Гарри и Гермиона оба молчали, не зная, что сказать, потому что обоих обуревали совершенно противоречивые чувства. И если девушка по мере осознания злилась всё больше, готовя длинную обвинительную речь о том, что Рон ушёл с головой в свою Лав-Лав и перестал думать предназначенным для этого местом, то Гарри совсем побледнел. Его широко распахнутые глаза смотрели словно вглубь себя, губы искривились так, будто ему приходилось терпеть невыносимую боль. Он замер и, кажется, даже не дышал.

Гермиона уже набрала воздуха в лёгкие, чтобы начать свой менторский монолог, когда Рон воскликнул:

— Гарри, что с тобой? — он постарался сесть на кровать, когда Гермиона перевела взгляд на Поттера и прикрыла рот рукой, увидев, как тот изменился за последнюю минуту.

Область вокруг глаз впала и подёрнулась дымкой, а кожа стала не просто бледной, а практически полупрозрачной. Гермиона приблизилась, чтобы дотронуться до него, и отшатнулась. Она узнала то самое свечение, что исходило от парней при прикосновении; оно было бледным и исходило от всего тела, пробиваясь сквозь одежду. Светильники в лазарете, несмотря на глубокую ночь, зажглись во всю мощь, и отовсюду послышалось мелкое дребезжание склянок на тумбочках больных, с каждой секундой становясь всё громче.

Сейчас и Рон с Гермионой почувствовали на себе давящее воздействие чужой магии, от которого становилось трудно двигаться или даже сделать глубокий вдох. Они моментально заледенели, и Рон попытался натянуть одеяло повыше.

— Не надо, Гарри, пожалуйста. Всё хорошо, слышишь, не делай этого… — послышалось едва слышно, голос Малфоя был слабым и сиплым, он едва мог приподнять голову от подушки.

Умница-Гермиона тут же подхватилась.

— Рон, ты можешь встать? Помоги мне! — парень подскочил с кровати, хотя через несколько активных движений его энтузиазм поутих, но он всё равно добрался до друга и посмотрел на девушку. — Давай, нужно перенести Гарри ближе к Драко! — они приподняли Поттера под руки и аккуратно обвели вокруг кровати, чтобы посадить на стул рядом с койкой Малфоя. Тот лежал, пытаясь открыть глаза, тяжело дышал и, кажется, что-то говорил, но с едва шевелящихся губ не срывалось ни звука. Гермиона, не до конца понимая, что делает, взяла Драко за руку и вложила её в безвольную ладонь Поттера, лежащую на его колене. Несколько секунд ничего не происходило, а потом тёплое, мягкое сияние, будто солнце, осветило лазарет. Глаза Гарри закрылись, темнота вокруг них стала развеиваться, он судорожно вздохнул и сжал свои пальцы; а потом вдруг опустился на колени, уткнулся лбом в их сцеплённые руки и прошептал:

— Драко… Прости…

====== Потеря ======

Гарри ещё секунду или две дышал спокойно, пока до уставшего сознания доходила фраза друга. Рон… превратил… содержимое фиала… в воду… И тут его словно окатило холодной водой. Он, кажется, на автомате что-то ответил, а потом его выдернуло из реальности одним лишь пониманием: Драко не виноват. Он чуть не убил его, а Драко не виноват. Он чуть не потерял его, а Драко…

Следом за этими мыслями на Гарри лавиной обрушилась вся правда о себе. О нём и Драко. Их связь — это не брачная магия. Они не помолвлены, они просто любят. Он просто любит. И одновременно с каким-то неадекватным облегчением, что он всё-таки умеет любить, на него накатило осознание, что он виновен в том, что Драко сейчас так больно. Если бы он только мог, он бы забрал всю боль себе. Ведь тогда, в туалете на полу, он чувствовал чужую, как свою… А что, если… И мысль его мгновенно материализовалась. Он будто наяву чувствовал, как расползается кожа, как вскипает кровь на месте порезов, оставленных на теле любимого, и вместе с собственной болью, он чувствовал, как Драко сейчас больно и холодно. Как его мышцы ноют, а голова звенит от зелий и заклинаний. Он смело двинулся навстречу этой боли, проникая Драко под кожу, впитывая в себя его страдания, его ощущения, и сам не заметил, как боль телесная потерялась в боли душевной. «Драко, я с тобой. Я люблю тебя, и я с тобой. Я не брошу тебя, слышишь, не брошу никогда». С каждой секундой он всё острее ощущал пустоту и потерянность той своей половины души, что накрепко была связана с самым нужным ему человеком, и безрассудно окунался в этот океан горя и трагедии, развернувшийся у него, у них внутри. Его магия металась в оковах тела, пытаясь найти своё отражение в магии чужой, но не видела её, как ни тянулась к ослабленному сейчас Драко. И Поттер перестал сдерживаться, перестал пытаться её контролировать, а просто отпустил, в надежде, что она облегчит состояние любимого. Он готов был всю её освободить, всю её подарить поверженному им не врагу, готов был до последней искры излить её, только чтобы тому стало лучше. Он так отчётливо чувствовал его терзания, хоть и не слышал ни звука, не ощущал его присутствия поблизости, но знал, как тому плохо и горько от его предательства, что ненависть к себе заполонила все его мысли. Он ненавидел себя за то, что причинил ему боль. Ненавидел себя за то, что не смог защитить от самого себя. Ненавидел себя за то, что так долго не мог признать свои чувства без глупых оправданий об их магическом происхождении. И эта ненависть словно выдавливала из него каждую светлую минуту, каждое доброе чувство, отдавая всё это на исцеление Драко. Он понял, что лучшим сейчас было бы просто отказаться от магии, оставив всю её до последнего всполоха любимому, а самому уйти, чтобы не причинять больше ему боли, чтобы не было и шанса ещё раз стать причиной его страданий. Ведь что, кроме них он мог бы дать Драко? Он, не имеющий надежды выжить в этом противостоянии, как только оно станет открытым. Не знающий, как дарить любовь и заботу. Единственной возможностью показать Малфою свою любовь было подарить ему свою магию. Оглушённый чувством вины, он даже не думал о том, что обещал защитить Драко от Волдеморта… Его единственным желанием стало оградить того от самого себя и своей глупости и жестокости.

И он уже почти отпустил связывающую его с магией нить, как что-то изменилось. Как Драко откликнулся: «Не надо, Гарри, пожалуйста. Всё хорошо, слышишь, не делай этого…» Его голос будто пробился сквозь плотную завесу поттеровского отчаяния и вины. Но потом снова затих. «Где ты, Драко? Я хочу подарить тебе единственное, что у меня есть… Прими это, ты станешь таким сильным… Ну где же ты?» Но тот снова молчал. Он остался снова наедине с самим собой, только сейчас ясно понимая, что весь этот год он не был настолько один. Что всегда на задворках сознания он чувствовал кого-то ещё. Словно в его сознании всегда был уголок для Драко. А ещё один для чудовища, тщательно сдерживаемого, подавляемого. И ещё один для магии, которая будто тоже имела своё собственное мнение и сознание. Прошло несколько бездонно пустых мгновений, и Гарри неожиданно для себя смог вдохнуть.

«Что ты творишь, идиот! Прекрати, Гарри, сейчас же, прекрати! Мне не нужна твоя магия, кретин, мне нужен ты! Живой, слышишь? Живой и невредимый!»

Гарри встрепенулся и как будто вернулся в своё тело, наконец чувствуя вполне реальную ощутимую боль в грудной клетке. Он не слышал, как Гермиона вскрикнула, зажав рот рукой, увидев кровавые потёки на его одежде в районе груди, не чувствовал, как колени упёрлись в пол, а голова склонилась над сцепленными руками, не был уверен, что его язык произносит слова. Он только держался за свою боль и эти слова, что Драко кричал ему через их связь: «Бездумный, эгоистичный идиот, дождись хотя бы, когда наша помолвка разорвётся, а потом сдыхай! Как я буду без тебя? Как я буду дышать без тебя, кретин, как я буду жить? Не смей! Слышишь? Не смей без меня умирать! Что же ты делаешь с собой?!»

И его магия успокаивалась, ощущая близость Малфоя, укладывалась в плотные яркие кольца где-то там, в самом магическом ядре, а лёгкие всё легче впитывали кислород из воздуха, возвращая румянец щекам. Друзья, наблюдавшие, как тёплый свет искрит меж сплетённых ладоней, с надеждой отмечали, как Гарри возвращается в норму, как кожа становится снова плотной и яркой.