О самоубийстве Аркадия Ильича в районе стали забывать. Появился в Святском новый секретарь президиума РИКа – демобилизованный командир...

С золотыми и алыми красками осенней листвы пришел к нам сентябрь. Был он в этом году совсем по-летнему теплый, солнечный и тихий.

– Из Тупицына мужик приехал, – сказал как-то Игорь. – Рассказывает: косачей видимо-невидимо! Сейчас косачи, знаете, какие? Уже совсем взрослые. Треснешь из ружья – стукается об землю, как пудовая гиря! И вообще, в такую погоду... Я даже не понимаю!..

И, по своему обыкновению, взволнованно шмыгнул носом.

Я вздохнул. Мне тоже страсть как хотелось стрельнуть по взматеревшему косачишке.

– Так, товарищ секретарь... Значит: незаконченных дел больше двух норм, а мы будем развлекаться?.. А что скажет начальство?

– Начальство скажет вам спасибо, – заявил, появляясь в дверях, Дьяконов. —Собирайтесь в Тупицыно, деятели! Поедем вместе. Я тоже хочу поохотиться... Может быть, и перейду в вашу веру... Нате вам подарки.

Виктор Павлович положил на стол две коробки: одну с патронами к браунингу, другую – к смит-вессону, личному оружию моего секретаря.

– Ура! – заорал Игорь и вылетел из комнаты, на ходу крикнув: – Я за Гейшей! Где-то по селу шляется!

Виктор Павлович плотно прикрыл дверь и подсел ко мне.

– Ну, как у тебя дело Никодимова?

– Лежит... – пожал плечами я.

– Очень хорошо. Так вот, Гоша... Поедем брать убийцу Никодимова. Он залег в берлоге под Тупициным...

– Позволь, позволь... Ведь факт самоубийства неоспорим! И труп... И одежда Никодимова... А-а-а! Ты раскопал пункт третий формулы о расследованиях самоубийств? Значит, было понуждение к самоубийству?

– Едем брать убийцу Никодимова. Зверь матерый и хорошо вооружен. Операцию нужно произвести тихо и незаметно. Участие милиции нежелательно. Нас будет четверо: ты, я, мой помощник Егоров и этот твой блажной охотник – секретарь... Словом, готовься. Выедем на трех ходках. Два моих, третий твой. Кучера не бери,

– Ничего не понимаю!

– И я, брат, пуд соли съел, пока разобрался... Ну, до утра. По холодку поедем, будто на охоту. Так и объяви по епархии... Да возьми в РУМе запасный револьвер. Патронов побольше. Да... пошли Желтовского в больницу. Пусть возьмет йода и бинт.

– Ух, какие страхи!

– Говорю: зверь не шуточный. Ну, будь здоров. До утра!

Тупицыно славится лесами. Тайги с сосняком и кедрачом там нет, но на десятки верст вокруг большого богатого села, служившего в свое время партизанским штабом, раскинулся березняк. Не тощее березовое редколесье, а частокол огромных столетних берез и осин, перемежающийся веселыми полянами-еланями и уходящий вдаль... Люблю такие леса: здесь не то, что в мрачной тайге. Не пахнет прелью, и воздух чудесный, без вечной в тайге примеси гнили и сырости, и солнца вволю на еланях... Медовый аромат трав, цокотанье кузнечиков, красивые бабочки и ковры цветочные... Цветы, цветы – от края и до края еланки... Ходить в старых березовых лесах куда легче, чем в тайге. Нет провалов во мху, не загораживают охотничьи тропки колодины, валежины, не жжет лицо омерзительный таежный гнус, и можно не ожидать внезапной встречи с лохматым таежным хозяином, которого, если и срежешь второй или третьей пулей – крепок, черт, гроза сибирской тайги на рану, – то после, до седьмого пота, намаешься с вывозкой туши из глухой чащи...

А если промахнешься – и, по-любительски, с ножом не свычен, – Михаила Иваныч легонько мазнет лапкой по голове от затылка и завернет на лицо неудачнику всю шевелюру, вместе с кожей. Встречал я таких оскальпированных, когда колобродил в Нарымской тайге, разыскивая банды после Гражданской...

А здесь Михаил Иванович не живет. Не сподручно таежному лохмачу: шибко открыто все. На тридцать шагов видно. Опять же ягоды кустарниковой не столь густо, как в тайге, а землянику Мишка собирать не охотник.

Да и приберложиться зимой негде...

Игорь все это отлично знал и поэтому, когда Виктор Павлович, хитро подмигивая, сказал парню, что с косачами придется обождать, а будем брать медведя на берлоге, Игорь отвернулся в сторону и обиделся.

– Что я, маленький, что ли, товарищ Дьяконов! Берлога! Медведи летом в березняке не залегают...

– Залегают, Желтовский, – возразил Павлыч, – еще как залегают! Бывают такие особенные медведи...

Наши ходки стояли за околицей села, у кромки леса. Ночевка в тупицынском сельсовете была беспокойной. Сквозь дремоту я слышал, как к Дьяконову являлись какие-то мужики, разговоры вполголоса переходили в шепот, потом приходили другие и тоже шептались с Виктором. Всю ночь хлопали двери и горела лампочка-семилинейка...

Теперь же пригревало солнышко и тянуло в сон. Но нужно было ждать углубившегося в лес Егорова, помощника Дьяконова. Он появился – внезапно, выйдя из леса вместе с какой-то девицей...

– Ну как? – спросил Дьяконов.

Егоров кивнул.

– Можно начинать...

Ну что ж... «Начнем, пожалуй», – тихонько пропел Дьяконов и вдруг притянул к себе девушку, поцеловал ее. – Спасибо, Нюра!

Девушка почему-то заплакала.

– Не обмишультесь, Виктор Павлович! Тогда и мне не жить... И папане...

Дьяконов достал носовой платок и, вытирая на лице девушки слезы, ласково сказал:

– Ну, дождик пошел! Что ты, Нюра? Не нужно, милая. Все будет хорошо. Может быть, тебе его жалко?

– Сама бы удавила своими руками проклятого! – с ненавистью ответила девушка и пошла по дороге к селу.

Я смотрел на своего друга с удивлением. А Дьяконов, оглянув местность, уже совсем другим тоном приказывал:

– Товарищ Желтовский! Лошадей отведите за деревья! Вон туда. Сами встанете за этой березой, чтобы вас не было видно со стороны тропинки. Если в лесу поднимется стрельба и на тропинке появится человек в галифе и городских сапогах – бейте без предупреждения и постарайтесь свалить. Промахиваться нельзя! Понятно? Но без стрельбы в лесу – огонь ни в коем случае не открывать! Действуйте!

После этого Виктор Павлович взял с ходка наш охотничий топорик и стал зачем-то рубить березу. И где-то в лесу кто-то тоже стал рубить березу. Потом еще, в другом конце. И еще...

– Поехали мужики по дрова к зиме! – сказал Дьяконов, вогнал топор в ствол дерева и повернулся к нам. – Егоров! Веди!

Тропинка казалась бесконечной. Мы долго петляли между деревьев, потом спустились в овражек, поднялись на пригорок и остановились по знаку Егорова перед большим горелым пнем.

– Отсюда сто двадцать шагов, – шепнул Егоров.

Дьяконов махнул рукой вперед.

Вскоре мы вышли на обочину елани. Посредине поляны чернела большая яма – погашенное огнище. Немного поодаль притулилась к огромной одинокой березе крошечная землянка – жилище углежога...

Была же такая профессия, нелепая сейчас – углежог! Была...

В каждой деревне – кузнечные горны. Горны требуют древесного угля. Самовары в каждой избе – тоже уголь нужен. И в городах разъезжают тележки и телеги, плотно набитые черными кулями, и резкие гортанные голоса будят сонную тишину заросших травой улочек: Э-э-э! Углей! Кому углей?

Вот и живут, тут и там, в березовой лесной глуши, заросшие волосом, прокопченные и сами черные, как уголь, одинокие лесовики из племени углежогов...

Кто они? Большей частью старики-бобыли... Но встречаются и сорокалетние бородачи-крепыши с плечами в три обхвата. Не случайно такой здоровяк уходит в медвежью жизнь... Торба с накопленными грехами гонит его сюда от возмездия...

Нелюдимы эти лохматые отшельники. Месяцами не встречаются они с деревенским людом, лишь на зиму перебираясь куда-нибудь на дальние заимки. А летом приезжают к ним прасолы-перекупщики. Привозят в землянки муку, соль, картофель, увозят уголь...

– Дверь открывается наружу, – кивнул Дьяконов в сторону землянки. – Ты, Гоша, встанешь за углом. Если мы не справимся и выскочит – бей в спину! Вообще, выскочит – значит нас с Егоровым уже нет. Не промахнись! Обходим поляну, товарищи. Нужно зайти с тыла!