— Если перевести на язык виктимологии, — сказал Тагаев, — то это будет выглядеть так. В данном случае жертва вызвала лютую зависть у близкого человека и, сама того не желая, спровоцировала преступление. Авель чувствовал какую-то вину перед братом и надвигающуюся опасность, но дал легко заманить себя в глухое место, где и совершилось насилие. Между прочим, такое состояние жертвы, предшествующее насилию, — ее безволие, покорность — принято называть «синдромом Авеля».

— Беру на вооружение, — улыбнулся Худобердыев.

— И правильно. А если захотите узнать об этом подробнее, возьмите книжку моего научного руководителя Франка «Виктимология и виктимность».

В телетайпной скучала Ирина Климова.

— Известно ли тебе, что такое «синдром Авеля»? — спросил с порога Худобердыев.

Она пожала плечами.

Старший лейтенант недоверчиво покосился на аппарат прямой связи.

— Он у меня сознательный, — заметила Ирина. — Когда надо — молчит.

— Так вот, — многозначительно начал Худобердыев. — Криминология изучает преступность. Но ведь и поведение жертвы имеет большое значение…

Он говорил вдохновенно, мысленно благодаря майора Тагаева за урок.

Оставшись одна, Ирина задумалась над его словами.

…Был пожар. Как все это произошло, Ирине рассказали потом, много лет спустя. А тогда она просто испугалась. Проснулась ночью от страшного крика. Из соседней комнаты рвалось пламя. Ее схватили за руки и выбросили в окно. Она упала в траву, оцепенев от ужаса.

Еще ей запомнился душераздирающий крик:

— Горим, горим!

Потом провал в памяти.

Всю жизнь она была в детском доме, даже казалось, что и родилась здесь. А тот пожар, должно быть, приснился однажды. Ей было привычно в детском доме среди таких же, как она, обездоленных ребятишек.

Когда исполнилось восемь лет, Ирину вызвали в кабинет директора.

— Здравствуй, доченька! — сказала незнакомая женщина с отечным, морщинистым лицом. — Не узнаешь? Ну как же так? Ведь я — твоя мама. Вот и гостинцы тебе принесла, Ириша. — Непослушными, дрожащими пальцами она развязывала узелок.

Девочка крепче прижалась к воспитательнице.

Незнакомая женщина наклонилась к ней и робко протянула руку, пахнущую табаком. Ирина сжалась.

— Ладно, — решила женщина. — Я к тебе после приду.

Потрясение было таким сильным, что девочка заболела. Конечно, втайне она мечтала когда-нибудь встретить родителей (у некоторых ее подружек нашлись мамы), но чтобы все произошло так…

Поправлялась она медленно и больше всего боялась, что мать снова придет. Потом их встреча в директорском кабинете тоже стала казаться недобрым, тяжелым сном.

Когда училась в третьем классе, снова пришла мать.

На этот раз она была не одна, а с худенькой девочкой лет двенадцати, с длинными, тонкими ножками, как у кузнечика.

— Это твоя сестренка, Ириша, — сказала мать.

— Меня зовут Валя, — представилась девочка-кузнечик. — А я и не знала, что ты есть.

Ирина молчала насупившись.

— Ну чего ты? — спросила женщина, как и в тот раз, наклоняясь к ней. Опять запахло табаком, ударило водочным перегаром. Девочка отстранилась, заслоняясь рукой.

— Чего побледнела? — спросила мать. В ее голосе прозвучала неуверенность…

Опять больничная палата. Девочка медленно выходила из транса.

«Что у меня за мать? Почему я в детдоме, а Валя с ней? Когда-то я, возможно, жила с ними. Пожар… Теперь я знаю, что он был. А больше ничего не помню. И Валю тоже. Где мой отец? Кто он?.. Наверное, мы жили вместе. Потом — пожар!..»

В детский дом она вернулась замкнутой, повзрослевшей. Мать больше не приходила. А спустя некоторое время в детском доме с вещами появилась Валя.

— Здравствуй, — сказала она Ирине. — Ну вот мы и вместе.

— Хорошо, — безразличным тоном ответила младшая сестра.

Валя вдруг зарыдала, уткнувшись носом в подушку.

— Ты чего? — растерялась Ирина и неожиданно для себя прильнула к ней.

— Если бы ты только видела!.. — сквозь слезы причитала Валя. — Вытащили женщину из-под колес. «Старая пьяница, — сказал кто-то. — Все знали, что она плохо кончит». Подошла я ближе. Мама… Мамочка!..

Валя была старше на два года. Когда оправилась от потрясения, стала рассказывать про свою жизнь с матерью.

Пожар, оказывается, действительно был. Мать часто вспоминала о нем: «Если бы не пожар!» Еще она говорила: «Все к черту сгорело!»

Вале тогда было пять лет.

После пожара они переехали в общежитие техникума, где мать работала уборщицей. Жили в маленькой комнатушке под самой крышей. Если кто-нибудь приходил, Валю выпроваживали на улицу. Ложилась она поздно, не высыпалась. Училась плохо.

Мать почти всегда была пьяна. Протрезвлялась редко. И тогда жалела Валю, неумело, робко ласкала ее. В эти минуты Валя прощала ей все. Мать плакала, жаловалась на свою судьбу, обещала больше не пить. Но все повторялось сначала.

А недавно был суд. Мать сидела на скамье подсудимых. Она отвечала на вопросы судьи, и Валя понимала, что решалась ее судьба.

— А вы подумали о дочери, которая видела, какую разгульную жизнь вы вели?

— Что она понимает в таком возрасте?

— Наверное, девочка никогда не чувствовала материнской теплоты. Посмотрите, какой болезненный у нее вид, как она плохо одета.

— При чем тут одежда? Сама не в шелках хожу!

— Пить надо меньше.

— Это уж мое дело.

— Ошибаетесь. Это — дело общественное. И еще, ведь у вас есть другой ребенок, в детском доме. Бывает, конечно, так: матери одной трудно, отдает она ребенка на попечение государства. Но ведь пишет, мучается, думает о ребенке, навещает, живет мыслями при первой же возможности забрать его домой. А вы?..

Когда вышли из здания суда, мать сказала Валентине:

— Ну вот… Лишили, значит, меня родительских прав. А тебя отдадут в детский дом.

Наутро мать допила начатую вечером бутылку.

— Слушай, — сказала она, силясь, чтобы ее слова дошли до Валентины. — Вот название улицы и номер дома. Живет там еще одна твоя сестренка, старшая — понимаешь?.. Катей зовут. Держались бы вы все вместе… А моя жизнь кончена.

И ушла из дома. В тот же день ее вытащили из-под колес автобуса.

Валя оказалась трудным подростком — была упря мой и дерзкой. Воспитатели с ней мучились, девочки ее боялись.

Их было много в детском доме. Одни только девочки.

Валя добывала где-то сигареты и тайком курила.

— Смотри, — говорили ей подружки, — отправят тебя в воспитательную колонию.

— А не все ли равно, где жить? — бравировала она.

Но Ирина к ней привязалась, жалела. Пыталась образумить.

— Что ты, дурочка, понимаешь? — насмешливо отвечала Валя.

Потом она стала перелезать через дувал, отгораживающий детский дом, и подолгу пропадала.

Шел уже третий год ее жизни в детском доме. С наступлением лета должны были перевести в ПТУ. Она тогда с грехом пополам заканчивала восьмой класс. Ирина была в седьмом. Но если она казалась еще совсем ребенком, то Валя выглядела старше своих неполных шестнадцати лет. Во всем ее облике было что-то вызывающее, вульгарное.

Однажды она вдруг вспомнила о старшей сестре, о существовании которой и не знала до последнего дня жизни матери.

— Что, если нам познакомиться?

— Зачем? — спросила Ирина.

Валя понимала, что скоро ей придется начинать самостоятельную жизнь, и старшая сестра могла пригодиться.

Ирине тоже захотелось познакомиться, и она, поколебавшись, согласилась.

— Давай мы ей напишем, — предложила Ирина.

— Нет, мы сделаем иначе.

Валя с того дня вдруг притихла, стала задумчивой. В детском доме сразу заметили перемену в ее поведении. Воспитатели возрадовались.

Спустя две недели Валя пришла к директору и стала рассказывать о старшей сестре.

— Так мы вызовем ее сюда! — был ответ.

— А что, если мы поедем к ней? — спросила Валя. — Ведь еще неизвестно, кто она и захочет ли с нами познакомиться.