Эрме снова брезгливо поморщился:
— Я тоже должен участвовать в этой ментальной оргии?
— Если ты — семисотый, то да.
Она подошла к фоморской усыпальнице вплотную, прислонилась спиной к черному наросту ее циклопической стены, закрыла глаза и принялась усилием воли вторгаться в одно сознание за другим, как уже делала это несколько раз ранее. Только теперь — захватывая их, грабастая жадными драконьими лапами и без разбору швыряя на пол своей подгорной сокровищницы. Здесь чистейшей воды бриллианты, там — россыпь мелкого жемчуга, грубый, неграненый рубин, пьянящий зеленью хризолит, полосатая шкура агата, крапчатая, как яйцо дрозда-рябинника, бирюза… Червленое золото, утонченное серебро, безыскусная медь… Все пойдет в дело! Гора росла, Эйтлинн, не задумываясь, сплавляла свою добычу в единый сверкающий слиток, пока не почувствовала, что он достаточно велик и силен, чтобы осветить путь ладьи Эарендила.
И тогда она воззвала к водам сокрытого в недрах Аннвна источника бессмертия, водам, которыми до сих пор была пропитана каждая клетка ее тела. И могучая Шала-Иннан-Нэ пробила пространственную брешь в нерушимой стене Великого Дома Пробуждения, Кир А-Мар-Бетх, закружила знакомым невидимым торнадо, а затем, все еще послушная воле заклинательницы, отступила прочь, уползла испуганным ужом под камень Безвременья.
Эйтлинн порывисто втянула воздух в легкие, разом отпуская все семь сотен чужих разумов. Волна нахлынувшей и отступившей магии сбила ее с ног. Она поднялась, отчаянно сражаясь с накатившей дурнотой, попробовала переступить порог беззвучно ревущего урагана…
А потом дурнота все же победила. И сознание — уже одно-единственное, ее собственное — предательски выскользнуло прямо из пальцев.
Когда же беглянка-душа вернулась в брошенное на произвол судьбы тело, небо над головой было уже прозрачно-сизым, и в его хрустальной колыбели, причудливо расшитой золотым кружевом, мирно качался новый рассвет. Земля была влажной, словно прошел дождь. И еще что-то настойчиво, трепетно билось в ладонь. Эйтлинн подняла правую руку и обнаружила под ней полураспустившися лиловый бутон в пушистой розетке. Она придирчиво всмотрелась в пугливо тающие молочные сумерки: похоже, ее свита была по-прежнему здесь, все семь сотен, затаившиеся поодаль и безмолвные.
Слишком безмолвные… По коже прошел мороз. Но нет, нет, в мире мертвых не цветут цветы и не светит солнце! Она все еще в Маг Мэлле, земля черная и вязкая, и пахнет влагой, дождем, согретым первыми лучами рассвета…
Эйтлинн пошарила наугад, пытаясь нащупать еще что-нибудь, что подтвердит либо развеет ее сомнения. Левая ладонь коснулась чего-то липкого и холодного, похожего на… труп. Недвижимого. Холодного. Ледяного. И янтарно-перламутровый рассвет стал для нее чернее горького пепла. Она не хотела оборачиваться. Она знала, кого увидит там. И не хотела видеть. Где же она, ваша хваленая справедливость? Вы же говорили, что у вас, не в пример людскому миру, она есть! Где она? Почему меня каждый раз жестоко обкрадывают? За что?..
Где тот обещанный ей волшебный мир, полный вечного блаженства, света и счастья? Где он? Почему меня все время обманывают? По какому праву?
Может быть… Она знает, по крайней мере, один мир, где она обрела бы покой. Если большего ей все равно не дадут. Там ее уж точно никто не потревожит. Не сумеет. Не достанет. Мир только для нее одной. Потому что…
Матерь богов! Отчего, когда тебе по-настоящему больно и плохо, ты так отчаянно жаждешь прильнуть к черной груди смерти, точно дитя малое к материнской груди? Может, мы и правда все оттуда. Из нее вышли — к ней и бежим…
Чьи-то бесстыдные пальцы неожиданно скользнули вверх по ее обнаженному бедру. Холодные, но дерзкие:
— Это была незабываемая ночь, подменыш, — чуть слышно прозвучало над самым ухом.
Сердце заколотилось так, словно внутри заперли испуганную птицу. Да нет — целую переполошенную стаю! Эйтлинн перехватила его ладонь и порывисто обернулась, разом прижавшись к нему всем телом:
— Сколько можно умирать, Дэ Данаан? — даже не пытаясь скрыть слезы в голосе, нежно отчитала его она. — Тебе не надоело?
Киэнн улыбнулся, пробежав ладонью по ее спине:
— Ты не поверишь: чертовски надоело!
— Не делай так больше!
Она попробовала на вкус его губы, с которыми уже не раз мысленно простилась ранее — они походили на подтаявшие льдинки, такие же белые, такие же холодные, но живые. Хрупкая сладость ранней весны оставалась на языке от прикосновения.
— Я мокрый и холодный, как упырь, — насмешливо щурясь, попробовал предупредить ее он.
Эйтлинн лишь крепче прильнула к нему:
— Плевала я на это!
— Ну что ж, выращивать шиповник и розы над двумя могилами определенно несколько… преждевременно, — подытожил вечно скрипучий, точно несмазанное колесо, голосок пикси.
На поляну, разбрасывая комья мокрой земли из-под широких лошадиных копыт, вылетел взмыленный Шинви. На его спине уверенно сидел златокудрый мальчуган с серебристой цепочкой на шее. Агишки картинно рухнул на передние колени и несколько раз тряхнул гривастой головой, разбрызгивая пену.
— Шинви туда, Шинви сюда! — проныл он, как только сумел в должной мере трансформироваться. — Вы уж поопределяйтеся!
Киэнн неуклюже поднялся на ноги, опираясь на плечо Эйтлинн. Лицо его сейчас походило на белый высушенный череп из вечно сумрачных залов Кэр Анноэт, под глазами лежала траурная чернота — Бездна Домну, но сами глаза сияли как полуденное небо. И Эйтлинн знала, что никогда до этого не видела его более прекрасным и величественным.
— Молодчина, Шин, — кивнул Киэнн.
Эйтлинн стянула Ллевелиса со спины агишки, на ходу осыпая мальчугана поцелуями с головы до пят. Киэнн же лишь виновато улыбнулся ей и благоговейно преклонил колено перед малышом:
— Ты тоже молодчина, Лу… — Он осекся на имени и моментально исправился: — Мой король.
