Валетный испытующе смотрел ей в спину, потом невзначай откинул край шали с гладильной доски. Ага! На доске разложена мужская майка. Прав он был, сколько бы Зурин ни отплевывался!

– Алена, – вкрадчиво произнес Валетный. – Ты вот скажи мне честно, только не кипятись… Митька киномеханик и ты в последнее время, а…?

Она обернулась, заметила сдвинутую шаль, гаденькую улыбочку на губах Валетного. Растерялась на минуту. Но мелькнула некая коварная мысль и подсказала надменно вскинуть голову.

– Он тебе не Митька, а Дмитрий Викторович. Понял?

– Ясненько… – опешил от нахальной прямоты Валетный.

Всегда был Митька и Митька, из армии демобилизовался – поступил под начало Алены, лет пять уж кино крутит. И – елки-палки! – до отчества докрутился!

– Так, значит. И что, если этого Дмитрия Викторовича спросить: а где, мол, Аленин муж?

Миловидова взвилась, голос ядовитый:

– Да-а? А может, тебя надо спросить? Вместе с Горобцом?

– Ты… рехнулась, или как? – отступил Валетный.

– Почему же рехнулась, ведь Сергей решил вас уличить! Вас!

– Чего болтаешь! То Горобец, а то мы – это ж разница! Чего Сергею нас уличать…

– Не знаю, какая разница, – заткнула уши Миловидова. – Все вы там – одна шайка!

Валетный трюхал домой в холодном поту. Что она следователю наплела? Совсем баба с катушек. Что с ней приключилось? Валетный ничего уже не понимал и всего боялся.

Друзья расстались на полдороге к гостинице: Томин направился в горотдел.

Вернулся он в три часа ночи, велел дежурной разбудить его не позже половины шестого (что та и проделала); поднял Знаменского, и оба, даже не побрившись, исчезли. Кибрит сунули объяснительную записку под дверь.

Горобец только-только продирал глаза. Шумно умывался над бочкой во дворе, наплескав вокруг целую лужу. Рядом на колышке висело жеваное полотенце.

Процессия, состоявшая из местного милиционера, московского следователя и какого-то черноволосого крепыша, ему не понравилась. Он выпрямился и расправил плечи – рослый, нескладный, густо поросший шерстью на груди. Сразу взял вызывающий тон. Почему это с другими – в «красном уголке», а к нему врываются ни свет ни заря? Да еще так-перетак, с милицией?

Препираться во дворе Знаменский не стал – соседи тоже просыпались.

В доме сел за стол, Горобцу предложил стул напротив, начал официальный допрос. Томин для быстроты вел протокол.

– Анкетные данные?

– Горобец Александр Кондратьевич. Год рождения сорок второй. Женатый. Проживаю, где видите. Место работы – завскладом. Чего еще?

– Судимы?

– А как же! По молодости выбил одному глаз и сел. Я сел, а он окосел.

– Каковы ваши отношения с Миловидовым?

– Обыкновенные отношения. Как когда.

– От вас частенько слышали брань по его адресу.

– Целоваться мне с ним, что ли?

– Чем вызвана неприязнь?

Горобец набрал воздуху, намереваясь выдать забористую тираду, милиционер, предусмотрительно стоявший рядом, сжал его плечо.

– Допустим, мне его фамилия не нравится, – пробурчал Горобец.

– А если поточней?

– Вам мало, что он меня осрамил ни за что?

– Кстати, в день собрания вечером вы виделись?

– Ну виделись.

– Где?

– Сюда он приходил.

Пока все шло, как и ожидал Пал Палыч. Если Горобец причастен к исчезновению Миловидова, то не отрицать известного – разумная оборона. Но теперь начинался опасный для Горобца этап допроса.

– Позвали его вы? – Вопросы очередью, без пауз.

– Вот еще! Сам приперся.

– Жена Миловидова дает показания, что вы звонили и пригласили поговорить.

– Пусть она дает, что хочет! – дернул кадыком Горобец. – Говорю – сам пришел!

– Зачем?

– Извинялся. Возьму, говорит, свои слова обратно.

– Сколько продолжался разговор?

– Почем я знаю? Выпивши был.

То, что он «употреблял», известно. Но был выпивши? Или пьян? Или стандартный ход того, кто не хочет себя связывать точностью деталей?

– Если Миловидов приходил к вам, как вы говорите, извиняться, то в связи с чем возник шум?

– Какой шум?

– Соседи из дома двенадцать слышали громкие голоса и крик «помогите!».

Этого Горобец не ожидал.

– Я ему ничего не сделал… – ошеломленно проговорил он.

– А днем ведь грозились. Рассказывают, пришлось вас за руки держать – прямо в зале собрания набросились на Миловидова.

– Еще бы не наброситься! Собака!

– Тем не менее вечерняя беседа кончилась миром? Или не помните?

Горобец ответил после мрачного раздумья:

– Побеседовали, и он пошел.

Пал Палыч протянул постановление на обыск:

– Ознакомьтесь.

И тут допрашиваемый по-настоящему испугался.

– Чего?! Обыск?.. – он рванулся, вскочил, милиционер ухватил его за шею и повис, осаживая на место. Тотчас рядом оказался готовый помочь Томин. Горобец посмотрел на них обоих, возненавидел секунды на четыре, потом налился тоской и перестал сопротивляться:

– А, пропади оно все к такой-то матери…

Расписался, где указал Знаменский. Кривовато, будто не проделывал этого движения рукой десятки раз за день на складе. Попросил хрипло:

– Покурить бы.

Знаменский разрешил, самого тоже тянуло. И милиционер обрадованно полез в карман.

– Пошли на волю, тут потом не продохнешь, – позвал некурящий Томин.

Вышли. Горобец сел на ступеньку крыльца, затягивался и ворочал шеей.

– Свернул? – спросил милиционер. – Ну сам и виноват.

Томин двинулся по периметру владений Горобца, чтобы обозреть будущий фронт работ. Не городская квартира, где передней начинается – балконом кончается. Тут хозяйственных построек полно, да вон колодец, да дров поленница неоглядная. Не говоря о доме. Целая бригада упыхается. Вот тебе и отдохнул, поблаженствовал!..

Что это там голубеет между сараем и кучей мусора под забором? Мусор после зимы серый, слежавшийся, а голубой комок только припорошен пылью.

Ни о чем особенном Томин не думал, рука сама подняла хворостину с развилкой на конце, подцепила и перенесла комок поближе. В воздухе тот развернулся и оказался мужской сорочкой, залитой на полах чем-то темным. Так выглядит примерно недельной давности кровь.

– Паша! – крикнул Томин. – Всех сюда!

На «шерстяное дело» Кибрит, конечно, не потащила следственного чемодана. Но таковой, по счастью, оказался (девственно нетронутый) в горотделе.

Их обоих (Зину и чемодан) доставили на мотоцикле с коляской. Знаменский и Горобец заняли прежние позиции.

– Товарищ эксперт, определите характер пятен на рубашке, – на людях Пал Палыч обычно обращался к Зине официально.

Та расстелила на столе сорочку, вынула необходимые препараты.

Повисла продолжительная тяжелая пауза.

– Это кровь человека, – прервала молчание Кибрит.

Иного и не ждали. Зина свернула рубашку, Знаменский зашуршал протоколом обыска.

– Слушайте внимательно, гражданин Горобец, и отвечайте точно. Я запишу ваши ответы в протокол слово в слово.

Горобец тупо слушал.

– Читаю вопрос: «На принадлежащем вам участке за сараем при обыске найдена мужская верхняя сорочка с бурыми пятнами на груди. По заключению эксперта-криминалиста, это кровь. Что вы можете сказать о принадлежности сорочки и происхождении следов крови на ней?»

Горобец молчал.

– В такой ситуации молчать – плохо.

– Нечего мне сказать, – выговорил наконец Горобец, упершись лбом в громадный кулак. – Не моя рубашка. Не знаю чья. Не знаю, почему в крови. Первый раз вижу…

Чтобы молниеносная людская молва не опередила следствия, за Миловидовой послали того же мотоциклиста. Остальных забрал знакомый Томину «козлик». Быстрее дошли бы пешком, но совместное шествие Горобца, московской «команды» и местного работника милиции просто свело бы население с ума.