Киэнн был мрачен и молчалив, пьяных концертов он более не закатывал, но и прежним уже не был. Как подменили. Что ж, в чем-то это и к лучшему. Теперь он хотя бы не поколеблется уйти отсюда вместе с другими. Но, драные чулки леди Мадонны! Как же это больно — намеренно отталкивать от себя того, кого любишь!

Отчаяние заменяло Эйтлинн необходимое умение в вокализации написанного текста. В конце концов, песнь Глейп-ниэр — песня боли…

И вот наконец она прозвучала. Стены Стеклянной Башни многоголосо зазвенели в ответ, а над колодцем Шала-Иннан-Нэ развернулся невидимый, но превосходно ощутимый магический вихрь.

С тех пор, как Эйтлинн начала практиковаться, один из фейри, неведомо по чьей инициативе, почти всегда присутствовал в подвальном этаже вместе с ней. Чаще всего это, как ни странно, был все же Киэнн. Его присутствие давило и терзало ее, тем паче, что на каждую ее новую попытку и новую неудачу он отвечал презрительно-злорадным смешком. Время от времени это становилось настолько невыносимым, что ей уже хотелось либо попросту швырнуть в него чем-нибудь тяжелым, либо заорать так, чтобы эта проклятая башня рухнула им обоим на головы.

Сегодня его, по счастью, подменял Шинви.

— Шин, позови остальных, — твердо попросила его фоморка.

Пришло время прощаться…

Агишки нырнул в бурлящую воду колодца первым. Не задумываясь. Нёлди послушно последовал за ним. Похоже, он уже привык повиноваться Эйтлинн без рассуждений. Воронка по-прежнему гудела, путь был открыт, он вел на волю — она знала это наверняка, чувствовала своим новым седьмым чувством. Маг Мэлл звал, настойчиво и страстно…

Последний из троих пленников Стеклянной Башни, тех, кому предстояло совершить прыжок между мирами, стоял перед фоморкой, точно угрюмая тень отца Гамлета и, похоже, даже и не думал сдвинуться с места.

— Хрен тебе, — процедил он. — Если ты остаешься, я остаюсь тоже.

Эйтлинн едва не сбило с ног неожиданным шквалом:

— Но зачем?..

Все эти дни, ночи, время безвременья она пребывала в абсолютной уверенности, что чувства Киэнна к ней — если такие и впрямь существовали — можно хоронить, не опасаясь, что покойник встанет из гроба. Тысячи раз корила себя в содеянном, мечтала повернуть время вспять и поступить иначе, проклинала его, себя и все миры сразу, сколько их бы там ни было. Но, по крайней мере, была спокойна насчет того, что не станет причиной его нелепого самоубийства. И отчаянно убеждала себя, что оно того стоило.

Киэнн привычно скривил губы в полуусмешке:

— «Зачем?» Затем, что я не хочу тебя потерять, гадина ты фоморская!

Второй удар шквала сокрушил ее. Не в силах держаться дольше, Эйтлинн просто упала ему на грудь и крепко обвила обеими руками.

— И не потеряешь, — прошептала она. — Даже и не думай. Ты от меня теперь так просто не отделаешься. Если надо будет, я тебя и после смерти найду.

Он порывисто притянул ее заплаканное лицо к своему и запечатлел на губах жадный поцелуй. Фоморка ответила пылко и безудержно. Потом с силой оторвалась и, тщетно силясь унять лихорадку, почти прокричала:

— А теперь иди, Киэнн! Иди и завоюй нам этот мир! Не будь ребенком. Будь мужчиной наконец!

Вопреки самым безрадостным ожиданиям Киэнна, выбросило его вовсе не посреди ревущей морской пучины, а у самого устья реки Эльвагир, как раз там, где она еще только начинает дробиться на двенадцать сверкающих мелким жемчугом потоков, чтобы потом уже вприпрыжку, как малая девчонка, бежать к морю. Двух других беглецов поблизости видно не было — то ли выход из Стеклянной Башни фоморов был нефиксированным, что в пределах Ллира часто случалось, то ли они попросту не стали ждать бесполезного короля. Плавал Киэнн довольно посредственно, но добраться до берега все равно не составило большого труда. Выбравшись, он наконец-то блаженно растянулся на упругой прибрежной траве. Небо над головой было прозрачно-лазурным, как кожа Эйтлинн, и в его хрустальную синеву окунал неумытое лицо желтоглазый рассвет. Река плыла навстречу собственной гибели пока еще медленно и величаво, как то приличествует истинной королеве. Воздух сочился яблочным медом и оседал сладкими каплями на губах. А присевшие у воды поболтать с товарками ивы то и дело задирали широкие юбки и серебристо хихикали голосом птичьего хора.

Ветер выволок из-за пазухи пригоршню украденной где-то листвы и бесцеремонно швырнул в лицо. «Очень мило с твоей стороны». Маг Мэлл, как обычно, плел тонкие цепи невидимых связей, накрепко заковывая в них и без того давно пленное сознание. «Бери меня. Бери целиком, делай, что сочтешь нужным. Только не гони от себя. Хоть ты не гони. Хоть на этот раз».

Сквозь хмельную дремоту в ноздри прокрался пряный запах женского тела и теплые нагие бедра неожиданно сжали его талию. Шальная мысль паводком накрыла праздно пустующий разум: она передумала!

— Этт…

Щелчок и жгучий удар. Глупо. Конечно, она не могла передумать. Только не Эйтлинн.

Киэнн поднял веки. На него хитро смотрели обрамленные в роскошную оправу из рыжего меха ресниц синие сапфиры огромных глаз хульдры. Длинный коровий хвост угрожающе метался из стороны в сторону у нее за спиной.

— Сюннгива… Да, я перепутал тебя с другой. Да, я бы предпочел, чтобы это была она.

Такие шутки с хульдрой лучше не шутить. Щелчок и удар. Хвост взвился в очередном замахе.

— И что дальше? Глаза мне повырываешь?

В сущности, один удар по лицу — и ты слеп. Скорей всего, навсегда. А если не повезет, то еще и безумен. Распутная родственница эльфов и троллей кокетливо хихикнула и сильнее сдавила коленки.

— Смотри, не оцарапай свой очаровательный зад о мои ребра, Сюнн.

Хульдра снова оскалила в улыбке остренькие, почти звериные зубки, наклонилась и до крови прокусила шею чуть повыше правой ключицы.

— Что-то я раньше не замечал за тобой склонности к вампиризму, — с трудом сдержался от стона Киэнн.

— Ты много чего не замечал. — Красотка-троллиха дерзко вскинула хорошенькую головку, с наслаждением облизывая перемазанные кровью губы. Золотые кольца волос рассыпались по высоким обнаженным плечам. Ярко-клубничные соски, похожие на крохотные рожки олененка, угрожающе устремились вперед. Смотреть на все это спокойно не было ни малейшей возможности.

— Ладно, Сюнн, если это все, чего ты хочешь… Только потом не жалуйся.

Она презрительно хохотнула:

— Жаловаться на этот раз будешь ты.

Не дождешься. Хотя, конечно, в том, что у хвостатой чертовки есть все шансы вымотать его до полусмерти — в особенности после полутора месяцев на сырой водичке, какой бы волшебной она не была — Киэнн особо не сомневался. Ну а нехрен было когда-то дразнить хульдру, делая всеобщим достоянием самые пикантные подробности ваших постельных забав. Чего ее племя не прощает, так это лишнего трепа. И не притворяйся, будто не знал!

Хотя, сношаться с ней сейчас было в любом случае равносильно самоубийству. Все равно, что влезть на Статую Свободы и прицельно поссать в стакан с кока-колой дядюшке Сэму. Если только Аинэке не перестала тебя искать…

Но противиться хульдре, которая возжелала тебя поиметь, выше человеческих сил. И уж точно не под силу такому, как ты.

В конце концов, я был «мертв» достаточно долго, Аинэке могла в это поверить… Поверить и успокоиться…

Прости, Этт, ты сделала ставку не на ту лошадку.

Злая, соленая волна похоти уже несла его на гребне, захлестывая слабо брыкающееся сознание. Хульдра продолжала царапаться и кусаться, яростно размахивая тяжелым бичом шафраново-рыжего хвоста, что при нормальный условиях, конечно, нисколько бы не возбуждало, но эта хвостатая дрянь была создана для траха, все ее нежно-персиковое, окутанное дымкой золотистого пушка тело источало убийственный токсин вожделения…

Лги, выкручивайся, торгуйся, угрожай, но никогда… Не проси пощады…

Кретин, не делай этого всего! Прекрати плыть по течению! «Иди и завоюй нам этот мир». Она же рассчитывает на тебя, верит в тебя! Ты рискуешь не только собой, ты рискуешь ею! Если ты сдохнешь, ей придется драться в одиночку. А драться она, в отличие от тебя, точно будет!