— Точно, — сочным басом подтвердил Рогальский. — Дельный парень, сразу видно — толк будет.

— Во-во! А институт с отличием окончил, между прочим, в аспирантуру собирался. Думаете, легко было его с прямого пути сбить?

— Ты расскажи лучше, как материальные фонды используешь! — перебил его Орехов, и чувствовалось, что он большой дока по части всяких вливаний и нахлобучек, и уж если надо кого-то с толку сбить да дураком выставить, то за ним не заржавеет…

— А чего фонды… Я знаю, это Бадаев написал… Да врет он все, гад!

Я в поте лица тружусь, тенета расставляю, в соблазн ввожу…

— Пышные фразы для низа оставьте, — снова перебил председатель. — Про доблестный труд, про недосыпы, нервотрепки, горение на работе, инфаркты.

А нам факты подавайте.

И, расчетливо выдержав паузу, когда пегий Толик решил, что настал его черед говорить и раскрыл рот, кляпом вбил следующий вопрос:

— Дубленку серую заказывали?

Повар снова раскрыл рот, закрыл, собрался с мыслями, набрал в грудь воздуха, но Орехов опять не дал ему ответить.

— Сорок восьмой размер, четвертый рост, женская? Почему молчите? Или сказать нечего?

— Так это для искушения, душу ловил… — промямлил Терентьев, но видно было, что вину за собой он чувствует.

— А без строго фондируемых материалов душу поймать нельзя было?

Председатель явно расставил ловушку, но глупый Толик охотно сунул голову в петлю.

— Никак! Женщина попалась с принципами, высоких моральных качеств, тут какой-то мелочью не отделаешься!

— Да-да-да, — сочувственно проговорил Орехов. — Только нам известно, что ту душу, по которой вы отчитались, удалось искусить флакончиком «Же-о-зе», бутылкой ликера «Арктика» и коробкой шоколадных конфет. А дубленку серую вы презентовали собственной супруге, душа которой и так целиком и полностью нам принадлежит! Как вы это объясните?

Терентьев молчал, растерянно хлопая глазами, щеки скорбно отвисали почти до плеч. Голос председателя обретал обличающую силу.

— Привыкли там, внизу! Все к рукам липнет, даже своих обманываете!

Думаете, мы с вас не спросим?

Терентьев, явно чувствуя недоброе, огляделся по сторонам.

— Товарищи, дорогие, — он не обратил внимания на пробежавший шумок и театрально ударил себя в грудь. — Ошибся, виноват! Но по-человечески можно ведь меня понять, по-людски?

Собрание возмущенно зашумело.

— Наглец, совсем стыд потерял!

— Людьми нас обзывает!

— С кем сравнивает, мерзавец!

— Да неужели мы еще оскорбления терпеть будем?

По рядам вновь прокатилось опасное возбуждение. Завертелись головы, замелькали хищные хари, злые ожидающие взгляды отыскивали тетю Машу. Она неторопливо поднялась с места и медленно направилась к трясущемуся Толику. Он дернулся было, да не тут-то было: предусмотрительные соседи вцепились в волосы, рукава, брюки — все, амба, деваться некуда.

Тетя Маша подошла вразвалочку вплотную, повернула Терентьева за плечи поудобнее, в глаза уставилась.

— Ну, что с ним делать, с голубчиком?

Лениво так спросила, не скрывая даже, что для проформы.

Терентьев побледнел, схватился руками за горло. Напряжение стремительно нарастало. Назревал тот самый момент, когда оно прорвется свалкой, топотом, хрустом, брызгами. Девочки из «Кристалла» изо всех сил шеи вытянули.

И тут в зловещей тишине трубно раздался голос Бестелесного:

— Баста на сегодня. В другой раз. А сейчас все вон. Некогда мне.

— Зарвался, зарвался, — снова зашипел Иван Варфоломеевич, но тень Бестелесного начала уменьшаться, и ее границы одного за другим слизывали участников шабаша. Через минуту площадка была пуста. Только истоптанная цементная пыль, пятна подозрительные, перевернутые стулья да горстка свежих, дочиста обглоданных костей — все, что осталось от убийцы Козлова.

— Насвинячили-то как, — сказал Бестелесный обычным голосом справного хозяйственного мужика. — Разве можно тут женщину принимать!

Культу-ура-а…

Пронесся легкий ветерок, заклубилась пыль, и следы шабаша исчезли.

Остались отпечатки рубчатых подошв и скособоченная квадратная тень у края этажа. Впрочем, тень стала понемногу выправляться, а на фоне звездного неба проявился силуэт, загустел и превратился в отлично одетого красавца мужчину лет сорока, дородного, представительного, из тех, которые, как говорится, умеют жить. Он явно кого-то ждал.

И дождался.

Между звезд появилась прямая фигура, бесшумно скользившая снизу вверх, как будто по натянутому под углом канату. Вот она ближе, ближе, ближе…

— Добрый вечер.

Теперь она стояла рядом с Бестелесным. Тот церемонно поклонился.

— Добрый, добрый. Рад вас видеть. Как здоровье?

Фигура повернулась, и луна осветила впалые щеки, длинный нос, мешки под глазами. Нежинская! Точно такая, как на неудачном маленьком снимке!

— Уже хорошо. Легко отделалась.

— Да, вам повезло. Эта штука… — В руках Бестелесного оказалась короткая, тускло отблескивающая винтовка. Длинная трубка телескопического прицела, на конце ствола — цилиндр глушителя. — Эта штука и ее хозяин обычно не оставляют раненых. Но вам нечего опасаться, мы его устранили.

Нежинская захлопала в ладоши.

— Браво!

— Теперь о делах.

Винтовка куда-то исчезла, и Бестелесный вынул флюоресцирующий блокнот.

— Только… Как видите, я учел, что вам неприятно разговаривать с пустотой. Снимите и вы это…

Бестелесный неопределенно провел пальцем полукруг.

— Что ж, пожалуй…

Нежинская ухватила себя двумя пальцами за нос и потянула. Нос вытянулся, за ним, деформируясь, подались щеки, лоб, подбородок, раздался щелчок, какой бывает, когда стягивают хирургические перчатки.

— Вот так-то лучше.

Действительно, содрав старое лицо. Нежинская стала похожа на кинозвезду.

— Вы поработали неплохо. Теперь вам предстоит заняться этим…

Бестелесный протянул ей блокнот.

— Так, так, ясно. Завтра же приступлю.

— Канал связи меняем. Здесь все записано, — Бестелесный передал Нежинской пакет.

— Там же батарейки к аппаратуре. И старайтесь меньше пользоваться внушающим блоком. Он на пределе ресурса, а новый поступит только на той неделе. По-прежнему опирайтесь на наших помощников.

Бестелесный ткнул рукой в место шабаша.

— Жадны, глупы, беспринципны, злы, завистливы — это как раз то, что нам нужно. И старайтесь насаждать такие же качества в ком только сможете. Самое главное — находить неустойчивых и подталкивать для первого шага. А дальше они пойдут сами!

Задания, формы связи, технические средства, инструктирование исполнителя — события вошли в более-менее привычное русло, и я почувствовал необыкновенное облегчение. Да это же обычные шпионы! А оборотни-кровососы всего лишь гипнотические штучки! Все логично, рационально, материально!

Я испытывал почти нежные чувства к Бестелесному и Нежинской. Происходящее получало вполне удовлетворительное объяснение и становилось с головы на ноги. Антигравитационные летательные аппараты, приборы невидимости и гипноза, — все это творения человеческих рук, хотя и созданные в секретных заокеанских лабораториях, но использующие законы природы и укладывающиеся в наши представления об окружающем мире. Я ощутил почву под ногами и готовность действовать. С этим надо было спешить: Бестелесный шагнул с этажа и унесся прочь, превращаясь в крохотную точку, растворившуюся в черно-синем небе.

Нежинская осталась одна.

С трудом распрямляя затекшие ноги, я вышел из-за бочки.

— Что вы здесь делаете?

Мое появление не произвело никакого эффекта. Нежинская не проявила ни удивления, ни испуга.

— Добрый вечер.

Она была в обтягивающем черном без украшений платье, перехваченном широким кожаным поясом с массивной резной пряжкой, на ногах узкие черные туфельки на высоченной «шпильке». Мне стало неловко за свой мятый, перепачканный цементом костюм, взъерошенный, возбужденный вид, грубый, бесцеремонный тон.

Нежинская улыбнулась, и я понял: именно этого — смущения и замешательства — она и добивалась фальшивым спокойствием и светскими манерами, уместными, если бы мы встретились вечером в парке возле ее дома.