Сорок тысяч. Сколько ты себе купила за эти сорок тысяч, Айнэ? Или я ошибаюсь на твой счет?

Вероятно ты прав, Эрм. Насчет уроков истории. Но история историей, а когда король нарушает закон — каким бы нелепым и бессмысленным он ему ни казался — платить за это неизбежно приходится другим. Может быть, было бы куда проще честно умереть девять лет тому назад. Проще и правильней. И не порождать волну, которую ты теперь не в силах остановить.

Взгляд его снова упал на запретную дверь кладовой. Ну должна же там быть какая-нибудь бутылка с черепом и костями на этикетке! Отличное лекарство!

Киэнн встал и решительно потянул ручку двери на себя.

Изнутри пахнуло гнилым смрадом. Длинный коридор уходил в темноту. По обоим бокам на крючьях висели трупы. Мужские, женские, младенческие, ссохшиеся, полуразложившиеся, облезлые, безгубо скалящиеся и безглазо взирающие. Одни походили на мумии, другие, еще относительно свежие — на мясные туши. Все тихо покачивались при каждом дуновении ветра. От некоторых начали отваливаться куски: от кого нога, от кого кисть руки. Под ноги покатилась чья-то голова, зловеще клацнув зубами.

Сам не зная зачем, Киэнн пошел дальше, раздвигая мертвецов, преграждавших путь. На всех висели бирки с номерами. Киэнн перевернул одну и прочел надпись на обратной стороне. Имя было знакомым. Но он не мог вспомнить.

Эйтлинн стояла на коленях у трупика подвешенного за щиколотку младенца и горько рыдала. Рвала на себе волосы, расцарапывала лицо до крови. Ветер трепал ее белые, седые волосы.

— Я предупреждал тебя, Этт.

Собственный голос показался ему чужим и гадким. Она с негодованием обернулась:

— Ты ничего не объяснил! Почему ты ничего не объяснил? У тебя было пятнадцать лет, чтобы это сделать!

Киэнн изумленно перевел взгляд на мертвого младенца. Да, несомненно, это был подросток пятнадцати лет. Синюшная кожа его потрескалась и оттуда стекал густой гной.

— Я пятнадцать лет не видел тебя, Этт, — пояснил ей Киэнн. — Ты не возвращалась. А теперь слишком поздно.

— Ничего не поздно! — Она указала на огромные диковинные часы с ползущим из зенита на восток солнцем. — Все еще можно переиграть.

Яростный порыв ветра растрепал ее волосы, захлопал крыльями вороны серый плащ за спиной. Ветер рвал в клочья останки подвешенных мертвецов и уносил прочь охапками сухих листьев. А потом из темноты, пустой бездны, что только что была ею, была его Эйтлинн, хлынули сорок тысяч безликих призраков. Сорок тысяч расплывчатых теней с пылающими осязаемой ненавистью глазами. Сорок тысяч белых, красноухих псов Аннвна, воющих предсмертным криком баньши.

Они выстроились в ряды и шеренги, как терракотовая армия, и их плоские татуированные лица походили на черепа в люстре Кэр Анноэт. Обсидиановый кинжал в темных, измазанных кровью пальцах жреца — его собственных пальцах — упал на жертвенный алтарь, пронзая маленькое, хрупкое тело огненноволосой девочки — его собственное тело…

Киэнн проснулся с бешено колотящимся сердцем. Где-то поблизости шипела оплавляющаяся свеча. Пахло сырным печеньем и вездесущим дурманом вперемешку с мандрагорой. Попытка пошевелиться принесла волну жгучей боли. Ничего не изменилось. Дверь в кладовую была по-прежнему заперта, и только тонкая цепочка, небрежно переброшенная между ней и дверным косяком, едва заметно подрагивала. Киэнн встал, морщась от тысячи игл, разом пронзивших тело, неуверенно подошел к запретной двери, как можно тише и аккуратнее снял цепочку и предельно осторожно, едва прикасаясь, попробовал потянуть дверную ручку на себя. Дверь открывалась вовнутрь. За нею горел приглушенный янтарно-медовый свет. Здесь пикси обошелся без причуд: кладовая освещалась магическими огнями. Они-то и заставляли дверную цепочку чуть приплясывать. Ни трупов с бирками, ни спящих вниз головой упырей там, конечно же, не обнаружилось. На высоких, многоярусных полках, похожих на огромные пчелиные соты и перевитых сетью осязаемых охранных заклинаний, таинственно поблескивали тысячи совершенно неотличимых друг от друга флаконов с какими-то неведомыми снадобьями. Ну что ж, помнится, ему запретили только заходить сюда, а он и не заходил. Если же Эрме сочтет это недостаточным оправданием… Будем надеяться, что я отделаюсь еще одной поркой.

Киэнн прикрыл дверь, вернул цепочку на место и направился к мойке с посудой. Изнутри бил небольшой прозрачный фонтанчик, радостно лизнувший пальцы при приближении. Вода оказалась приятно теплой. Конечно, ничего похожего на мыло не предоставлялось. Зато справа на изящном серебряном крючке висела пара ручных щеток с мягкой и жесткой щетиной, похожей на мех гулона. Киэнн снял одну из них с крючка и молча принялся за работу. Как там говаривал старина Джон, который когда-то был моржом и верил в бога по имени «Битлз»? — Сон закончился. Пора просыпаться. И если ты хочешь, чтобы жертва, которую намерена принести Эйтлинн, не была напрасной, тебе придется научиться верить в себя самого. И в нее тоже. А для начала — выжить.

Перед днем Имольхе или Первого Весеннего Пиршества, именуемого также Великим Возвращением Вод, Эрме распорядился вычистить холл до блеска и зажечь в четыре раза больше свечей, чем обычно. По-видимому, намечалось что-то грандиозное, и Киэнна это настораживало. Конечно, посетителей (а вернее сказать, посетительниц, потому что таких оказалось подавляющее большинство) у пикси хватало и в обычные дни. Плотских наслаждений безумный алхимик нисколько не чуждался, и сидящему на своего рода «голодном пайке» Киэнну оставалось лишь завидовать. Хотя ходили к Эрме явно не только за этим. Насколько Киэнн успел уяснить, пикси был не только алхимиком, историком, исследователем и невероятно могущественным магом, но еще и отменным врачевателем, а также акушером — а беременные женщины среди народца фейри, по счастью, все еще иногда попадались. В общем, рыжий карлик пользовался просто феноменальной популярностью у женского пола и от красоток у него отбою не было. Киэнн как только мог старался не сталкиваться с гостьями хозяина. И не только потому, что опасался, как бы вести о его убежище не дошли до ушей Аинэке. Причин для того насчитывалось еще как минимум две: ему чертовски не хотелось выставлять напоказ свое нынешнее весьма незавидное положение, и еще больше — лишний раз облизываться на чужой пирог, от которого и откусить-то нельзя. Ну и еще, если уж на то пошло, Киэнн был совершенно не уверен, что какая-нибудь из них не попробует придушить его потихоньку в уголочке.

Эрме все это совершенно не волновало.

— Никто тебя не сдаст. Сумасшедших нет. Клейменых тоже, — отмахнулся волшебник.

— Насчет первых я бы не поручился, — проворчал Киэнн.

— А ну давай-ка заткнись и делай свою работу!

Наказывать за дерзость пикси давно перестал — похоже, пришел к выводу, что это все равно бесполезно. Что же касалось непосредственных обязанностей — брауни-переросток тут почти не халтурил. Вот только прятаться, как то полагается маленькому народцу, не умел. А стоило бы выучиться исчезать в нужный момент, чтобы лишний раз не попадаться под горячую руку! Потому что, несмотря на все рвение и усердие, руки у Киэнна определенно росли не из того места.

Гости начали собираться не на закате, как полагалось, а ближе к полуночи. Причем, к удивлению Киэнна, это не походило на привычный «гарем» маленького волшебника — мужчин среди прибывающих оказалось не меньше, чем женщин. Кроме того, появлялись они не просто под обычной фит фьятой, а под почти такой же многоуровневой, как та, что была нанизана на Стеклянную Башню фоморов. Различать фит фьяту и ее градации Киэнн, как-то незаметно для себя, за последние два месяца выучился весьма сносно: самая примитивная легкая дымка незаметности позволяла разглядеть прозрачный силуэт носителя даже простым усилием, наиболее мощная же из виденных им создавала эффект абсолютной слепоты наблюдателя.

Выклянчить у пикси накидку невидимости для себя самого Киэнну так и не удалось.