— Что? — Малфой совершенно точно не изображал непонимание.

— Ты увидел сон в свой день рождения. Когда он у тебя?

— В июне.

— Тем более! Три месяца прошло до того, как ты поехал в школу! Почему ты просто не рассказал о своём сне им?

Малфой посмотрел на Гарри как на умалишённого, но почему-то решил ответить:

— Наверное, самая главная причина в том, что я уже тогда знал, что очень важно сохранить это в тайне. Просто знал и всё. Я никому не говорил об этом, кроме тебя, — в голосе намешано столько всего: и надежда, и какое-то безликое одиночество, и что-то ещё, что Гарри просто не успевает разобрать. Малфой, осознав свое проявление слабости — гриффиндорец бы сказал «человечности», — подобрался. Его взгляд стал холодным и резким внезапно, и Гарри чуть не отшатнулся от вмиг переменившегося слизеринца. Но не испугался продолжить:

— Главная, но не единственная… Если бы мои родители были живы… — он уже ступил на скользкий лёд и решил не сдавать назад. Тема родителей и семьи никогда ещё не поднималась, как одна из самых опасных. А ссориться было категорически нельзя.

— Поттеры — не Малфои, Поттер! — почти выплюнул блондин и порывисто встал. Но потом сел обратно. — Может, я бы рассказал маме, когда узнал, насколько это важный сон, когда узнал, что это — персональное пророчество. Но к моменту, когда Панс и Блейз рассказали мне о своих видениях, было уже поздно.

— Поздно?

Драко вновь немного помолчал, раздумывая, стоит ли открывать эту часть своей семейной истории постороннему. И всё же продолжил:

— После окончания первого курса всё изменилось. Мама стала обеспокоенной и напряжённой, постоянно подолгу оставалась одна и очень волновалась, когда отец уезжал. Одним словом, с того лета мы отдалились.

— Мне жаль.

Про отца Малфой не упомянул, и Гарри посчитал это самым красноречивым ответом.

Для организации следующей встречи они всерьёз обсуждают возможность ещё раз выбесить кого-нибудь из профессоров, но Малфой вовремя предлагает Выручай-комнату. Он категорически настаивает, чтобы задачу для её появления ставил он сам, и Гарри в очередной раз убеждается в идее, что тот что-то задумал.

Это их пятое практическое «занятие», и они готовятся к нему. Рон непонимающе глянул на Гарри, но просьбу потренировать с ним Жалящее заклятие выполнил. Гарри пропустил несколько, но остался очень благодарным и удовлетворенным.

Когда они встречаются в заброшенной каморке для мётел, Гарри первым делом показывает остаточные следы от заклинания.

— На мне ни пятнышка на плечах. Блейз попал мне в бедро.

Гарри, кажется, ждёт, пока Малфой продемонстрирует, но тот медлит:

— Ты же не думаешь, что я буду раздеваться перед тобой? Если у тебя на бедре ничего нет, значит, это явление не распространяется на действие магии других людей на нас.

Гарри молча кивает, признавая вывод. У них у обоих есть выводы и наблюдения, которыми они не делятся друг с другом, упрямо отрицая возможность, что эти выводы напрямую могут быть связаны с их состоянием. Они оба признали, что эта штука связывает их тела, но уже которую неделю оба понимают, что знают о настроении и эмоциях другого. Просто они не могут общаться открыто, чтобы наверняка проверить эту теорию, но они настолько не хотят, чтобы их связывало что-то большее, чем просто коллегиальные отношения, что готовы опустить все свои выводы и стараться подогнать реальность под то, что им удобнее иметь в своих жизнях. И парни даже не подозревают, насколько в этом они солидарны и единодушны. Вряд ли они догадываются, что могут так сильно сойтись во мнении о чём-то.

Они тренируются до истощения, используя разновекторную магию, испытывая друг на друге общеизвестные и особые виды чар. К окончанию экспериментов у обоих чуть подрагивают руки от напряжения. Тела хранят воспоминания о нанесённом воздействии от лёгких жалящих проклятий, которые ощущаются почти одинаково остро у обоих, до ощущения полёта Гарри и немного зыбкого воздуха под ступнями Малфоя в этот момент. Поттера уже даже не напрягает каждый раз, когда слизеринец наставляет на него палочку; не то чтобы он полностью доверяет блондину, но уже ничего не ёкает в груди, когда серые глаза едва заметно сужаются перед тем, как их владелец собирается произнести заклинание. В комнате царит тишина и уют. Малфой вопросительно уставился на своего собеседника, будто знал, что тому есть что сказать. Гарри вздохнул и буквально выпалил:

— Ладно. Расскажи мне теорию чистокровности!

Малфой выгнул бровь так сильно, что она коснулась нависшей чёлки, которую Гарри тут же захотелось убрать. Он так искренне удивился, что забыл «сделать лицо».

— В трактате… — начал было он, но был прерван, не успев закончить свою мысль:

— Я читал за это время достаточно, чтобы знать, что пишется в трактатах о чистокровности и о постулате чистоты крови. Но, Малфой, ты сам мне постоянно напоминаешь, что ты лучший ученик на курсе. И, судя по тому, что я узнал за эти недели, ты действительно умный, — увидев самодовольную усмешку, Гарри поспешил продолжить. — Что для тебя в теории чистокровности такого, что грязнокровки не достойны жить? Постой-постой, я не для спора этот вопрос задал, — он поспешил закончить, чтобы свирепость из взгляда слизеринца не превратилась в ярость. — Я… я хочу попытаться понять, — Гарри уже было стыдно за этот порыв. Это же Малфой, это же белобрысый хорёк, который годами оскорблял его друзей и его самого, который портил ему жизнь, подставлял и унижал…

Гарри и сам не знал, откуда взялось это странное желание понять врага. И, видимо, это желание было взаимным, потому что Малфой внимательно смотрел на брюнета и думал.

Он молчал долго. Так долго, что Гарри невольно почувствовал себя неловко и снова заговорил:

— Я из всего, что прочёл, понял, что самое важное для вас — чистокровных древних родов — это магия. Мне, полукровке, не понять, конечно: моим воспитанием занимались те, кого вы так ненавидите, да ещё и не самые лучшие их представители даже по магловским меркам. Но вы чтите суть магии. Будто она разумна и самостоятельна. Так объясни мне: как же магия могла так ошибиться, что далась в руки ребенку, родившемуся у маглов, если там ей никаких перспектив — сильным такой волшебник не станет по вашей теории? А ещё ответь на такой вопрос, — Гарри взглянул, наконец, на притихшего и сосредоточенного Малфоя, — стоит ли абсолютная чистота крови волшебника его сумасшествия или уродства, неполноценности в какой-то сфере? Ведь ни одно зелье или целитель не смогут убрать последствия кровосмешения. Сколько фамилий из священных двадцати восьми уже только в памяти? И Блэки теперь тоже в их числе. Твоя мать теперь Малфой, Беллатриса теперь Лестрейндж, Андромеда вычеркнута из их родового дерева. Скажи, когда победа твоего Лорда-полукровки будет добыта вами — чистокровными — во имя его идеалов, твой ребёнок, Малфой, будет выбирать спутника жизни из какого рода? И что бы ты предпочёл ему посоветовать: близкое кровосмешение с кузеном или кузиной и огромный шанс на генетические аномалии или всё же брак с полукровкой? И если первый вариант, то что бы ты предпочел: психическую неуравновешенность или всё же физическое уродство?

Малфой смотрит на него в ужасе, но потом возвращает во взгляд привычную холодность. Поттер выдал слишком много информации, и ярость от упоминания Тёмного Лорда, да ещё и с обозначением его статуса крови, меркнет в объёме вопросов, о которых блондин если и думал, то не так критично и скрупулёзно. Тем не менее циничность последнего вопроса заставляет парня ощетиниться:

— Какой к гоблинам ребёнок, Поттер? И с чего тебе интересоваться моим наследником?

— Я всё ещё просто пытаюсь понять, почему ты так крайне поддерживаешь теорию, которая в конечном итоге приведёт к вашему вымиранию. Не можешь же ты настолько слепо следовать за убеждениями своего отца.

Помолчали. Малфой отчего-то не торопился уходить, но и беседу не поддерживал. Гарри хохотнул. Тишина стала напряжённой, поэтому он ответил на вопросительный взгляд слизеринца: