— И как на меня посмотрят местные, если я буду щеголять в мужском? — то ли выискивая к чему бы еще придраться, то ли всерьез опасаясь последствий подобной «фривольности» поинтересовалась она.

— Да уж конечно забьют камнями, предадут анафеме и сожгут на костре! — съехидничал Киэнн. Она, конечно, молодец, что осторожничает, но как-то больно уж шаблонны ее представления о «фэнтези мирах». — Беда в том, подменыш, что фейри видят не одежду, которую ты носишь — они видят тебя. Будешь ты носить мужское или женское, богатое или бедное, наденешь паранджу или не прикроешься даже фиговым листком — ты будешь только тем, что ты есть, и реагировать на тебя они будут соответственно. Их не одурачишь. Они видят твою силу или слабость, а не штаны или юбку. Хотя последнюю, конечно, удобнее заворачивать.

И, прежде чем она успела отреагировать на заключительное замечание, обернулся к Нёлди, указав на мокрое, скомканное пончо:

— Вот это тоже постирай, просуши и, если понадобится, почини.

Никс послушно кивнул:

— Конечно.

Подменыш наклонилась к плечу Киэнна:

— Входишь во вкус?

Киэнн молча хмыкнул. Это еще цветочки, деточка. То ли еще будет, если Глейп-ниэр и впрямь снова окажется у меня в руках.

А что, собственно, будет, Киэнн? — А то ты не знаешь! Надо полагать, примерно так же себя чувствует заядлый джанки, которому какое-то время назад наконец удалось слезть с героиновой иглы, когда ему снова предлагают дозу. «Ну я же только один разок, в последний раз!» Ты знаешь, что она убьет тебя, гребаный кретин, знаешь — и не можешь устоять.

Киэнн мрачно налил себе четвертую рюмку. Гостья из Сенмага встревоженно покосилась на него:

— А тебе не хватит?

— Расслабься, подменыш, — осклабился Киэнн. — Если чему-то и суждено прикончить меня, то это точно не бренди. Кому быть повешенным, тот не утонет.

Шинви сидел в дальнем углу комнаты и был нем как рыба на столе, даже не намекая на хоть один стаканчик спиртного. И только в глазах его горела неуемная, мучительная жажда.

— Не страдай, Шин, — не выдержал Киэнн. — Подойди и налей себе тоже. Я не возражаю. И ты, Нёл, тоже сядь уже и выпей наконец. Не мельтеши перед глазами, а то тошно становится.

Вот только тошно ему было вовсе не от этого. Не так уж оно и весело, выходит — быть «королем под горой», ожидающим собственного грядущего пробуждения.

Попойка закончилась только на рассвете. Нёлди проводил предполагаемую «королевскую чету» в собственную спальную и почтительно удалился. Подменыш рухнула на постель как подкошенная, и Киэнн не замедлил последовать ее примеру.

— Извини, детка, но бурного секса сегодня не будет, — сонно проворчал он.

— Иди ты в жопу! — фыркнула в ответ она и отвернулась, натянув пахнущее лавандой одеяло до самых ушей.

Однако, когда сладкие объятья сна уже готовы были распахнуться и поглотить Киэнна в своей пучине, ее настырная рука вдруг потормошила его за плечо:

— Чего хочет от тебя баньши?

Киэнн застонал. Ну какого хрена? Или не видно, что он пьян и ему сейчас все исключительно до сраки? Баньши, ее бессмысленные затеи, троны и королевства, собственная, давно заложенная в худшем из ломбардов жизнь и прочие смешные детские фантики, которые только на то и годятся, чтобы подтереть зад?

— Разрази тебя Мор, подменыш! Это что, не может подождать до утра? — Он краем глаза заметил встающее за окном солнце и сердито поправился: — До вечера? Ночи? Завтрашнего дня, мать твою во всех позах Камасутры?

Подменыш наигранно хныкнула:

— Ну я же теперь не засну, пока не узнаю!

— Заснешь, — буркнул Киэнн.

— Ты меня заколдуешь? — съехидничала она.

— Да, волшебной палкой да по мягкому месту. Спи.

— Ой-ой, напугал. Ну все-таки!

Вот дерьмо. Начинать рассказывать долгую повесть о Королевской Охоте Киэнну было уже просто невмоготу. Его едва не мутило от «покаянных исповедей», не хватало еще одной! Хотя, мутило, может быть, и не только от них. Спиртного он, пожалуй, и впрямь перебрал.

— Она хочет сделать меня королем и выйти за меня замуж, — брякнул он, чтобы только отвязаться.

Девушка на мгновение умолкла и сосредоточенно засопела.

— И ее не смущает, что ты спишь со мной?

— Это не вопрос любви или секса, подменыш, — проворчал Киэнн сквозь сон, — это вопрос власти…

Пусть Тьярла объясняет ей все сама, в каких угодно выражениях, наплевать.

Подменыш еще какое-то время нервно поерзала и, кажется, опять отвернулась. А огромная чудо-юдо рыба-сон наконец проглотила Киэнна целиком, что его, надо сказать, полностью устраивало.

Он стоял перед гладкой стеклянной горой, подпиравшей небо. Вершина ее сверкала так ярко, что болели глаза, и приходилось все время жмуриться. Его руки, также, как и ноги, были закованы в стальные кандалы, и Киэнн знал, что именно благодаря им поднимется на вершину. А там, на самом верху, его поджидал полуобнаженный жрец майя в высоком головном уборе, который заколет его обсидиановым кинжалом и вырвет сердце, а окровавленный труп сбросит вниз, на съедение шакалам. Но его сердце — это оно так ярко горит наверху, и ему нужно подняться, во что бы то ни стало подняться туда. Чтобы стать Солнцем.

Сталь царапала стекло, звенья цепей раскалывались на кривые крючья, вонзаясь в гудящее гладкое тело горы. Киэнн поднимался, шаг за шагом, удар за ударом, и его движения вырубали в стеклянной стене узкие ступени, как на пирамидах Чичен-Ицы. Земля давно потерялась далеко внизу, когда крючья вдруг закончились и стальные башмаки на ногах стерлись. Скользкая поверхность уходила из-под ног, дрожала и хрустела, как тонкий весенний лед. А до вершины оставалось еще два десятка шагов. И тогда он выломал собственные зубы, чтобы сделать из них колья, за которые он сможет уцепиться. И их хватило на девятнадцать шагов из двадцати.

Вершина была рядом, но он по-прежнему не мог дотянуться до нее. А на ее плоской квадратной площадке стояла маленькая аловолосая девочка, скривив личико в странной гримасе, значения которой Киэнн никак не мог понять: то ли рыдания, то ли хохота. Плечи ее подрагивали, в горле беззвучно клокотало, губы безобразно растягивались, из прищуренных глаз катились редкие слезинки, со звоном разбиваясь о стекло. Малышка отвела руки от лица и сняла его словно маску, под которой обнаружилось совсем другое — плоское татуированное лицо майя с бусиной в нижней губе и костяной палочкой в носу.

Жрец занес обсидиановый кинжал над головой Киэнна, и стекло пирамиды раскололось, треснуло, поползло черными змеями извилистых щелей, хлынуло вниз миллиардами осколков. В них мелькали отражения лиц — знакомых и чужих, прекрасных и уродливых, испуганных и гневных. И Киэнн знал, что все они падают в бездну вместе с ним. Потому что его время давно истекло, он мертв, и ему никогда не быть Солнцем.

Киэнн проснулся в предрассветном сумраке, жадно хватая воздух. Кровь колотилась в висках, как взбесившаяся драм-машина. К кошмарным снам ему, конечно, не привыкать, но такого изысканного бреда давненько видеть не приходилось. Любопытно, что бы сказал на этот счет упоротый дядька Фрейд? Сплошь фаллические символы и Аинэке на самом верху. Он испытывает сексуальное влечение к собственной дочери? Причем к ее десятилетней версии? — Хорошенькое дело! Благо, ей сейчас уже двадцать пять, и никто этого не слышит. М-да, хреновый из тебя психоаналитик, Киэнн. Да и король не многим лучше.

Наконец ночной кошмар немного отпустил, и Киэнн вылез из пустой постели, рассеянно оглядываясь по сторонам. Подменыша в комнате не было, должно быть, она проснулась первой. Хотя, после того, что ты нагородил вчера, вряд ли ей хорошо спалось. Эта бедная малышка смотрела на тебя такими глазами там, на берегу, словно ты — бог, прекрасный рыцарь в сияющих доспехах, ну, или, по крайней мере, у нее на тебя большие планы. Вплоть до замужества. И ты, конечно же, не удосужился донести до нее, что жена короля Маг Мэлла — существо настолько же мифическое, как и розовый единорог, срущий радугой. А уж жена короля, которая каким-то неведомым образом делит с ним власть — тем паче. Это что же, Глейп-ниэр по очереди носить? — Ну, было бы недурно, жаль, нереализуемо.