Когда он рассказал о происшедшем Никифорову, тот посмеялся:

— Ничего, такие типы пасуют, когда им дают отпор. Они процветают на уступках, боязливости, угодничестве. Молодец!

Алик Орехов расценил ситуацию иначе.

— Старик, надо вперед смотреть. Ты себя показал, ткнул начальника носом в стол, — конечно, приятно, но приятность пройдет, а недруг останется. Вот Семен Федотович в таких делах великий дока. Умеет и свой интерес соблюдать и конфликта избежать!

— Этот Семен Федотович у тебя с языка не сходит. Ты его приводишь примером на все случаи жизни, скоро начнешь цитировать.

Сергею много раз приходилось выслушивать восторженные отзывы об этом человеке. Орех восхищался умом и деловой хваткой Семена Федотовича, его умением жить, уймой полезных знакомств, способностью достать что угодно.

Он с упоением рассказывал, как и с какими людьми провели они время в сауне, какой замечательной оказалась рыбалка на особой, открытой далеко не всем даче, какой великолепный мебельный гарнитур подарил Семен Федорович своей любовнице…

Элефантов восторга приятеля не разделял, и его равнодушие бесило Ореха до крайности.

— Ты бы учился у умных людей, как надо жить! — в запале он даже забыл об обычной, старательно отработанной сдержанности. — А то водишься с этим Никифоровым, у которого, кроме старого, залатанного пальто, ничего за душой нет!

— Да ты что. Орех, спятил? — Элефантов рассматривал Алика с явным удивлением человека, растолковывающего другому совершенно очевидные вещи. — У Никифорова за душой больше, чем у всех твоих проходимцев, вместе взятых. У тех и душ-то нет — одна жадность да расчет сплошной: кому улыбнуться, кому услугу оказать, а кого облаять… А Борис — умница, талантливый парень, порядочный, на него во всем положиться можно. И никогда выгоды не искал, потому и ходит в старом пальто.

— И дурак!

Спокойствие Элефантова, его убежденность в своей правоте задевали Орехова за живое.

— А Семена Федотыча и его друзей ты зря проходимцами считаешь. Солидные люди, с положением, авторитетные. Все их уважают…

Элефантов улыбнулся.

— До поры. Пока характеристика для суда не потребовалась.

— Ты их просто не знаешь. Как-нибудь познакомлю — изменишь мнение.

Через пару недель, когда Элефантов уже забыл об этом разговоре, Орехов притащил его на дачу, где веселились пятеро дородных, похожих на лоснящихся бобров мужчин.

Алик был здесь своим, но как шофер, повар или банщик. Элефантова приняли как равного, хотя дали понять, что для него это большая честь.

Семен Федотыч умело говорил тосты, впрочем, в этом ему никто не уступал, и застольные речи выходили красивыми, мудрыми и поучительными.

Выпили за гостей и за хозяев, за родителей, за настоящую дружбу, за порядочных людей. Слова «порядочность» и «честность» употреблялись здесь очень часто, но смысл в них вкладывался совсем не тот, к которому Элефантов привык и который считал для этих понятий единственным.

Например, Семен Федотович очень хвалил какого-то Мамонова, отсидевшего семь лет, а потом отдавшего крупную сумму долга.

— Был бы непорядочным — сказал: все забрали, описали, конфисковали, сколько времени прошло, я совсем голый… И мне стыдно требовать. А он по-честному поступил.

— А сидел за что? — поинтересовался Элефантов.

— Не за кражи, конечно! — хмыкнул Семен Федотович. — Неприятности по работе…

«Не в лоб, так по лбу», — подумал Элефантов и хотел спросить: какая же честность может быть у человека, осужденного за противозаконные махинации, но передумал. В этой компании существовала своя система представлений о хорошем и плохом, похвальном и постыдном, она отличалась от общепринятой, и исповедующие ее должны осознавать собственную ущербность среди нормальных людей, когда они загоняют свою сущность глубоко-глубоко, позволяя ей только настороженно выглядывать наружу через глазницы оболочки.

И сейчас компенсационный комплекс заставляет их превозносить высокие человеческие качества друг друга и повторять, до затертости, слова, которые не принято произносить всуе.

Жалкая жующая и пьющая протоплазма!

Честность не появится от того, что за нее сто раз выпито!

Любой из вопросов, которые хотелось задать Элефантову, прозвучал бы сигналом тревоги: в лагерь единомышленников проник чужак, сумевший заглянуть под тщательно пригнанные маски" ату его, бей и в воду!

Элефантов усмехнулся.

До этого бы, конечно, не дошло, но взаимная неприязнь обеспечена, зачем портить вечер? Посижу молча.

Вместе со всеми он выпил за честность в человеческих отношениях, за настоящих людей, поел приготовленной Ореховым ухи.

Потом Орехов отвез всех к Ивану Варфоломеевичу, огромный кирпичный дом которого гордо отсвечивал оцинкованной крышей на тихой зеленой улочке в двух шагах от центра города.

Расположились во дворе, рядом с выложенным голубой и розовой плиткой бассейном, хозяйка подала настоящий турецкий кофе, хозяин достал бутылку тридцатилетнего коньяка.

После кофе затеяли купаться, Элефантов хотел уйти, но Семен Федотович пошептал что-то на ухо Ореху, и они ушли втроем.

Элефантов думал, что его просто завезут домой, но «ЗИМ» Орехова затормозил у красивого девятиэтажного здания в новом микрорайоне.

— Теперь прошу ко мне, — радушно прогудел Семен Федотович и первым вышел из машины.

— Везет тебе, старик, — подмигнул Орех. — У Полковника немногие дома бывали.

— Почему Полковника? — спросил Элефантов первое, что пришло в голову.

Его ошеломило непонятное внимание со стороны Семена Федотовича, и он пытался понять, чем вызван такой интерес к его персоне.

— Полковника он давно перерос, это верно, — ухмыльнулся Орех. — Да прозвище не поменяешь, так и осталось с молодых лет.

Семен Федотович жил на втором этаже в четырехкомнатной квартире, воплотившей последние достижения домостроения. Цветной паркет, мягко отсвечивающие в тон шторам обои, сплошные, без переплетов стекла окон, космического вида сантехника, необыкновенные мебельные гарнитуры должны были сразу демонстрировать неординарность хозяина.

Семен Федотович усадил гостей в глубокие, податливо охватывающие серебристым велюром кресла и удалился дать распоряжения, а Орех с видом победителя уставился на приятеля.

— Ну, как? Умереть и не встать?

Элефантов пожал плечами. Он привык к определенным признакам значимости человека, пахнущим типографской краской авторским экземплярам статьи, опубликованной в солидном журнале, увесистым монографиям, авторским свидетельствам и тому подобным атрибутам признания.

Существовали и другие наглядные критерии успеха: непререкаемый научный авторитет, плеяда учеников и последователей, обязательные ссылки на твое имя в специальной литературе, непременные приглашения на всевозможные семинары, конференции, симпозиумы, членство в различных редколлегиях и ученых советах, заграничные командировки.

Успех такого уровня имел соответствующее внешнее оформление: научный коллектив в подчинении, более или менее шикарный кабинет, молодая, красивая либо моложавая, достаточно привлекательная секретарша в приемной, персональный автомобиль, командировочные в валюте.

Отблеск достигнутого освещал и быт: комфортабельная квартира, красивая мебель, дорогая одежда. Все это было как бы обрамлением таланта, трудолюбия, огромных затрат умственной энергии, следствием того, что удалось достигнуть на научном поприще, было неотделимым от него, а потому, как правило, приходило уже тогда, когда жизнь клонилась к закату.

И Элефантов всегда с удивлением воспринимал иной, непривычный мир, где шикарные обставленные антикварной мебелью квартиры, новехонькие автомобили, благоустроенные дачи, фирменные вещи, увлекательные круизы не были довеском к главному, не венчали трудный и достойный путь, а сами по себе являлись основным в жизни.

Элефантов каждый раз удивлялся: на чем основано сытое раннее сверхблагополучие, что оно демонстрирует и олицетворяет? И приходил к выводу: оно есть следствие чего-то недостойного, постыдного, а потому непрочно, зыбко и в любую минуту может обратиться в прах, тлен, ничто. И хотя за свою жизнь он ни разу не видел подобных поучительных превращений, убеждение это не менялось, и к вызывающей демонстрации необъяснимого материального благополучия он относился с брезгливостью и некоторой опаской, как в детстве относился к ужам — безобидным, но все-таки змеям.