Настя улыбнулась. Наклонилась, припала грудью, щекоча лицо бархатистыми волосами. Забыла, видимо, про его недомогание. Бобровскому сразу стало тяжело дышать. Или от ее упругого тела, или от появившегося возбуждения. Оказывается, головная боль не является помехой физическому влечению. Бобровский обхватил Настю за пояс, скользнул рукой ниже, к бедрам, затеребил платье, намерившись проникнуть к трусикам. Настя со смехом отодвинулась, кивнув в сторону двери. Эскулапы могли появиться в любой момент, не станешь же держать их за дверью, выслушивая охи-ахи. Врачи удивиться могут — и вообще неправильно понять.

Прохладная ладонь легла ему на лоб. Настя уже не улыбалась, а стала серьезной. И сухо сказала:

— Вначале о деле. Выслушай о тайнике и хорошенько обдумай, как лучше подобраться. А это непросто, ведь Артем все учел, все продумал. И правильно сделал, иначе тайника давно бы не было. Артем молодец, в таких вещах поступал очень основательно. Помнится, даже сказал однажды: подальше положишь, поближе возьмешь.

В голове капитана шевельнулась ревность, но быстро исчезла, уступив место всполоху боли и досады на себя самого. Какая, к дьяволу, ревность, тем более к покойному, и тем более в такой ситуации. Настя совершенно права, сейчас нужно думать только о деле. Шуры-муры никуда не уйдут. Интересно, на какую сумму он разбогатеет сегодняшней ночью? Минимум тысяч на пятьдесят, ведь в анодах содержание золота составляет не меньше 72 процентов. А если больше…

— Тайник находится в подвале третьего блока, в стенной нише справа от дверной фрамуги, — поведала Настя, не сводя с капитана глаз и изредка бросая взгляды на дверь, — через дверь в подвал не попасть, для этого нужно специальное разрешение. Путь только один: через вентиляционную трубу. Не бойся, пролезешь, труба широкая. Главное препятствие — охранная сигнализация. Артем говорил, что сигнализация срабатывает при любом, даже самом легком соприкосновении с трубой.

Этой подробности она могла бы не сообщать. Уж кто-кто, а помощник начальника комендатуры капитан Бобровский хорошо знал тонкости охранной системы завода, в том числе подвала третьего блока. Еще капитан знал, что сигнал тревоги поступит на пост номер 9, и это не вызывало положительных эмоций. Сегодня на посту номер 9 будет стоять прапорщик Куренков, жлоб тот еще. Человек, правда, свой, проверенный, с рыльцем в пушку, поэтому договориться с ним проблем не составит, но договор наверняка выльется в круглую цифру. Этот прапор не жлоб, а настоящий жлобяра. Но делать нечего, списки караульных составлены заранее, менять что-либо поздно. Лишние подозрения ни к чему. Пусть будет Куренков, хрен с ним. А Настя будто решила проверить соратника на прочность и намеренно начала с изложения самых сложных моментов. Сигнализация, как выяснилось, была не последним препятствием на пути к тайнику. И это не учитывая проблем с последующим выносом за проходную.

— Вторая трудность в том…

Звонок в дверь помешал Насте закончить фразу. Доктора «скорой» оправдывали свое предназначение и будто специально избавили больного от ненужной и волнующей информации. Настя недовольно уставилась в сторону прихожей. Встала, сказала негромко:

— Через часик позвоню и все расскажу. Пойду открывать, пока врачи что-нибудь нехорошее не подумали.

Бобровский усмехнулся. Это хорошо, если врачи смогут подумать о них плохое. Это будет означать, что его состояние не внушает опасений. Сегодня капитану болеть никак нельзя.

Ломоть собирался с мыслями минуты две, не меньше. Он вспоминал подробности владимирской поездки и никак не мог решиться, с чего же начать. Ему не приходилось напрягать память, потому что все детали того трагического дня помнились до мелочей, он просто пытался разложить их по порядку, в нужной очередности, и до самого последнего момента раздумывал, стоит ли вообще «колоться». А если «колоться», то в каких объемах. Во всем сознаваться нельзя, это как пить дать. Боже упаси. После полного признания его ничто и никто не спасет, разве лишь личное вмешательство президента страны. И то частично, в виде незначительного снисхождения к той тяжести приговора, которую навесят эти два сыщика. Многое зависит от того, как эти двое обставят дело, насколько правильно составят бумаги. Это нужно учитывать, вести себя грамотно, умно, ужом крутиться-вертеться, кем угодно прикидываться, хоть шизиком, хоть психом, но приемлемого результата добиться.

Черенкову взятая сутенером пауза показалась слишком затянутой, и он не выдержал, спросил:

— Сколько золота было у Хвороста?

Алексей намеренно выделил только Хвороста, не упомянув никого из его соратников. И в первую очередь «забыв» назвать Ломтя. Алексей демонстрировал свое миролюбие к подозреваемому и приписывать ему чужие грехи не хотел. И это выглядело логичным. Хворост являлся главарем группы, организатором поездки и, стало быть, владельцем товара. Другими словами, Хворост был не просто пострадавший, а основной обвиняемый о причастности к кражам золота с «Цветмета». Убоповец откровенно и доходчиво намекал, что по этому вопросу у следствия к Ломтю претензий нет, и с этой стороны бояться нечего. Пока, по крайней мере. Сутенер это сразу смекнул, а вот поверил не сразу. Слишком уж миролюбиво настроен земляк, раньше за ним такого не замечалось. Леший он и есть Леший. Кроме того, Ломтя смущал вопрос о количестве товара, и он лихорадочно искал правильный ответ, прикидывая варианты. И хотя вариантов было немного, всего два, но выбрать следовало единственно верный. Ломоть мог или занизить вес, чтобы не напугать ментов, и подстраховаться, не вешать на свою тонкую шею лишние килограммы, или все же назвать точную цифру. Ошибиться нельзя. Во-первых, сыщики могут утратить всякое доверие, если оно у них есть, а во-вторых, ошибка в самом начале допроса может дорого стоить. Второй вариант показался более правильным. Точная цифра позволит ментам представить истинные масштабы преступления и крутизну людей, это преступление организовавших. В этом случае сам Ломоть предстанет простым винтиком, мелким клерком, безмозглым исполнителем. Ему сказали, он сделал. И не более того. А что может знать простой исполнитель? Почти ничего. Только некоторые детали происшествия, в которые был посвящен и за которые нес ответственность. И все.

— Почти два пуда, — выдохнул сутенер и заметил, как сыщики удивленно переглянулись. Черенков даже присвистнул и изумленно промолвил:

— Ни хрена себе…

Рязанский детектив удивления не проявил. Или скрывал, или действительно не удивился. Ломтя это насторожило. Может, детектив обладает какой-то информацией? Это плохо. Ломоть невольно повернулся в сторону Вадима, ожидая с его стороны основную беду. Пока, правда, дождался лишь вопроса.

— Кто покупатели золота? — буднично поинтересовался Ковалев.

Такое равнодушие в голосе сбивало с толку. Детектив будто заранее знал, что не получит конкретного ответа, и вопросы задает лишь в силу необходимости. Исключительно для протокола.

Ломоть перевел взгляд на Черенкова.

— Не знаю. Честное слово, не знаю! Знаю только, что все трое из Москвы.

Такой исчерпывающий ответ сыщикам не понравился. Ломоть и сам прекрасно понимал ценность своей информации, больше похожей на ложь. Трудно представить, чтобы сделка весом 16 килограммов золота и стоимостью сотни тысяч долларов могла состояться между малознакомыми людьми. Тем более с абсолютно незнакомыми москвичами. В это невозможно поверить, даже если скинуть все детали сделки на Хвороста. Не исключено, конечно, что покупатели были людьми Хвороста, а не Ломтя, и договаривался с ними Хворост, и все вопросы решал тоже он. Такое вполне возможно предположить, если бы не счастливая судьба Ломтя и не его гнусная роль в этом деле. Скорее всего, рядовой и «безмозглый» исполнитель Ломоть знал покупателей куда ближе, чем Хворост, и заранее обговорил с ними вариант устранения соратников. Люди гибнут за металл… В любом случае роль сутенера в этой трагедии далеко не проста, как он пытается ее представить. Это и надо выяснить.