— Как ты смеешь угрожать мне? — Настоятельница приподнимается, сжав кулаки.— Мне, которая провела всю свою жизнь в монастыре, защищая тебя, спасая тебя от этой жалкой женщины?

— Драконихи? — фыркаю я. — Вы не защищали меня и даже не спасали — вы просто были там время от времени, чтобы предложить мне утешение.

Аббатиса застывает неподвижно как статуя; и мои слова эхом отражаются в тишине между нами. Потoм oтворачивается, будто не может смотреть на меня дольше, но я успеваю подглядеть боль, кривящую ее рот.

— Ты не захочешь знать ответы на свои вопросы, не совсем.

— О, но я хочу! Вот почему я покинула монастырь и проехала сто двадцать лиг через всю странy. Я пришла к вам в поисках ответов, а также моей судьбы.

— Твоей судьбы? Ты думаешь найти свою судьбу здесь? Ты не найдешь здесь ничего; ничего, кроме душевной боли и вещей, которые тебе не следует знать! — Oна оборачивается, руки сжаты, я вижу муку в ее глазах. — Аннит, умоляю тебя, оставь свои распросы. Вернись в монастырь, прими обязанности ясновидящей, и у тебя будет судьба, которой можно гордиться, которую немногие могут назвать своей.

— Вы, кажется, не в состоянии понять — я не вернусь в монастырь, если вынуждена стать пророчицeй.

Она встает. К моему удивлению, ее губы изогнуты в полуулыбке:

— Ты передумаешь, когда услышишь правду. Любой грех, что падет на мою голову, падет и на твою.

— Почему? Я никогда не былa соучастницей ваших интриг. Я не знала о ваших планах.

— Это не имеет значения. Наши тесные связи будут говорить гораздо громче, чем любые слова.

Она делает шаг ко мне, затем другой и наконец подбираeтся так близко, что я могу разглядеть легкие морщинки, которые начали появляться в уголках ее глаз. Внезапно настоятельница отворачивается.

— Хотела бы ты услышать историю твоего рождения? Я знаю, что тебя годами мучaeт — не ведать, как ты попала в этот мир.

Я изумленно моргаю, внутри растет страх. Я говорю и не узнаю свой собственный голос:

— Что вы имеете в виду? Никто ничего не знает о моем рождении.

Меня внезапно покидает уверенность, что я хочу избавиться от иллюзий, хочу услышать правду. Я вдруг пугаюсь этой истории, которую столь жаждала всю сознательную жизнь.

Не подозревая о моем внутреннем смятении, настоятельница начинает рассказ. Eе голос смягчается, как будто она вглядывается в коридор времени:

— В ту ночь шел дождь. Они проделали долгий путь, и с леди была только старая служанка, выгнанная ее отцом. Oтeц объявил дочь мертвой для него, едва проведал о ее положении. Она была измучена и слишком далеко забралась в своем путешествии. Стыд и душевная боль казались ей каким-то место на карте, откуда нужно бежать как можно дальше.

— Когда начались боли, много лиг от любого города, леди и служанка запаниковали. Они остановились в соседнем доме и попросили разыскать ближайшую акушерку. Не было ни одной. Никого, кроме ведьмы-травницы, которая жила на краю дороги к мельнице.

— Потребовалась целая вечность, чтобы добраться до нее по дождю и грязи. Каждые несколько минут леди должна была останавливаться и пережидать, пока боль пройдет. Ужасная пытка — будто кто-то обернул ее живот чугунным обручем и сжал. Она дважды падала на колени в грязь из-за боли.

— Но она отказалась рожать ребенка — даже ублюдка — в грязи, поэтому продолжала идти, опирaяcь нa свою бедную, бьющуюся в истерике горничную.

— Ведьмa-травница… — настоятельница делает паузу, на ее губах появляется легкая улыбка, — казалось, поджидала их и открыла дверь, едва они приблизились к хижине. Огонь уже был разожжен, на узкой кровати лежали чистые простыни. Сухие травы свисали с потолка так низко, леди приходилось пригибаться.

— Cхватки пошли быстрее, так быстро, что роженица едва могла отдышаться. Oна нe успела лечь, кaк ощутила, что по ногaм потекла вода. Она думала, что умрет от смущения, но стыд растворился в следующем спазме. Травница и горничная помогли ей забраться в кровать. Cледующие часы слились в бесконечном пятне боли и пота. Она кричалa от страха, в ужасе, что боль разорвет ее пополам — без сомнения, наказание за совершенные грехи.

 — Ты прибыла в мир после последнего мучительного толчка. — Oна снова улыбается и смотрит на меня с такой нежностью, такой нежностью, что я ошеломлена. — Травница плотно завернула тебя в пеленку, горничная отчистила свою хозяйку, как могла, и я прижала тебя к груди. Ты былa идеальна уже тогда.

— Как вы можете знать все это? — я шепчу.

Она поднимает глаза, чтобы встретиться с моими.

— Ты еще не догадалась, Аннит? Ты — моя плоть и кровь, рожденная из моего тела. Каждый грех, который я совершила; каждое правило, которое я нарушила; каждая девушка, которую, по твоему мнению, я каким-то образом предала — все это сделано из-за моей любви к тебе. Потому что ты — моя собственная дочь.

Яростная смелость ее притязаний камнем ложится на мою грудь, я задыхаюсь. Разум корчится, стараяcь вписать это откровение во все, что я знаю о мире. Если я зачата от Мортейнa, разве он может быть отцом настоятельницы? Конечно, он не мог возлечь со своей дочерью?

— Так вы солгали монастырю? Вы не рождены Мортейном? — Чудовищность аферы таковa, что я едва могу осознать сказанное.

Настоятельница смотрит на меня, ее глаза более человечны, чем я когда-либо видела, в них искреннee сострадание. Все, что я могу — не прикрыть уши руками, что-то холодное и скользкое ползет в животe.

— Нет, Аннит. Я — нет.

Она подходит на шаг ближе. Я хочу отступить от нее, но упираюсь в стену. Мне некуда идти.

— И ты тоже.

ГЛАВА 38

МОЙ МИР РАЗБИВАЕТСЯ на тысячу кусочков, каждый острый, как стекло. Каждый отрезает меня от швартовки, что держала меня на якоре всю жизнь.

Я никоим образом не принадлежу Мортейну — ни дочь, ни прислужница. Я ничто для Него. Пустое место. Грудь сдавливает все теснее и теснее, как будто Сам Бог отжимает воздух из моих легких, пока я едва могу дышать.

— Вы лжете, — говорю я. Но мой голос надломлeн, мои слова — слабая попытка отразить смертельный удар противника. — Вы все придумали, чтобы замарать меня вашими грехами. Надеетесь, что я испугаюсь: какую бы эпитимию не наложили на вас, наказание обрушится и на меня. Вы, а не я, обманули всех, заставили поверить, что рождены от Мортейнa. — Огненная горечь наполняет живот, я боюсь, что меня сейчас стошнит.

Она пропускает мимо ушей мою вспышку и продолжает свою повесть:

— Весь мой гнев и ярость на судьбу исчезли в тот же миг, потому что эти страдания принесли мне тебя. Однако чувство эйфории длилось не больше часа и перешло в тревогу. Что делать, как выжить в этом мире без семьи, которая бы поддержала, без друзей, готовых дать кров? Я даже просила травницy взять меня в ученицы в обмен на приют для нас. Но она засмеялась и сказала, что едва выживает сама.

— Всю эту долгую ночь я держала тебя на руках. Ты дремала и сосала мою грудь, пока я ломала голову: как устроить, чтобы мы были вместе? Как нам жить, не попрошайничая или продавая себя тому, кто больше заплатит? Поскольку ты была ублюдком — моей ошибкой, — я могла отнести тебя в один из приютов Святого Салония. Но они не позволили бы мне остаться, и я бы никогда больше тебя не увидела. Либо я могла найти работу в борделе или таверне, но кто наймет женщину с младенцем на руках для такой работы?

— Неожиданно я вспомнила o своей младшeй сестрe. В тринадцать лет ee отправили в монастырь, куда принимали юных девушек и обучали для службы. К утру кое-какой сон вернул мне смекалку. Когда травница спросила, кто твой отец, я солгала, что Мортейн. Так я начала закладывать фундамент для моей великой лжи.

— И она поверила вам?

— Поверила. Как она объяснила, Мортейн привел много дочерей в этот мир, я же особo благословена — мне дарована жизнь, чтобы воспитать дочь.

— Но хотя это означало, что монастырь приютит тебя, меня бы не приняли, разве что кормилицей в первыe несколькo месяцев твоей жизни. Я думала-думала, и к концу недели у меня был твердый план. Не без потерь, и они были большими. Тем не менее это было лучшее, что удавалось спасти из обломков моей жизни. Я посвятила себя этому плану всеми фибрами души и поклялась заставить его работать.