заказал по просьбе тестя два снайперских прицела для стрельбы по кабанам с вышки (егеря сгоняли бедняг в стадо, и палить можно было, не целясь) и особый чехол для охотничьего ружья, сделанный из стали и не позволяющий тягачу, трактору (или танку), везущему прицеп с убитыми фазанами (кабанами, тиграми, слонами), переехать и сломать ружье, случайно положенное на дорогу, – такой случай якобы у тестя был: тягач повредил ему подарочную бельгийскую винтовку во время охоты в заповедном хозяйстве.

Мы проехали мимо памятника виконту де Бражелону (голубь на его шлеме радовался жизни) и прямо у муниципалитета свернули на улицу Отца Уникальной Театральной Системы.

Римма немного нервничала – ведь наш визит знаменовал собою новую страницу в истории домов Капулетти и Монтекки: близкая дружба, свадьба, потом вежливое охлаждение до телефонного уровня, вдруг новый всплеск в виде ночного визита к нам Николая Ивановича после пьянки и приглашение к нему домой – событие национальной важности! Челюсть уже перебрался во внушительный номенклатурный дом, перед которым моя весьма приличная обитель выглядела, как лачуга (правда, в случае заварушки его атаковали бы в первую очередь, и не помог бы тут даже пистолет-пулемет “венус”, калибр 5,6 мм), мы вплыли в роскошное фойе – иначе не назовешь эти устланные коврами просторы с импортными щетками-половиками у входа, целой оранжереей заморских цветов в керамических кашпо, развешанных на витиеватых железных перегородках, с мягкой мебелью и вкрадчивой дежурной, которая одновременно и обдавала бездонным гостеприимством, и испепеляла проницательной рожей ветерана местной охранки.

Большая Земля за истекший период (нет, Чижик, ты в гроб сойдешь со мной вместе с азбукой канцелярита!) стала еще необъятнее и превратилась в целый Материк, ноги совсем укоротились, и когда-то ястребиные очи прикрывали матовые очки – видимо, после ночных бдений над историческими романами из жизни французских королей (пример для подражания) зрение пришло в негодность.

Апартаменты, точнее, покои с цветными витражными дверями, хрустальными люстрами, пейзажами, в которых доминировали березы и осины, окруженные талым снегом и весенними ручейками, кожаным гарнитуром и палисандровой стенкой, вполне соответствовали новому стилю Мекленбурга, сменившему суровый аскетизм борцов за справедливость на роскошь не обреченного на неизбежную гибель нового класса.

В холл влетели нас встретить два ангела, мальчик и девочка, улыбающиеся, как на рекламе импортной зубной пасты, дети на американский манер сами протянули руки для пожатия (уж не гувернантку ли завела семья Челюсти?) и тут же удалились, приняв из рук мамы врученный мною букет потрясающих роз, купленных за дикую цену на рынке недалеко от памятника Буревестнику.

Стол, покрытый алой скатертью (тоже не случайно: Челюсть любил этот цвет и частенько повторял цитату из Уитмена, в свою очередь, процитированную Усами, в чьих трудах он ее и подцепил: “Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!”), ломился от распределительных яств и набора напитков, включавших даже “гленливет” (Николай знал мои слабости, впрочем, будем к нему справедливы: с юных дней он любил жить широко, не мелочился и всегда давал взаймы, я же, например, еще не дав, уже чувствовал себя обворованным).

Римма и Большая Земля изображали радость после вынужденной разлуки (обе, наверное, с удовлетворением фиксировали друг у друга новые морщины, складки и жировики), щебетали через стол, вспоминая общих и особенно покойных подруг и делясь советами по воспитанию детей, телефонный контакт все-таки не прерывался, и они были в курсе семейных дел, мы с Челюстью произносили несуразные тосты, сознавая их глупость, но в то же время и необходимость. Затем Большая Земля лично внесла баранью ногу (“сделала сегодня ногу со сложным гарниром” – тогда это мистическое обозначение вошло в моду во всех первоклассных ресторанах Мекленбурга, я тут же придумал себе эпитафию: “Тут лежит несложный Алекс Уилки, который съел сложный гарнир и от него подох”), затем мы переместились на кожаную мебель, где Коленька (между прочим, специально надел подаренные мною запонки с головою Нефертити), как в доброе старое время, исполнил “Не счесть алмазов в каменных пещерах”, – партия не его голоса, но заучил он ее еще тогда, когда у него прорезался тенор; женщины разнеженно слушали, Большая Земля тихо подпевала, раздувая свои мехи – бюст.

Оставив женщин наедине с их нержавеющей дружбой, мы взяли кофе и переместились в кабинет-библиотеку. Челюсть за многие годы я изучил как свои пять пальцев, и его полные и неполные собрания меня не потрясли: дай Бог, если за свою славную жизнь он прочитал хоть одну серьезную книгу!

Правда, он проштудировал несколько полезных книг типа “Крылатые слова” и “Сборник застольных анекдотов” на английском: мой опытный взгляд сразу засек стопку книжонок с закладками, по корешку я определил словарь цитат издания “Пингвин”, содержащий мудрые высказывания на все случаи жизни и индекс, по которому их легко было зацепить. Челюсть готовился буквально ко всем общественным мероприятиям, репетировал выход даже в гости, дабы выглядеть человеком эрудированным, разве только в постель с Большой Землей не ложился, не подкрепившись броской цитатой, анекдотом или отрывком из мемуаров военачальников (в его высокой среде проблемы войны частенько накатывались на бессвязное бормотание после фужеров с водкой).

В далеком углу я заприметил маленькое фото Усов в орденах (они все чаще украшали лобовые стекла грузовиков в те неопределенные дни) – ого! Это говорило о многом, это означало, что жесткие тенденции в мятущейся мекленбургской политике продолжали нарастать: ведь Челюсть зазывал в свой кабинет не только так называемых старых друзей вроде меня, но и тестя, и его коллег, живущих напротив, в охраняемом доме-дворце.

– Ты сегодня какой-то грустный… – заметил Николай. – Думаешь об операции? Не стоит! Я уверен в успехе… конечно, если мы не будем идти на поводу у руководства.

– Давай не говорить о делах, – попросил я, – в печенках у меня эта “Бемоль”, ну ее к черту!

– С женой, что ли, поругался? – Он был наблюдателен и почувствовал холодок в наших общениях с Риммой.

– Надоела эта дурацкая жизнь, Коля. Трудно. Сомневаюсь, что мы сможем жить вместе, если я вернусь…

Он начал меня успокаивать, а размякшего Алекса понесло по волнам, и я вывалил ему о драгоценном ларце.

– Как бы она тут не запуталась. Бухгалтер из меня плохой, а она спекулирует шмотками… – исповедовался дурак.

Сказал – и обделался: ведь дал Челюсти козырную карту, заложит при первом же случае, если ему будет выгодно.

Но он реагировал благодушно:

– Ах, Алик, сейчас такое время… все продают, деньги-то нужны. Тем более что вы строите дачу… Только предупреди, чтобы она делала все осторожно.

– Надеюсь, что все это между нами, – вякнул я.

– Как тебе не стыдно! А еще старый друг!

Я не стал спорить и отхлебнул “гленливета”, захваченного хозяином из гостиной.

– Хорошо ты пьешь, здоровяк, я подох бы от таких объемов! Ты Солженицына читал? И как?

Я неопределенно пожал плечами.

– Зря его выпустили, – продолжал он, – стрелять таких надо! Дали бы мне, рука не дрогнула, и целился бы я ему медленно прямо в лоб, чтобы он лучше почувствовал, какой он гад!

Я промолчал: ну его к черту, достаточно и того, что разболтал ему насчет ларца, ну его к черту, парень он хороший, но… зачем делиться с ним тайнами? Разве он поможет? Кто поможет тебе вообще, если жена и сын смотрят на тебя, как на денежный мешок? Для чего вообще я живу? Для того, чтобы Бритая Голова шепнул по пьянке Самому-Самому (стараясь не задеть застрявшими в коронках мясными ошметками глухое ухо) о том, что в Англии (“что? что? где? где? в Андах?”) живет-поживает некий разведчик Алекс, преданный Делу и рискующий своей единственной жизнью ради Великих Идеалов и мудрой политики Самого-Самого? О том, что бесстрашный Алекс рано или поздно отловит и удавит Крысу?