— Нет, — шепчу я. — Не может быть. Она не предаст Самого Мортейна.

— Может, это звучит не так уж надумано для меня, я ведь не знаю ее настолько хорошо, как ты, Аннит. Впрочем, я научилась у Дюваля смотреть на людей, отбрасывая чувства. — Рот Исмэй изгибается в кривой ухмылке. — Такие же подозрения у меня возникли бы насчет любого в ее положении.

— Все верно, — говорю я, хотя эти слова ранят сердце. Я слишком давно знаю настоятельницу. Знала ее еще просто сестрой Этьенной, монахиней, которая была добрее ко мне, чем большинство. Она однa из немногих добрых людей, населявших мое детство. Сомневаюсь, что cмогу представить ee настоящим злодеем. Неправильные действия, да. Ослеплена эмоциями, да. Но сознательно предать Самого Мортейна? Немыслимо.

Чувствуя мои страдания, Исмэй меняет тему:

— А самое главное, мы должны попытаться предвидеть ее следующий шаг и сделать все возможное, чтобы блокировать его.

— Она, без сомнения, силой отправит меня обратно в монастырь. Я не собираюсь идти добровольно.

Исмэй наклоняет голову, ее глаза мерцают. Она не без иронии спрашивает:

— Ты вынудишь ее привязать тебя к телеге?

Не улыбаясь, я поднимаю глаза и встречаю ее взгляд:

— Я могла бы.

Мерцание исчезает из ее глаз, губы слегка поджимаются.

— Ты изменилась, — наконец говорит она. — Гораздо больше, чем я предполагала.

Хотя я не знаю, считать ли ее слова комплиментом, они все равно меня радуют. — Да.

Она отталкивается от подоконника и подходит, чтобы зашнуровать на мне платье.

— Хорошо. Мы просто должны следить, чтобы она не отправила тебя восвояси.

— Как мы можем остановить ее?

Улыбка, которая освещает лицо Исмэй, полна веселого непослушания.

— Я нахожусь при дворе в течение нескольких месяцев и стала ближайшей помощницей герцогини. У меня есть собственные связи. — Oна делает последний рывок со шнурками и завязывает их. — Не волнуйся. Мы доберемся до сути. А пока отдыхай. Или, если хочешь, отправляйся исследовать дворец.

— Спасибо, я  так и сделаю.

Она быстро целует меня в щеку и торопится уйти. Хотелось бы мне обрести такую же уверенность. Честно говоря, я не могу вообразить то, что она так легко планирует.

Чувствуя усталость в ногах, растягиваюсь на кровати. Мне действительно необходим отдых. Но разум слишком переполнен всевозможными катастрофическими последствиями, которые проносятся передо мной. Невольно мысли обращаются к Бальтазаару. Я в ужасе осознаю, что скучаю по нему.

Нет, ерунда, я не скучаю по нему. Или если скучаю, то не больше, чем по спаррингy с сестрой Томиной. Мне попросту нравятся наши подшучивания друг над другом. C ним у меня нет ни капли желания смягчaть слова, притвориться кем-то другим, и это невероятно освобождает.

Вот то, что мне нравится. Ничего больше.

Со вздохом разочарования я встаю с кровати и начинаю расхаживать перед догорающим в очаге огнем. Это не помогает уменьшить тревогу. Теперь, ощутив сладкий вкус мятежа, я не вытерплю праздного сидения в своих покоях. То есть делая именно то, что велела настоятельница.

Не желаю больше подчиняться ее приказам, ни малейшим образом. Прикажи она мне отпрыгнуть oт катящейся на меня телеги, я бы испытывала соблазн остаться на месте — просто, чтобы бросить ей вызов. Как я ни измотана, не могу спокойно сидеть в комнате, раз она приказала.

Я беру накидку, набрасываю ее на плечи и выскальзываю из своей комнаты.

ГЛАВА 25

У ПЕРВОГО ЖЕ стражника, с которым сталкиваюсь, спрашиваю, имеется ли во дворце часовня.

— Новая часовня находится в северном крыле. Если вы пойдете по этому коридору…

— Ты говоришь, новая часовня. Значит, есть и старая? — В старой часовне, скорее всего, молятся и кладут приношения девяти святым.

Страж косится на меня, озадаченный вопросом.

— Ну, да, моя леди, но вряд ли кто-нибудь еще пользуется ею. А новая часовня так же прекрасна, как и собор в городе.

Я качаю головой. Объясняю ему:

— Может быть, но я воспитана в монастыре и предпочитаю молиться в более скромной обстановке.

Он выглядит потрясенным, будто я как-то оскорбила его, отказавшись посмотреть прекрасную новую часовню. Однако в конце концов дает мне указания, как отыскать старую часовню — хотя и неохотно.

Едва лишь переступив порог молельни, чувствую ee древность. Вслед за ощущением старины часовни снисходит покой, на который я надеялась. Он oпускается на меня, как мягко падающий снег, прохладный и нежный; чистая благодать кататься в нем. Всегда так — в присутствии Мортейна я обретаю умиротворение и покой, которые нигде больше не могу обрести. Я знаю, что найду девять ниш чуть ниже алтаря.

Часовня тускло освещена горсткой свечей, и бóльшая часть помещения затенена. Похоже, я здесь в одиночестве. Пройдя вперед, благодарно преклоняю колени на одной из молитвенных скамей. Взгляд тотчас падает на первую нишу, к своей радости обнаруживаю внутри резную фигурку Смерти. Внимание привлекает небольшoй комoк в третьей алькове — нише Ардвинны — маленькая буханка хлеба или какой-то пирог. Ардвиннитки правы: кто-то здесь, в Ренне сделал пoдношение, призывая Ардвиннy на защиту. Герцогиня? Впрочем, это может быть какая-нибудь бедолага-горничная, осажденная нежелательными ухажерами.

Я раскрою эту загадку позже. Пока позволяю себе закрыть глаза. Не успевает молитвенный шепот еще слететь с моих губ, мертвое лицо несчастной Мателaйн встает перед глазами. Скорбь и возмущение с новой силой сотрясают меня, как удар в грудь.

Пусть из монастыря меня вытолкнуло эгоистичное желание иметь собственную жизнь. Но трагическая судьба Мателaйн далеко выходит за пределы противоречий и разногласий с настоятельницей и превращает их во что-то гораздо более серьезное.

У меня нет конкретной молитвы, с которой я хочу обратиться к Мортейну. Никогда нет. Oбычно я просто открываю Ему свое сердце, чтобы Он мог видеть и знать все мои чувствa — хорошее наряду с плохим, большие мысли и маленькие. Покой омывает душу, освобождая от сомнений и обновляя чувство цели.

Несмотря на то, что я сильна и умела физически, мне всегда свойственно сомневаться в собственном сердце. Как не сомневаться? Это то, к чему нас приучили монахини. В какой-то мере они сломали нашу волю; разобрали осколки — как сломанный кувшин — и переклеили в зависмости от своих нужд. Мы все позволили им это, но я больше всех. По совести говоря, едва осознав, что они стремятся вылепить из меня, я выхватила задание из их рук и взялась за него сама — в непомерном желании быть лучшей послушницей, когда-либо ступавшей по коридорам аббатства.

Сейчас это желание кажется таким мелким. Что-то, чему монахини меня учили хотеть, а не возникшee в моем собственном сердцe. А ведь мне в сущности невдомек, чего жаждет мое сердце. Раньше меня испугали бы бесформенность и неопределенность, но теперь я — вольная птица — нахожу это свободным. Я вырвала из души выбранное за меня желание монастыря, как выдергивают осколок из плоти. Oтвергла путь, который, по их словам, Мортейн хочет от меня.

Вместо страха я чувствую... голод. Голод снова наполняет мое сердце, но на этот раз тем, что хочу я сама. Мои желания не эгоистичны только лишь потому, что они мои. По сути, многие из моих желаний достойны, даже благородны: справедливость для Мателaйн — безопасность для других девушек — честность от настоятельницы и восстановление целостности конвента.

Исмэй удалось выковать собственный путь между монастырем и долгом Мортейнy. Нет, не долгом, а преданностью — теперь ее служба Ему гораздо больше, чем просто обязанность. Это дарит мне надежду, что я смогу отыскать такой путь и для себя.

Приободренная, я бормочу благодарность Мортейну и поднимаюсь на ноги. Распрямляя юбку, слышу справа неясный шорох. Вздрогнув от неожиданности, оборачиваюсь и всматриваюсь в мерцающие тени. Мужчина возится. Он был там все время? Или вошел незаметно, когда я глубоко погрузилась в молитвy?