В дверном проёме толпились пятиклассники, которые уходили с урока даже раньше, чем мы, и предпринимали яростные попытки прорваться внутрь. На их пути стояли дежурный учитель и несколько крепких старшеклассников, которые орали прямо в раскрасневшиеся и обезумевшие лица: «Назад, назад, сволочи! Вы что, не видите, – еда ещё не разложена?!» Действительно, ученицы из девятых-десятых классов, расставлявшие по столам тарелки, стаканы и раскладывавшие хлеб, к этому моменту не успевали обойти все столы (а их было двадцать пять, если не больше, и каждый рассчитан на четыре посадочных места).
Как правило, окрики не действовали на детей, продолжавших напирать, и тогда кто-нибудь из старших ребят, потеряв терпение, принимался остервенело бить учеников, находящихся в первых рядах, то есть наиболее активных возмутителей спокойствия. Кто-то скорчивался, получив жилистым кулаком под дых, кто-то, хныча, размазывал льющуюся из разбитого носа кровь, кто-то скрывался в задних рядах, зажимая ладошкой подбитый глаз.
Применение грубой физической силы позволяло восстановить некое подобие порядка, но ненадолго. С первого этажа длинной извивающейся лентой уже поднимались мы, первоклассники, за нами дружно топали учащиеся вторых и третьих классов. А тут техничка давала звонок, и буквально в ту же секунду, как по команде, к столовой со страшным топотом и рёвом по тёмному коридору, где находились кабинеты физики, химии, завучей и радиоузел, мчались архаровцы из четвёртых классов.
Далее происходило то, что с полным на то правом можно назвать «Ходынкой в миниатюре». Учителя первых классов принимались отпихивать от дверей влезших без очереди пятиклассников, те с какой-то животной яростью отбивались, кусаясь, царапаясь и лягаясь. Мы, самые маленькие участники этого кошмарного действа, оказывались зажатыми между ними и подоспевшими второклассниками. Второклассники, видя, что в дверях столовой закипает схватка, моментально входили в боевой раж, бросались на нас с тыла и принимались расшвыривать во все стороны. В свою очередь, они подвергались нападению третьеклассников, а всех нас вместе жестоко и больно тузили ребята постарше.
В большинстве случаев сопровождавшие нас учителя благоразумно покидали поле боя и предоставляли учащимся самостоятельно выяснять отношения и решать вопрос о том, кто же первым сядет за обеденные столы. Дежурные старшеклассники, не в силах противостоять чудовищному натиску, отскакивали прочь, и озверевшая толпа растрёпанным, потным и хищно скалящимся комом вкатывалась в помещение. О соблюдении очерёдности речь уже не шла. Сильные с остервенением молотили слабых, случайно вставших у них на пути, сшибали их с ног, топтали, лишь бы занять место за столом.
Стоить отметить, что существовало негласное правило: любого, прорвавшегося внутрь, севшего за стол и схватившего в руку ложку или вилку (таким было обязательное условие), выгнать уже было нельзя. То есть если первоклассник успевал занять место прежде пятиклассника, тот не имел права его вышвырнуть вон. Это правило, которое все считали справедливым, неукоснительно соблюдалось.
В итоге сто (или чуть больше) счастливчиков принимались за еду, а тех, от кого удача отвернулась, выставляли за порог дежурные, которым на помощь приходили вооружённые разделочными ножами, скалками и черпаками повара. Остаться в столовой разрешали только самым маленьким, чтобы не заставлять их ещё раз давиться в дверях. Да, и не стоит забывать о том, что детям, съевшим свою порцию, надо было покинуть столовую, а из-за этого на входе возникала ещё большая неразбериха.
Всего же такая куча-мала устраивалась на протяжении перемены пять раз, поскольку питание получали свыше пятисот детей. Процесс приёма пищи таким большим количеством учащихся захватывал ещё и минут пятнадцать от третьего урока. После этого в опустевшей столовой становилось относительно тихо: дежурные убирали со столов посуду, за деревянной перегородкой слышались голоса поваров, а уборщица тётя Маша, мурлыча себе под нос весёлую песенку, сметала с пола в совок выбитые зубы и вытирала шваброй кровавые лужицы.
Странно, но в такой дикой свалке школьники не так уж часто получали тяжёлые увечья. Расквашенные носы, свёрнутые челюсти, заплывшие глаза, вывихнутые конечности, шишки, синяки и ссадины – всему этому не было числа, но такие травмы лечились рядом со столовой, в медицинском кабинете. Медсестра, на таких повреждениях собаку съевшая, за считанные минуты могла оказать помощь двум десяткам юных пациентов: там йодом помажет, тут – зелёнкой, кому витаминку даст, кому повязку наложит – вот и нет проблем.
Но происходили и плохие вещи. Однажды физкультурник Грачёв, возглавлявший звено дежурных из 10 «а» класса, приказал держать оборону в дверном проёме как можно дольше, поскольку повара по какой-то причине замешкались, и старшеклассницы стали разносить еду минут на пять позже обычного. На входе в это время творилось невесть что: такого орева, мата и визга школа, казалось, прежде никогда не слыхивала. Так получилось, что человеческий водоворот бросил в первые ряды прущих в столовую школяров ученика 1 «в» класса Мишу Хлыстова. Миша, носивший странное прозвище «Дуська», был мальчиком спокойным и незлобивым, а таким всегда достаётся сильнее и больнее, чем сорванцам.
Кто-то двинул Дуське коленом под зад, да так здорово, что он кувыркнулся вперёд, и голова его оказалась зажатой между дверным косяком и боком какого-то весьма упитанного третьеклассника. Для толстяка, которого спереди толкали в грудь, а сзади безжалостно колотили по спине, голова Хлыстова, очень неприятно давившая на рёбра, стала последней каплей, переполнившей чащу терпения: малый, до этого момента стоически сносивший тычки и тумаки, противно заорал и изо всех сил задвигал своей жирной тушей. Тотчас же в унисон ему тоненько завизжал Дуська; он отчаянно задёргался, пытаясь освободиться, но не смог. В следующее мгновение в его голове что-то отчётливо щёлкнуло, и левый глаз, выскочив из глазницы, повис на одной жилке.
Не буду говорить, как дико вопил, катаясь по полу столовой (он всё-таки смог невообразимым усилием туда ввалиться), бедный Миша; у него даже полезли изо рта какие-то дурно пахнущие комья. Об этом до сих пор неприятно вспоминать. Что особенно жутко – ребята, усевшиеся за столы, принялись преспокойно уплетать свои порции, а на изувеченного паренька не обращали никакого внимания…
Медсестра, к которой принесли Дуську, попыталась вставить глаз на место, но зрительный орган постоянно выпадал. Тогда она перерезала ткани, соединяющие глаз с глазницей, перочинным ножом и продезинфицировала все эти обрезки спиртом. Интересно то, что у Михаила не возникло никаких осложнений, и он, отсидев недельки две дома, вернулся в школу бодреньким и свеженьким, как огурчик.
Параллельно со случаем, в результате которого Дуська лишился глаза, мне приходит на память и другой эпизод, в какой-то степени перекликающийся с уже описанным мною происшествием. Это случилось в середине ноября здесь же, на втором этаже. Близ входа в столовую располагались водопроводные краны и раковины, а над ними – длинное узкое зеркало. По замыслу проектировщиков здания, дети перед посещением столовой должны были мыть руки, чтобы во время приёма пищи не занести внутрь каких-нибудь паразитов. На деле этого не происходило, потому что краны были давным-давно свинчены.
Левее раковин находилось окно, а под ним стояла лавочка; это место очень любили мальчишки из среднего звена, потому что здесь можно было устроить одну весьма весёлую забаву. Ребята садились на банкетку так плотно, что порой на ней умещались шесть человек, и те из них, кто находился по краям, упирались ногами в стены и принимались отталкиваться от них, выдавливая таким образом сидевших посередине.
Развлечение, считавшееся уделом смелых учеников, потому что было достаточно травмоопасным, неизменно сопровождалось криком, хрипом, визгом и блеянием. Иной раз «давильщики» нажимали одновременно с такой силой, что дети, сидевшие по центру или ближе к нему, вылетали с лавки как пробки из бутылки с шампанским и потом долго потирали бока и бёдра, сплошь покрытые синяками. Но это был благополучный исход, а происшествие, о котором я веду речь, завершилось печально.
