– А ты на другую?

– Я не знаю. Мне страшно.

Он взял в ладони ее лицо:

– Ленушка, обратная дорога закрыта. Что сделано – то сделало. Обратная дорога – в тюрьму.

– Ой, нет! Нет!

– Надо верить: все будет хорошо. Ведь пока же сбывается! Верно?

– Да, ты удивительно рассчитал.

– Ну вот. И все впереди. Будет тебе сказка. Будет парус.

– И будем счастливы?

– Будем! Что нам люди, что какой-то Горобец? Плюнь! Будем жить как хотим. И будет любовь. Ради этого ты должна выдержать. Ты выдержишь!

С арестом Горобца рабочее место следователя переместилось в горотдел. Здесь же Томин докладывал Знаменскому о новостях:

– Никто из родных и друзей не слыхал, чтобы Миловидов собирался уезжать из города. На прежнем месте жительства его остались кое-какие родственники, но, после женитьбы он с ними почти не общался. Пока все, Паша. Чем богаты, тем и рады… При допросе Горобца я тебе не нужен? Вопрос справа, вопрос слева, темп?

– Я бы не стал на него давить. Подойду сегодня на мягких лапах.

– Смотри, не набиваюсь.

Привели Горобца.

– Опять вам говорю и повторяю: про Миловидова мне ничего неизвестно! Так и записывайте! – с порога объявил он.

– Непременно запишу, но чуть погодя. Сначала давайте уточним круг ваших обязанностей на фабрике.

Повинуясь приглашению Пал Палыча, Горобец сел.

– Моя обязанность заведовать. Если теоретически.

– А на практике?

– На практике весь склад на мне. Даже погрузка часто своим горбом.

– Отчего так? Не хватает рабочих рук?

– Совести у начальства не хватает. Пользуются, что я здоровый как лошадь. Горобец – ко всякой дырке затычка. Оборудование получить – Горобец. Харчи для столовой – опять же Горобец.

– Учет на складе ведете тоже вы?

– На то Захаров есть, инвалид.

– И как он фиксирует поступление ткани из сушильного цеха?

– Обыкновенно, – буркнул Горобец. – Чернилами.

– Понятно, что чернилами, меня интересует процедура. Ведь ткань впервые метруют при передаче на склад. Тут и возникает метраж, который потом учитывается по документам.

– А я при чем?

– А при том, что неучтенные излишки, минуя ваш склад, не реализуешь. Тихо, тихо! – усмирил он вскочившего было Горобца.

– Миловидову поверили, да? – сжал тот кулаки. – Да почему ж вы ему, собаке, верите?! Пускай бы он попробовал чего доказать! Вы ж ничего не знаете!

– Боюсь, доказать он уже ничего не сумеет. Жена рубашку опознала. Кровь на рубашке совпадает с кровью Миловидова. – Пал Палыч положил на стол акт экспертизы, показал, где прочесть. – Заодно прочтите вот эти показания… Теперь эти… И еще эти.

Не нашлось друзей у Горобца. Даже и собутыльников, потому что предпочитал пить один. Досаждал он окружающим своей грубостью, бранчливым нравом. И хотя, действительно, вкалывал крепко, но симпатии ни у кого не вызывал. А во хмелю бывал агрессивен и многих успел разобидеть. Теперь ему припоминали одно худое, возможно, с преувеличениями: причина ареста его, само собой, не утаилась от горожан и бросила черную тень на все его прошлое.

Горобец, предыдущими вопросами настроенный опровергать свою причастность к хищениям, от внезапного поворота разговора потерялся. Кряхтя и постанывая, читал он отмеченные места в протоколах допросов сослуживцев и соседей.

– Ну это уж… Нет, чего говорят, а? Жена ушла по причине побоев. Да она – две лучинки, соплей склеенные, где ее бить? Мать больную она поехала выхаживать!.. Ну люди, ну злыдни…

Дочитав, поднял на Знаменского ошалелые глаза:

– Выходит, я кругом виноват? Он, значит, меня уличил. Я его с умыслом к себе зазвал. И, значит, пустил ему кровь, пока он доказать не успел. Так оно получается?!

Поведение Горобца, интонации, жесты в чем-то не соответствовали самочувствию человека, знающего за собой страшную вину. Отчасти потому и одолевало Пал Палыча некое сомнение относительно расследуемого «сюжета». Но факты пока однозначно свидетельствовали против Горобца.

– Получается, я сволочь, каких земля не рожала, да?!

Знаменский развел руками:

– Сами видите, как складываются улики.

– Да тут все наизнанку вывернуто! Слушайте, что было. Он нахально приперся. Извини, говорит, днем погорячился. И кадушку попросил под огурцы. Ну, понятно, я его послал. Хотел в зубы дать. Но… вроде удержался, не дал… Вспомнил я, отчего шум был: он стал рассказывать анекдоты какие-то. И тут начал кричать «караул!». Из анекдота это, про бабу, которую насилуют.

– Вам кажется достоверным, что Миловидов пришел за кадушкой?

– А что?

– Весной кто же солит огурцы?

– А… почем я знаю… попросил…

– Видите ли, Горобец, то, что вы говорите, противоречит и логике, и всем остальным показаниям.

– Да чего стоят их показания! Коли на то пошло, зачем меня Миловидов обозвал? Чтоб от себя подозрение отвести! Он сам первый казнокрад и есть!

– Вот как? – скептически усмехнулся Пал Палыч.

Нескладный сидел перед ним человек и защищался нескладно, неуклюже.

– А за что ж я от него каждый месяц пять червонцев имел? – в запале выкрикнул Горобец.

«Гм… Похоже, действительно имел. Интересно».

– И что вы должны были за эту сумму делать?

– Смеетесь, гражданин следователь. За такие деньги разве делают? Кто делает, тот вдесятеро имеет.

«Возражение резонное».

– Хорошо, чего вы не должны были делать?

– Ничего лишнего. Дальше склада не смотреть.

– Если вы обязались чего-то не замечать, то знаете, чего именно.

– Не задумывался, – явно соврал. – Ихняя каша, им и хлебать.

– Допустим, Миловидов платил, вы не задумывались. За что тогда ругали его почем зря? Говорят, с языка у вас не сходил.

Горобец помялся.

– Из-за денег… хотел больше…

– Так вот – ни за что?

– Всем вы верите, а мне – нет! – вскипел Горобец. – Алена-то, гляди, какая зараза, как она вас обошла! Глазами похлопает – и верите! Думаете, такая уж она простенькая, такая мягонькая? А если я скажу, что у ней хахаль есть?!

Опять он сделал ложный шаг. Пробудит мимолетное к себе доверие и тотчас сам его загасит.

– Ах, Горобец, Горобец. Чем это поможет? Ведь это вас Миловидов обвинил в хищениях, от вас люди слышали его крик, у вас нашли окровавленную рубашку… И раз уж зашла речь о хахале, вы, кажется, напропалую ухаживали за Миловидовой до ее замужества. Было?

Горобец отвернулся, покривился.

– Мало ль по ней парней сохло… пока не привезла своего курортника.

Зина уехала. Сразу быт приобрел холостяцкий характер, хотя женщины продолжали пританцовывать вокруг Томина. Он сделался городской знаменитостью после обнаружения злосчастной сорочки.

– В жизни мне так задешево не доставалась слава, – посмеивался он. – Упиваюсь популярностью.

Иногда он куда-то пропадал в приступе сыскного рвения, но появляясь, отмалчивался: терпеть не мог рассказывать, что да как, если брал ложный след.

Намерение его поблаженствовать было изрядно подорвано историей Миловидова, но в остаточном виде все же проявлялось. Город и речные берега утопали в цветущей черемухе. Под ногами словно завивалась от ветра снежная пороша. С сумерек налаживали соревнования соловьи. Как тут не побродить без всякой цели? Потом себе не простишь.

Побывал он и в «как за границей» за оврагом. Впечатления срезюмировал коротко: «Бедные козы!» Некоторые барачные переселенцы взяли с собой живость и держали на балконах, так как «курятники и свинюшники» власти категорически запретили.

За вечерними чаепитиями, случалось, дурачился, стараясь развлечь Знаменского. Однажды притащил откуда-то дверную ручку и, приставив к брюкам пониже спины, потребовал немедленного определения: как называется?

– Старший инспектор Томин… с ручкой, – нашелся Знаменский.

– Короче и точнее!

Пал Палыч назвал короче.