— Упустили Багрова, — мрачно сказал он Гусеву. — Остановил самосвал, вытряхнул водителя, сам за руль — и прощайте! По Новинскому направлению. В сильно нетрезвом виде…

— Давно?

— Точно сказать не может. Пока, говорит, добежал до автомата у заправки… Минут двадцать-то наверняка уж.

— Шофер еловский?

— Кто-то из Степановых, не разобрал кто.

Вот оно! — стало ясно Томину. Вот теперь началось то самое.

«А участковый сидит в школе. А он мне почему-то нужен».

— Ивана Егорыча сюда в темпе, — сказал он кому попало, пробираясь за Гусевым сквозь тесноту к карте района.

— До развилки, товарищ майор, одна дорога — прямо. Но тут нам его не достать. Развилку перекроем на всякий случай — вдруг свернет. Свяжемся с ГАИ области. Если проскочит дальше к Новинску, то где-нибудь здесь нагоним, машина у нас ходкая.

На карте палец Гусева шутя придавил самосвал с пьяным Багровым. Карта все сводит в одну плоскость, на ней — просто.

Дежурный дозванивался в ГАИ, излагал ситуацию, просил выслать мотоциклистов на перехват. Гусев распустил по домам лишних людей, достал из сейфа пистолет, привычно вставил обойму (но то была привычность тира); сделал знак успевшему появиться участковому, что берет его на задержание. И тот тоже передернул затвор пистолета, внимательно осмотрел и несколько раз перехватил в руке. Свой Томин всегда носил в кобуре под мышкой, проверять его не было надобности.

Майя Петровна все это время стояла почти в центре дежурки, вокруг нее сохранялся свободный пятачок, как бы зона отчуждения. У ног — сумка с провизией, сверток. Широко раскрытые вопрошающие глаза следили за военными приготовлениями.

«Почему именно я должен успокаивать жену Багрова? Здесь полно знакомых людей», — направляясь к Майе Петровне, ворчливо думал Томин.

— Неужели в него будут?.. — ошеломленно проговорила она.

— Ну-ну, надеюсь, до этого не дойдет.

— Вы обещаете?

Черты ее лица, до сей поры как бы затушеванные будничным спокойствием, проступили четко, открывая свою одухотворенную и трагическую красоту.

«А я, оказывается, подслеповат. Никакие изюминки не нужны, чтобы из-за этой женщины разыгрывались страсти».

— Разве кто-нибудь хочет? Оружие существует на случай крайней необходимости.

— Лена Сергеева хорошо говорила о вас… поэтому я прошу… Я понимаю, Михаила надо остановить во что бы то ни стало… Но с ним трудно силой. Он совсем взбеленится и может бог знает что…

— Понял, постараемся.

— Вы обещаете… не стрелять?

Томин еще раз заглянул в ее хрустальные, полные глубокого света глаза.

— Могу обещать только за себя.

«И здесь ходи в мягких тапочках!.. Удружила Шахиня. Поделом вам за сентименты, добренький старший инспектор».

— Сообщите в Новинск, — распорядился он, одеваясь.

— Есть! — вытянулся дежурный, приняв сердитый тон Томина на свой счет.

— Ни пуха ни пера, — пожелали вразнобой, но от души провожавшие.

Томин, Гусев и участковый Иван Егорыч чеканно отозвались положенной фразой.

Садясь в машину, Иван Егорыч зыркнул вдоль улицы:

— Катерина Багрова бежит!

Но дожидаться ее — с чем бы она там ни бежала — было некогда. Теперь единственной заботой, целью, желанием стал ревущий где-то на темном шоссе самосвал ЮКР 16–16. Опередивший их — на сколько километров? — неизвестно. Выкладки Гусева грешили приблизительностью.

Раз за разом они опаздывали! А выигрывал дистанцию не матерый преступник, имевший связи в уголовном мире, опытный в состязаниях с системой ловли разных «зверей», — выигрывал (в одиночку!) всего-навсего ревнивый муж, вооруженный только любовью и жаждой мести сопернику!

«Нельзя недооценивать Багрова. Нестандартность поступков. Энергия. Напор». Паша еще мягко выразился… Что-то он поделывает? Праздничное застолье, наверное, в разгаре.

В застолье наступила та пауза между ужином и чаем, когда все уже сыты, чуть под хмельком и каждый развлекается как может.

Пажеский корпус — бывшие подшефные Маргариты Николаевны кандидаты наук — были отправлены на кухню мыть посуду. И тоже попутно развлекались болтовней и анекдотами. Колька азартно играл в шашки со старейшим другом семьи.

— Ты, кажется, возмечтал пролезть в дамки, — хмыкнул тот сквозь полудрему.

— Возмечтал!

— И напрасно, братец, — маститый партнер сделал ответный ход, разрушивший все Колькины построениями

— А где же твой Граф? — задержалась рядом мать.

— Твой Граф! — горячо и неискренне возразил Колька.

— Хорошо, примем компромиссный вариант — наш Граф.

— Наш Граф наелся и спит без задних ног.

— Луж было много?

— Было и похуже. Но я все доблестно ликвидировал и каждый раз мыл руки.

— Образцовый ребенок! — мать подмигнула, указав незащищенное место в обороне противника, и Колька снова ринулся в атаку.

Кто-то затеял танцы под мелодии двадцатилетней давности. Пожилые танцы, лишенные прыти, танцы-воспоминания, молодившие этих женщин и мужчин, дома зачастую уже перешедших в разряд бабушек и дедушек.

Пал Палыч покружился с Зиночкой в вальсе, осчастливил скучноватую дальнюю родственницу бодрым фокстротом и вдохновенно провел мать сквозь сложные фигуры танго.

Номер был сольным и заслужил аплодисменты, сразу после которых Пал Палыч направился в переднюю, набрал 02 и попросил дежурного по городу. Всех их он знал по голосам и тотчас определил: Дайков. Этот много раз выручал.

— Добрый вечер, Григорий Иваныч, Знаменский. С личной просьбой можно? Запропал где-то в Еловске один мой друг-приятель. Некто Томин… Да, из МУРа. Нельзя ли поинтересоваться, когда он выехал в Москву?.. Есть, жду.

Он присел у телефона. Не потому что ждать предстояло долго, но шнур от трубки до аппарата был довольно коротким, и — если на ногах — приходилось гнуться. Машинально Знаменский отметил, что сиденье стула теплое. Только что кто-то долго с кем-то разговаривал.

Из комнаты Кольки вышел сонный Граф, присел, открыл крантик. По полу растеклась внушительная лужа и, найдя где-то уклон, побежала ручейком в сторону ванной. Ручеек истончился и иссяк, протянувшись сантиметров на тридцать. Следственная привычка фиксировать пустяки.

— Алло! Слушаете?

Дайков так поспешно передал сведения из Еловска, что Пал Палыч не успел и поблагодарить. Суббота, происшествий в столице, конечно, хватает.

Выглянула Зиночка, оценила ситуацию и призвала Кольку с его тряпками.

— Не будет Саши, — сказал ей Пал Палыч. — Поехал брать Багрова. А я-то держал для него заветный кусок судака и три дюжины пельменей на холоду — только в кипяток бросить.

— И держи. Завтра вернется — первым делом про пельмени спросит.

— Точно, — улыбнулся Пал Палыч.

«Явится с рассказами, как выслеживал и хватал Багрова, и примется уплетать пельмени. Сядем на кухне, по-семейному…»

Но мысль эта ничем не подкрепилась в воображении. Пельмени были реальны, а Сашу почему-то не удавалось поместить в кухне и попотчевать этими реальными, горячими, с маслом и горчицей, как он любил.

Озадаченно созерцал Пал Палыч пустоту, не желавшую заполняться Томиным. Чего проще? Завтра воскресенье, он свободен. Придет, как всегда, голодный, сначала съест заливного судака, потом… Нет, не приходил. И в понедельник не приходил. Странно.

Между тем народ снова потянулся к столу, где расставляли чашки и сладости.

— Павлуша! — окликнул старейший друг дома, застав Пал Палыча в задумчивости у телефона. — Можно подумать, гости тебе глубоко опротивели!

Пал Палыч сбросил вялость и присоединился к oбществу. Первым делом он ссадил Графа с Колькиных колен, приказав не портить собаку. Затем помог пажескому корпусу с включением электросамовара (его кто-то преподнес сегодня Маргарите Николаевне): шнур не доставал до розетки, требовался удлинитель. Следующим номером стало спасение Зиночки от посягательств Афанасия Николаевича. Сей милейший профессор на покое, пенсионер с незапамятных времен, пускался бурно ухаживать за женщинами, едва пригубив сухого винца.