Я спрыгнула с бордюра и почувствовала, что вот теперь точно без сил, аж шатает, теперь мне капец. Ну, хотя бы попыталась.

— Хороша! Ай, хороша красавица. — Мужик встал, весело смеясь, и подошел ко мне. — Так значит, ты и есть химера? Дитя четырех миров?

— А ты-то, кто такой будешь?

— Я Борис, Борис Смородин. Хранитель.

Мне протянули руку, которую я и не подумала пожимать. Мужик на это недовольно ухмыльнулся, прожигая меня ледяным взглядом своих серых глаз.

— Хранители хранят, а не убивают.

— Все, больше не буду, честное слово! Что искал, то уже нашел!

Мне так нагло улыбались, что я не выдержала, выпустила ардонийские когти и бросилась на мужика, но он ловко перехватил меня, прижал к стене и впился в мои губы своими. Жарко, страстно, жадно. Его энергия лилась в меня потоком. Он питал меня, видя, что я на грани истощения. Я хотела вырваться, но не могла: тело словно окаменело.

Губы и язык Бориса были такими настойчивыми. Я почувствовала, как закружилась моя голова, как просыпается во мне желание и вдруг все закончилось. Мужчина, крепко прижимавший меня к себе, исчез, а я от неожиданности упала на пол.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Полежала, пытаясь отдышаться и прийти в себя, голова кружилась то ли от жаркого поцелуя, то ли от избытка чуждой силы. Этот Борис, судя по всему, верховный жрец, но почему-то творит беззаконие. Серым продался, Иуда!

Что искал, то уже нашел. Боже правый, девочки!

Я бегом бросилась на пятый этаж. Худшие опасения подтвердились. Мать билась в истерике в руках мужа, крича доктору, стоящему рядом.

— Вы лжете! Не может быть! Все ведь было хорошо! Девочки мои! Кровиночки мои!

Ее переполняли боль и отчаяние. У меня самой выступили слезы на глазах от злости.

— Иди к Пелегину! — бросила я пришибленному Олегу, стоявшему в стороне у стены.

— Тот, за кем ты бросилась, это он виновен в смерти девочек, — спросил Олег, когда мы уже сели в машину.

— Да.

— Кто это?

— Понятия не имею. Здесь направо поверни, по окружной поедем.

— Почему ты позволяешь ему творить беззаконие? — с порога налетела я на генерала, ужинавшего в гордом одиночестве.

Отец спокойно прожевал кусок запеченного карпа, вытер губы салфеткой и заговорил так же совершенно спокойно.

— Я и тебе говорил носа из поселка не высовывать, ты же меня не послушала. Самый главный закон вселенной — закон свободы действия. Каждый волен сам выбирать свою дорогу и вершить свои поступки.

— Что ты несешь! — взъярилась я. — Дети гибнут! Невинные дети! Будущее планеты!

— Больше никто не погибнет. Оставшихся собрали и отправили в безопасное место.

— Вот именно что оставшихся!

— Война не милая — не приласкает, — вздохнул генерал, — садитесь, отужинайте.

Вышла Вера. Вечная гувернантка в доме генерала вынесла два блюда с карпом и брусничным морсом. И отодвинула нам стулья, окинув Олега недобрым взглядом. Еще бы, в Алексе старушка души не чаяла. Она тоже была глорианкой, так что была в курсе всего, можно было не сомневаться.

— Что за хрен такой этот Смородин? За что серым продался?

— Он им не продался. Он их сюда привел.

— Ого, это ж сколько ему лет-то?

— Ну да неплохо сохранился. Открылась перед ним?

— Так я ж побороть надеялась, — стало горько. Надо ж было тут ступить!!

— Ой, ты ж молодо-зелено! — всплеснул руками отец. — А по ауре не судьба шансы взвесить. Это ж все равно, что лопатой на танк замахиваться.

Пелегин прекратил жевать и недобро уставился на меня, и я почувствовала, что в комнате прекратилось всякое движение воздуха. Посмотрела на Олега. И увидела, что он закаменел с бокалом в руках.

— Ты губы то на него не раскатывай, дочь! Не думай даже о нем! Постелет-то он мягко, а спать будет ой как жестко! На всю жизнь синяки останутся.

— Да Бог с тобой, я и не думала!

Я отчего-то залилась краской, щеки воспылали огнем. Целуется поганец таки классно, это, бесспорно. Об остальном и думать страшно.

— Вот и не думай, — Пелегин стукнул кулаком по столу — и из поселка ни шагу чтоб мне. Ему туда ходу нет. В остальных местах не ручаюсь за твою жизнь и свободу. Тем более теперь, когда он знает о тебе все.

— В смысле все? — опешила я.

— Вот все. От того, во сколько первый шаг сделала, до того, какого цвета на тебе сейчас белье. Зря ль он, что ли, целоваться лез. Пока ты там млела, он по памяти прошелся.

Вот же ж зараза-то, а!

— Но я никакого воздействия не почувствовала!

— Еще б ты что-то почувствовала, козявка, — весело усмехнулся Аркадич.

— Я что, под арестом теперь?

— Ну почему под арестом? Временно ограничена в передвижении, так скажем. Ты же хотела быть, как все, жить, как все. Вот и живи на здоровье. Борщи мужу вари, на работу обычную ходи, как все.

— А если мне понадобиться что-то купить? Там только продовольственный и хозяйственный магазины.

— Интернет в поселке высокоскоростной, заказывай — не хочу. Олега проси, мне звони.

Генерала, как всегда, не прошибешь ничем, он щелкнул пальцами и Олег, как ни в чем, ни бывало, отмер.

— Ой, колечко-то, у тебя красивое какое, дочь, — как ни в чем, ни бывало, защебетал глорианский папаша, — а свадьба, когда будет? Решили уже?

— Э-эм нет еще, — Олег явно растерялся.

— Пап! У тебя совесть есть?

— Это ТЫ! МЕНЯ? спрашиваешь? — усмехнулся генерал, отпивая вина.

— Как только, так сразу, — решительно отрезала я.

— Понял, — кивнул Пелегин, — ну как тебе у нас, Олег? Уютно? Нравится?

— Да, интересно, — кивнул жених, — только хотелось бы ясности, чем буду заниматься, когда период обучения закончится.

— Вот как закончится, там и решим. К чему у тебя склонности и таланта больше будет. Вообще Демитрий тебе не нарадуется. Тебе с ним тоже комфортно, я вижу?

— Да, вполне, учитель он хороший. И собеседник замечательный.

— Ну и отличненько. Вера, десерт неси.

— Мы поедем, пап. Поздно уже.

— Не-а не поедете, гостите сегодня. Ночь летнего солнцеворота, Иван-купала, у местных в поселке праздник будет, они тут вроде как старообрядцы. Оставайтесь, посмотрите.

— А что, давай посмотрим, — оживился Олег, — интересно же.

— Что, правда интересно? — искренне удивилась я.

— Да, очень. Родовые корни же, — глаза Олега аж блестели.

— Ну, если родовые, то пошли, — усмехнулась я.

В празднике реально оказалось здорово! Нам на головы надели ароматные венки с мятой душицей и ромашкой, в старинных кубках подали напиток богов, как заверила подававшая девушка, сурию — напиток на основе молока и меда с семью травами. Душистая такая молочная сыворотка, вкус своеобразный, но мне понравилось. Славили неких древних богов, Сварога, вышнего бога небес, Велеса, хранителя лесов, и Нави — нижнего мира, где живут духи и души. Перуна, защитника яви, то есть того мира, где здесь и сейчас обитаем мы. И, собственно, Купалу — славянского бога лета и влюбленности. Развели костер, подпалив заранее сделанное чучело из трав. Водили вокруг него хороводы. Пели песни о древних мудрых, славных богах, некогда живших на этой планете. Когда костер прогорел, через него стали весело прыгать. Притом народу было очень много, все молодые, красивые, и ауры у всех такие светлые, чистые, радостные, так и сияли! Они искренне верили в то, что их древние боги слышат их и радуются с ними.

Блаженны вы в своем неведении. Ибо те, кого вы богами зовете, давно отвернулись от вас и живут лишь своими интересами. Лишь некоторые из них или же их потомки иногда спасают эту планету от гибели, называя себя теперь не богами, а хранителями. Но, спасая планету, они думают вовсе не о вас, глупые люди, они действуют исключительно в каких-то своих вышних интересах. Например, исходя из того, что сами здесь живут. Ибо планет с таким благоприятным климатом, подобным земному, во вселенной не так и много. А ещё, Мидгард-земля, как они ее называют, находится одновременно между двенадцатью зодиакальными созвездиями, получая подпитку попеременно от каждого, что тоже особо ценно. И говорят, что лишь здесь душа человеческая может пройти свой путь, от самого низа до самого верха, например, наркоман убивший свою мать за пятьсот рублей на дозу, однажды может все опознать, прийти к вере, стать монахом, и не пожалеть жизни своей за других, если нужно будет.