Забрав лошадей, мы отвели их на конюшню, заплатили за постой до завтра, а сами отправились в город. Гиртан рассказал, что был тут во времена свое юности проездом, показал местную магическую школу, представлявшую собой уютный белоснежный особняк. Здесь вообще, в отличие от деревень и городов, где преобладаю деревянные постройки, большинство домов были каменные. И преобладающий цвет — именно белый. Красивый город.

Побывали мы ещё в центральном городском саду, пообедали в ресторане на открытом воздухе, а под конец нашей прогулки посетили городские бани. О, да! После стольких дней пути первая нормальная возможность помыться. Затем мы вернулись в наш постоялый дом, поужинали и поднялись, чтобы разойтись по номерам. Но Гиртан придержал меня перед дверью.

— Влада, что-то сегодня утром случилось? — обеспокоенно спросил он.

— Нет… да… Давай не сегодня, ладно? — я уже почти всё забыла за время нашей чудесной прогулки, и сейчас ужасно не хотелось начинать этот разговор. Я всё объясню Гиртану завтра. Сейчас я просто хочу лечь и уснуть, и желательно безо всяких сновидений. Он понял моё состояние и просто кивнул. Вот что за мужчина, а? Меня даже родители вот так, с полуслова, не понимали. А Гиртан без всяких слов утром сумел почувствовать, что это у меня не просто дурное настроение или недосыпание. Нет, Славка определенно дура! Тьфу, и зачем я перед сном её вспомнила? Опять эта сцена теперь перед глазами, ещё приснится теперь.

Утром, чуть свет, выехали. Вчера во время прогулки нам пришлось зайти в лавку портного и выбрать из готовой одежды брюки для верховой езды — для меня и для Гриши. Штаны Гиртана с кожаными вставками вполне его в этом плане устраивали. Лошадей распределили следующим образом: самый рослый жеребец по кличке Сумрак достался Гиртану, его братец Восход достался мне, а девочка Заря — Грише, как самому неумелому наезднику среди нас. Нет, в деревнях почти все так или иначе умеют ездить на лошади, но есть разница между профессиональной ездой и скачками без седла по окрестностям деревни.

Лошади действительно оказались неплохими: ухоженными, здоровыми, сильными — видно, что заводчики душой за своё дело болеют. Вон и клички выбрали красивые, поэтичные, а не такие, что выбирают для деревенских кляч. Поначалу, пока приноравливалась, ехать было трудно, но тут как на велосипеде — раз научился кататься, то разучиться невозможно. Пусть даже тогда я была в другом теле, сознание-то помнит, что надо делать. А тело я уже неплохо подкачала, так что дискомфорт под конец дня хоть и был, но не такой, чтобы сильный. Конечно, останься я в прежней форме, и про поездку на лошади пришлось бы забыть: с такими телесами и рыхлостью я бы далеко не уехала. А так, я поняла, что мне вполне под силу выдержать дорогу. Конечно, поездка на телеге имела свои плюсы — можно было поспать в дороге, например. Зато на лошади быстрее. А спать ночью надо.

С Гиртаном мы опять не смогли поговорить: с утра некогда было, в дороге — неудобно. Короткий привал на полянке, во время которого мы подкрепились взятой с собой из таверны курицей — тоже не особо подходил для задушевных бесед. В душе я радовалась каждой такой задержке, и желала, чтобы момент беседы отодвинулся как можно дальше, хотя и понимала, что совсем разговора не избежать. Но что поделать: не хотела я больше видеть горечь в этих, ставших родными, глазах. Чувство было совершенно для меня новое: раньше я ни о ком не заботилась, не беспокоилась. Наоборот, это обо мне заботились, а я принимала родительскую заботу как должное. Сейчас же я готова была отдать что угодно, чтобы уберечь близкого человека от боли. И, если бы не понимание, что, промолчав, я сделаю только хуже, я бы не стала ему ничего говорить. Но я должна. Правда, порою, ранит, но она всегда лучше неведения, хоть и говорят, что в неведении счастье. Я с этим не согласна. Жить в счастливом неведении — значит жить в иллюзии, а иллюзии имеют свойство со временем разрушаться. И лучше раньше, чем позже — на мой взгляд. Если я когда-нибудь выйду замуж, и муж мне изменит — я предпочту знать об этом. Ведь если я буду знать, я смогу сделать осознанный выбор, смогу решить, надо ли дальше жить с этим человеком. Лучше прожить пару лет, разочароваться и разойтись, чем всю жизнь жить вместе, думая, что тебя любят, а под конец обнаружить, что это не так. В первом случае, есть шанс позже встретить настоящее счастье, во втором — получаешь только его суррогат. В конце концов, решение лучше принимать, когда ясно себе представляешь, что тебя ждёт.

Руководствуясь такими размышлениями, я и подсела к Гиртану вечером на стоянке, когда Гришка, завернувшись в шерстяной плед, улегся спать на лежанке из лапника, а Гиртан остался караулить, временами подбрасывая дрова в костёр. Какое-то время я молчала, исподволь разглядывая его профиль: гладковыбритый волевой подбородок, хищный нос с горбинкой, красиво очерченные твердые губы и бездонные черные глаза, в которых искрами вспыхивали отблеска костра. Игра света и теней делали картину поистине завораживающей, и я поймала себя на том, что уже несколько минут сижу, не отрывая взгляда от лица мужчины. Гиртан явно чувствовал мой взгляд, но ничего не говорил, видимо, считая, что я этот разговор я должна начать сама. Даже не повернулся ни разу, гипнотизируя взглядом полыхающие поленья. Наконец я решилась:

— Гир…

Он наконец-то взглянул на меня, медленно повернув ко мне голову и продолжая молчать.

— Мне надо сказать тебе кое-что, — продолжила я, прокашлявшись, так как внезапно охрипла.

— Я слушаю, — с этими словами Гир снова повернулся к костру.

— На днях я видела Славу.

— И? — безразличный тон. Либо ему действительно плевать, либо делает вид. Второе более вероятно.

— И её нового парня.

— Вот как? — приподнятая бровь — единственная реакция на мои слова.

— Гиртан, я боюсь, что Слава не верна тебе. И теперь у неё есть более, чем веская причина не возвращаться. Мне жаль. Я знаю, как тебе сейчас должно быть больно и неприятно, но я посчитала, что должна тебе сказать.

Чёрт! И почему я чувствую себя так, словно оправдываюсь? Я была уверена, что поступаю правильно, но сейчас, когда слова были произнесены, со стороны показалась сама себе какой-то коварной сплетницей, которая намеренно очерняет соперницу… Соперницу? Неужели я рассказала Гиртану об измене не потому, что так правильно, а потому, что хотела, чтобы он перестал думать о Славе и обратил внимание на меня? Это было моим настоящим мотивом? Не успела я как следует ужаснуться этой мысли, как Гиртан развернулся ко мне всем корпусом, и, взглянув мне в глаза, твёрдо произнёс:

— Спасибо. Но это не было для меня новостью.

— Ты знал? — удивилась я. — Но как?

— Нет, не знал, — покачал головой Гиртан, — догадывался. Я знал, что Слава ко мне не испытывает чувств, всегда знал, еще до того, как мы поженились. И годы совместной жизни ничего не изменили в этом плане. Я всегда знал, что она уйдёт, просто не хотел об этом думать, гнал от себя эти мысли. Но в глубине души понимал.

— Ты её любишь? — прошептала я, осознавая, то если услышу «да», то…

— Думал, что люблю. А когда-то действительно любил. Но любовь — взаимное чувство, без подпитки оно сходит на нет. Нельзя всё время любить того, кто к тебе равнодушен, от этого сильно устаёшь, и на смену любви приходит привычка. Я хорошо к ней отношусь, она мать моих детей, и я бы и дальше о ней заботился и, наверное, так бы и прожил с нею всю жизнь. Если бы вы не поменялись местами. Наверное, её решение остаться в другом мире, окончательно разрушило иллюзию того, что у нас семья. Если бы я не узнал тебя, я бы, наверное, так никогда и не понял, что отношения в браке могут быть другими. Что можно быть не просто партнёрами, объединенными общим бытом и детьми, но и друзьями. Что близость между людьми бывает не только физическая, но и душевная.

Всё это Гиртан говорил, неотрывно глядя мне в глаза, словно взглядом пытался сказать куда больше, чем можно выразить словами. Я замерла под этим взглядом, не веря тому, что слышу, боясь понять его слова так, как мне того хотелось. Он не может иметь в виду то, о чём я думаю.