Босые ступни древесной нимфы скользили, спотыкаясь о бобровые спины речных валунов. Их холеный малахитовый мех марал кровавой рыжиной закат. Линтекке ухватилась за исполинские пальцы темноликой ели, согнувшейся над бродом, как угрюмая прачка над багровой рубахой мертвеца. В горле мшаной девы застрял колючий ёж страха. Нет, не так: взъерошенный дикобраз слепого ужаса.

Она бежала с самого полудня, бежала, влекомая паническим страхом, как сорванный лист на ветру, как тень от солнца, как прошлое от настоящего. У нее давно уже не было сил бежать дальше, но она не смела остановиться.

Ветви-пальцы предательски хрустнули, и Линтекке кубарем полетела в поток. Справа, из серых призрачных сумерек, оскаленных, ощетинившихся, озлобленных, вновь послышался вой. Пронизывающий, дробящийся, трубный. Смерть вопила и причитала, гоготала и нашептывала. Она шла по пятам мшаной девы с полудня, она била в большой костяной бубен и свистела бесконечно летящей вдогонку стрелой. Линтекке бежала, и ее ослепший рассудок лгал ей, что в бегстве спасение.

Захлебываясь и барахтаясь, как тонущая в луже оса, беглянка пугливо оглянулась назад. Она знала, чем грозит ей то, что следует за ней сквозь чащу. Знала, чего оно хочет. Но ее мысли бежали еще отчаянней, чем она сама. Нет, не бежали — беспомощно метались в узком овраге ужаса, загнанные, взмыленные, израненные.

Ноги провалились в вязкий ил. Линтекке, хромая и хрипло дыша, снова торопливо заковыляла прочь, прочь от шепчущей, воющей, причитающей Смерти…

Они настигли ее на другом берегу. Их было не меньше двенадцати: свора гогочущих, измазанных черной глиной боггартов, светловолосый король на длинноногом гнедом жеребце и гранатово-рыжая девочка с мраморной кожей и ледяным взглядом.

Она ошиблась. Но это, в любом случае, уже не имело значения. Они также были Смертью. Только другой.

Девочка капризно потянула поводья своего серебристо-серого скакуна:

— Слишком быстро! Пусть бежит снова!

В руке короля стремительно промелькнул длинный охотничий хлыст. Спину Линтекке обожгло режущей болью.

— Вставай, подстилка зеленошкурая! Ноги еще успеешь раздвинуть.

Мшаная дева молча уткнулась лицом в мокрый прибрежный песок. Она бежала с полудня. Она разбила ноги в кровь, сорвала кожу до костей. Им на потеху. Довольно с нее. Пусть делают, что хотят.

— Вставай, я сказал!

Боггарты вновь взвыли, истошно и гнетуще. Королевские гончие. Гончие смерти. Линтекке отчаянно стиснула зубы, чтобы подавить бессознательный страх, ворвавшийся в загнанное, колотящееся сердце вместе с их воем. Она не побежит. Они — фальшивки. Грязные, подлые пересмешники, трусливые псы короля. Хлыст свистел в унисон тошнотворному воплю своры, еще и еще…

Линтекке встала. Сама не зная как, она бежала через тонущий в кровавом закате лес, цепляясь за шершавые стволы вязов и клейкие бока сосен, точно ища у них защиты. Но они не могли защитить. Даже если бы захотели. И, кажется, молила о пощаде. Тех двоих. Вот только пощады они не знают.

Серые небесные псы надкусили луну и теперь мчались прочь, гонимые мокрым октябрьским ветром. Их брошенная добыча валялась где-то на дальних крышах и истекала серебристой кровью лунного света в заботливо подставленную чашу озера Мичиган. Ночь стояла на удивление жаркая, и Фэй распахнула окно маленькой гостиной навстречу последнему дыханию индейского лета. Ее внезапный гость, странно бледный и напряженный, сосредоточенно помешивал стынущий кофе, не поднимая глаз от широкой глиняной чашки. Точно ждал чего-то еще, или напротив — сожалел о уже содеянном. Впрочем, может быть, ей это все только почудилось. Раскладное кресло, в котором он пристроился, стояло поодаль, в полумраке, и только рассеянный свет торшера призрачной вуалью падал ему на лицо. Если же не принимать во внимание нездоровый цвет щек, вероятно, порожденный игрой теней, нельзя не признать, что был он исключительно хорош собой: золотые кудри, словно нарочно выписанные художником-прерафаэлитом, обрамляли изящный профиль Персея, не смеющего поднять очей на отсеченную главу Медузы, в уголках губ — тонких, злых, но все равно чувственных донельзя — нервно подрагивала то ли тайная насмешка, то ли бесстыдное обещание. Даже два косых шрама на левом виске, небрежно замаскированные легкой прядью, лишь придавали облику что-то неуловимо-волшебное… И на всем этом — печать неизъяснимой, невыразимой словами тоски, горечи, отчаянья.

Она-то и купила Фэй с потрохами — именно эта безмолвно кричащая, точно вовсе и нездешняя тоска, так схожая с ее собственной, подобной жгучей боли неведомой потери. Она приходила к Фэй едва ли не с самого младенчества, наползала черной тучей посреди безоблачного дня, делала мир в одночасье серым и душным, пустым и чужим. И от нее некуда было деться, некуда бежать, разве что куда-то за пределы реальности. И вот теперь та же самая нестерпимая тоска, знакомо сжимавшая сердце со вчерашнего утра, грохочущим водопадом хлынула на нее из глаз высокого светловолосого незнакомца, с которым она совершенно случайно столкнулась в толпе несколько часов тому назад. И за ней точно стоял призрак чего-то, роднившего их, неведомым образом связывая этой единой болью.

Однако сейчас, стоя перед распахнутым окном и наблюдая как огрызок луны яростно продирается сквозь небесные джунгли ползущих с востока грозовых туч, Фэй уже с трудом понимала, зачем она вообще это сделала. Для чего пустила его в свой дом и в свою постель, даже не спросив имени? Он ее, кстати, тоже ни о чем не спрашивал. Казалось, он знал о ней что-то более важное, чем все, что она могла бы ему рассказать. И перешел к делу, едва переступив порог: решительно, настойчиво, жадно. Хотя, с его внешностью, можно бы и не прыгать в койку к первой встречной. Кроме того, Фэй почему-то не покидало ощущение, что секс как таковой его, в общем-то, почти не интересовал. Впрочем, думать об этом не хотелось. Хотелось выпрыгнуть в окно и или разбиться, или полететь. Туда, к луне, присесть на ее краешке, поболтать ногами, связать себе чулки из облаков, посплетничать с пролетающими мимо ведьмами… Вот что за вздор лезет ей в голову? И почему он кажется более реальным, чем вся ее обыденная жизнь в клетке большого города и более важным, чем перспектива последствий от случайного и, к тому же, мать его, незащищенного секса?

Она не заметила, как он подошел. Не заметила, что уже стоит обеими босыми ногами на узком подоконнике, ухватившись за шаткую створку, которая способна скорей вышвырнуть ее прочь, чем удержать. Не заметила, как он проделал то же самое, встав слева от нее, безмолвно и мрачно, как сама смерть.

— Пошли вместе?

Это ненавязчиво-деликатное предложение точно окатило ее ушатом ледяной воды. Фэй отпрянула, попытавшись найти твердую опору. Она сошла с ума и привела в дом такого же сумасшедшего! Да уж, два сапога пара. Впрочем, по его тону было трудно определить шутит он или говорит всерьез.

— Сейчас скажешь, что ты — Питер Пэн и пришел научить меня летать! — натянуто усмехнулась она.

К ее немалому облегчению, он ответил ей такой же, немного вымученной усмешкой:

— Я-то точно нет, но нельзя исключать вероятности, что ты — Динь-Динь.

Привычная уверенность понемногу возвращалась к Фэй. Она картинно закатила глаза и состроила ехидно-огорченную гримасу:

— Черт, ты меня раскусил! А ведь я так хорошо маскировалась! И крылышки вот каждый день подстригаю, и гормоны роста ем.

— Плохо ты маскировалась, двойка тебе!

Что ж, по крайней мере, у него, похоже, все в порядке с чувством юмора. Фэй осторожно оглянулась назад.

— Слушай, давай просто спустимся с подоконника обратно в комнату и не будем никуда прыгать, ладно?

Он упорно сверлил ее взглядом — надо сказать, исключительно серьезным, до мурашек по коже: