Сейчас бы дедова меду. И с водкой.

Дед Василий!.. Он же послан в город за Майей! Увидеться с ней «после» — единственное, о чем думал Багров, дальше он не заглядывал. И хотя «после» не наступило, отодвинулось, заградилось массой возможных препятствий, — мысль о встрече с женой затомила горькой и жгучей усладой. Даже сердце захолонуло, когда представилось, что она, может быть, уже ждет. Сколько бы ни ярился он на изменницу, разлюбить ее не мог.

Багров скрылся в тени дома и стоял, раздираясь надвое между необходимостью спешить в Новинск и желанием увидеть Майю. Вернуться к ней из Новинска надежды почти не было. Всякому везению есть предел…

Томину давно пора бы мчаться в Москву, а он все торчал в еловской дежурке, обговаривая с Гусевым — замначем по оперативной части — детали и тонкости предстоящей ловли Багрова. Мечту о чистой рубашке и душе пришлось похоронить. Побрился он, пока пытались дозвониться до Загорского. Не мешало предупредить человека. Раз они знали, где директор школы, то и Багров легко мог узнать. Два часа на попутке — вот тебе и Новинск. Но Загорский еще не возвращался в гостиницу.

Томин начал прощаться.

— Ладно, думаю, сегодня событий не предвидится. Утром вернусь.

Было условлено, что его добросят до магистрального шоссе и там Гусев водворит его в ходкую машину, держащую курс на столицу. Томин уже разговаривал со Знаменским — извинился, что опоздает.

— Ну, пожелаю вам… — протянул руку дежурный. — Шофер давно мотор греет.

— Да-да, гоните меня… — в воображении призывно возник праздничный стол; но неутихающая смутная тревога опять пересилила: — Только еще попробуйте Новинск, а?

Дежурный не стал спорить, проще набрать номер. На сей раз Загорский оказался на месте.

— Пожалуй, лучше мне, — решил Томин. — С посторонним человеком легче о таких деликатных… Семен Григорьевич? Здравствуйте, с вами говорит старший инспектор Томин из Московского уголовного розыска.

Загорский удивился. Выслушав томинскую версию причин и целей побега Багрова, произнес с отвращением:

— Какая дикость!

Но дальнейшие рекомендации встретил в штыки:

— Простите, это для меня неприемлемо. Вероятно, вам рисуется робкий интеллигент, который побежит отсиживаться в милиции… Никаких «но»! Завтра же я возвращаюсь в Еловск!

— Разъединился, — досадливо пожал плечами Томин. — Ну почему люди так упрямы?

Они с Гусевым направились к выходу, столкнулись с Виктором.

— Новостей не принес? — спросил Томин.

— Нет. Майя Петровна минут пятнадцать как домой пошла… Матвей Зубатый шмыгнул, тихонький такой, даже трезвый вроде… Старый пасечник в город приплелся.

— Дед Василий? — недоуменно сощурился Гусев. — По зимнему времени его никогда не видно.

— Что за дед? — перестраховки ради поинтересовался Томин.

— Савелия Багрова закадычный был друг. Зачем это он из берлоги вылез?.. А-а, у Алабиных нынче сороковины справляют, должно, к ним… Да поедем мы, товарищ майор, или нет? — шутливо притопнул Гусев на Томина.

— Едем, едем.

Они вышли, дежурный зевнул, поболтал термосом — пустой.

— Витек, организуй кипяточку. Допек этот старший инспектор. Больно моторный.

Затрещал телефон.

— Дежурный Еловского горотдела милиции… — сказал он. — Телефонограмму? Давайте.

Принялся записывать, внезапно изменился в лице, продолжая писать, вывернул трубку микрофоном вверх и одышливо запричитал:

— Витя! Виктор! Вороти его! Вороти скорей!..

Тот чудом успел задержать машину в последний момент.

— Вот, товарищ майор, — сокрушенно показал дежурный запись в книге.

Гусев наклонился через плечо Томина, и оба прочли:

«По вашему запросу № 132/п о розыске совершившего побег из мест лишения свободы Багрова Михаила Терентьевича сообщаем: фотография Багрова предъявлялась работникам междугородных рейсовых перевозок. Шофером автобазы № 4 Тульского стройкомбината Сердюком разыскиваемый опознан как попутный пассажир, который сошел с автомашины Сердюка, не доезжая до Еловска 12-ти километров, сегодня около 11-ти часов…»

Эх! Они напридумывали с три короба хитростей, но — в расчете на завтра-послезавтра. Багров же стал реальностью сегодня.

Требовался полный пересмотр планов. Какой вечер у Томина погорел! Какие пельмени! Какой тост пропал ни за грош!

Кто не едал пельменей Маргариты Николаевны Знаменской, тому бесполезно расписывать достоинства оных. Достаточно сказать, что их никогда не бывало много, хотя, случалось, намораживала Маргарита Николаевна по целому ведру. И неизменно они перешибали любое другое угощение и делались гвоздем стола. Количество едоков значения не имело: пельмени съедались подчистую что впятером, что вдесятером — всегда.

Порой она даже в гости ходила с кульком пельменей, как другие несут в подарок собственной выпечки торт или бутыль домашней наливки.

От Маргариты Николаевны домогались рецепта, секрета. Она охотно делилась опытом. Хозяйки выполняли все в точности. Получалось вкусно — и только. А у Маргариты Николаевны — потрясающе. Но она сама не знала, отчего ей так удавались эти маленькие полумесяцы с мясной начинкой…

В последние годы многолюдные сборища у Знаменских бывали редки. Отошли в прошлое со смертью главы дома. К тому по выходным вечно набегали друзья и сослуживцы, в основном почему-то молодежь. Теперь отмечался лишь Новый год и семейные даты, да и то в узком кругу.

Но нынче день выдался особенный, и Знаменские задумали его широко. На кухне с утра хлопотали институтские подружки Маргариты Николаевны. Пал Палыча снаряжали то в булочную, то на рынок. Колька сдвигал столы и бегал занимать у дворовых приятелей стулья.

Кибрит тоже пришла загодя, с намерением помочь. Но ее Маргарита Николаевна на кухню не пустила; посадила прометывать петельки и пришивать пуговицы к новой кофточке, которую намеревалась надеть. Белая кофточка, черная вразлет юбка и гранатовая брошь в форме бантика у горла — вот и весь наряд. Да свежевымытые, пышной волной уложенные волосы без намека на седину. Такая хорошенькая, моложавая юбилярша — хоть замуж выдавай!

Зиночка увлеклась, заставила ее накрасить ресницы, тронуть губы.

— Ну хоть чуточку! Слегка!

— Да у меня и помада-то засохла…

Но минимум косметики действительно придал лицу праздничность и яркость.

Потом они препирались о туфлях: Маргарита Николаевна предпочитала более разношенные, Зиночка настаивала на изящных коричнево-красных.

— Один час вы стерпите, а там можно сменить, никто не заметит. И, пожалуйста, не выскакивайте в переднюю! Вы должны принимать торжественно, посреди комнаты… А теперь хотите не хотите, маникюр.

— Не до него мне было со стряпней. А сейчас уже поздно, буду вонять ацетоном.

— Не будете! Фен у вас есть? Высушим мгновенно! Где лак?

Маргарита Николаевна, смеясь, покорялась. Когда кто-то заглядывал, спрашивая инструкций, Кибрит заслоняла ее, оберегая предстоящий эффект.

— Поздравительная телеграмма! — возвещал из коридора Колька и щелчком отправлял листок под дверь.

— Коля, скажи Павлику, пусть…

— Он ненадолго отбыл.

— Неужели на работу вызвали?! — испугалась Маргарита Николаевна.

— Нет-нет, — успокоила Кибрит. — Это он за подарком. Я знаю.

Подарок добывался при ее участии, и было немножко неспокойно — как-то еще Маргарита Николаевна примет подобное подношение.

— Поздновато он что-то спохватился, скоро народ пойдет… Зиночка, почему я вас так редко вижу? Одно время, честно говоря, мне казалось… Я была почти уверена.

— Одно время мне тоже казалось, Маргарита Николаевна, — без обиняков созналась та.

— А теперь?

— Как-то… заглохло.

— У вас или у него?

— По-видимому, у обоих…

— Как жаль!

— Мама, тебя Шурик просит к телефону!

— Ты вернулся, Павлик! Очень хорошо, но подойти не могу, маникюр делаю… Нет, Зиночка, мало сказать, жаль! Боюсь, он без вас останется бобылем.