Любимый голос звучал в ушах и в голове, шептал и звал, но определить направление Инга не могла. Отголоски ли это воспоминаний или он внял ее отчаянному зову?
Да, она вспомнила. У нее была замершая беременность. Инга носила мертвый плод в течение двух с половиной недель. Она попала в реанимацию в тяжелом состоянии: от воспаления развилось сильное кровотечение и пошли осложнения. Потом она долго лежала под капельницей и еще три месяца восстанавливалась. О беременности Инга узнала последней, когда пришла в себя на больничной койке. Врачам удалось отвадить беду, спасти ей жизнь, но через полгода пришлось сделать еще одну операцию, и детей после этого она иметь не может.
Домой после операции она вернулась только спустя два месяца, подлатанная и вместе с тем вымотанная, искромсанная морально и физически. Филипп все время был рядом, поддерживал и успокаивал, а она швырялась в него чем попало, кричала, отказывалась от еды и запиралась в ванной, чтобы выплакаться. Филипп и Нона стучались, испуганно окликали ее и просили выйти. Если она не отвечала, вскрывали дверь. Приступы мертвецкой апатии, когда не было сил пошевелиться и хотелось только лежать и смотреть в стену, сменялись вспышками ярости, когда Инга сыпала обвинениями и упреками: почему они не могут хотя бы на пять минут оставить ее в покое?!
Нервным срывам не было конца. Однажды Инга вышла из себя особенно сильно и в слезах сказала Филиппу, что им лучше разойтись. Пусть он найдет себе другую, здоровую и полноценную, не подкошенную припадками, которая не будет швыряться в него книгами и плакать по десять раз на дню. Она гнала его в бессильном отчаянии, Филипп не хотел уходить, ему было страшно оставлять ее, но верная и заботливая Нона посоветовала не подливать масло в огонь: сейчас не лучшее время для объяснений, пусть Инга успокоится. Нона заверила Филиппа, что с Ингой ничего не случится, пока она рядом, и пообещала держать с ним связь.
Филипп ушел домой, но назавтра вернулся. Инга не пожелала его видеть. Он приходил и звонил каждый день на протяжении трех недель, потом не выдержал и после очередного переданного через Нону отказа поговорить не выдержал и, посчитав, что дал Инге достаточно времени побыть одной, прошел в комнату, где они жили вместе, пока его не выслали прочь. Инга в слезах повторила все, что сказала три недели назад. Филипп глядел на нее мрачно и уже не пытался переубедить. Инга похолодела при мысли, что он, должно быть, внял ее слову, обдумал все и теперь пришел проститься. Когда он шагнул к ней с явным намерением обнять, Инга в ужасе отшатнулась. Если он коснется ее, она уже не сможет его отпустить, никогда не сможет. Филипп загнал ее в угол, мягко, невзирая на горькое сопротивление, притянул к себе, и через собственное бессвязное лепетание Инга услышала любимый голос. «Я не собираюсь никого искать. То, что случилось, не только твое несчастье, но и мое. Мы должны справиться с этим вместе, потому что мне тоже тяжело, как и тебе. И ты нужна мне сейчас, как никогда. Я без тебя не справлюсь».
Инга разрыдалась. Как она могла прогнать его? А если бы он не вернулся? Она вцепилась в него изо всех сил, Филипп уложил ее рядом с собой на диван и стал гладить по спине и волосам, ласково приговаривая, что у них все наладится, главное не отдаляться друг от друга. Инга заливалась слезами у него на плече, вдыхая родной запах, и спустя час задремала, обессиленная, но умиротворенная.
Когда она проснулась, он сказал, что им надо пожениться. Может, хоть так она выбросит из головы глупые мысли, прекратит наконец думать, будто он хочет оставить ее. Он никогда не оставит ее. Кто же будет защищать его от хулиганов? Инга печально улыбнулась. Она согласилась, но с условием, что они дождутся, пока она закончит курс психотерапии, немного оправится… Еще же и диплом надо получить, работу над которым она отложила из-за болезни. Филипп не стал скрывать досады: все отодвигается на неопределенный срок, а важно сделать это именно сейчас, как она не понимает?.. Но Инга просила так отчаянно, и он уступил. Про себя она решила дать ему возможность все обдумать. Она безумно его любит, но брак из чувства долга?.. Нет, это дело заранее проигрышное.
На следующий день Филипп, как и три недели назад, сопровождал ее к психотерапевту, а спустя год со словами «все, думаю, я выдержал твое испытание, больше никаких отсрочек» сделал ее наконец-то своей. Инге было двадцать четыре.
Она помнит. Помнит до мельчайших подробностей! Но вдруг это яркое и детальное воспоминание не более чем выброс перед забвением, последняя мышечная активность покойника перед кремацией? Нет! Такого не случится! Она ведь помнит! Все помнит! Она не забудет, ни за что не забудет, он живет в ней, он часть ее!
– Филипп Ирман… Инга Ирман… – шептала узница, всхлипывая и проглатывая окончания слов. – Филипп… Филипп…
Она всегда называла его полным именем, без сокращений. Он не оставил ее тогда, не оставит и сейчас.
Обрывки воспоминаний разрывали мозг на части. Ноги затекли и страшно ныли, пятки горели огнем. Сидеть на одном месте больше не было сил. Инга выпрямилась и прислонилась к стене. Так она стояла невесть сколько, сжимая и разжимая пальцы, дыша тяжело и прерывисто. Инга не могла лечь в постель: матрасы унесли и теперь кровать зияла обнаженным каркасом, точно деревянная клетка. Еще одна…
Инга прошла в уборную, плеснула водой в пылающее лицо и долго-долго стояла над умывальником, роняя слезы в эмалированный таз, которым еще совсем недавно хотела оглушить палача. Инга прижала прохладную влажную ладонь ко лбу, а когда та нагрелась, оросила руки еще раз и умыла шею, провела от кистей до локтей и выше, до самых плеч, тщетно пытаясь остудить распаленное тело. Как жаль, что нельзя принять душ!.. Инга вспомнила, как Захар направил лейку ей прямо в лицо и удерживал, пока она не стала захлебываться. Девушка вспыхнула обжигающей ненавистью, сжала кулаки и стремительной, какой-то механической и будто чужой поступью вышла на веранду.
Кушетка на месте, никто ее не унес. Инга легла и отвернулась лицом к спинке, поджав под себя ноги. Но долго не улежала. Оглушительная птичья трескотня действовала на нервы сильнее скрежета вилки по стеклу. Зачем так орать? Каждая клетка полыхала; искусственно подогретая кровь с бешеной скоростью неслась по венам, и не было возможности усмирить это пламя! Инга перевернулась на другой бок. Мягкая обивка раздражала и натирала кожу; непроизвольно сокращалась мышца на левом бедре, руки и ноги сводило нервными судорогами, словно кто-то привязал нитку и теперь забавлялся, дергая из стороны в сторону. Инга рывком села, свесив ноги на пол, и вцепилась в края кушетки. Не двигаться. Не двигаться, и все пройдет. Чем больше она суетится, тем сильнее распаляется.
– Инга!.. Инга!..
Это по-настоящему, или он зовет ее из воспоминаний?.. Инга открыла глаза, но перед ней никого не было. Девушка надсадно всхлипнула и расплакалась. Сойти бы с ума. Начать бы видеть его. Почему она не может видеть его? Пусть заберет ее с собой.
Инга вскочила с кушетки, пнула подушку и заметалась по веранде. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть, пять, четыре, три, два, один… Шесть шагов – из одного конца в другой. Еще раз. Еще раз. Инга резко остановилась, словно налетела на невидимую стену. Нельзя. Нельзя. Не поддаваться! Чем больше суетится, тем сильнее распаляется. Подкинешь дров – и пламя заиграет во всю мощь. Не подпитывать его, не кормить эмоциями!
Инга вернулась в дом и в попытке скрыться от невыносимого птичьего тарахтения, от которого тело исходило мелкими и частыми вздрагиваниями, как в нервном припадке, забилась в уборную и съехала на пол. Но трескотня достала ее и здесь, проникнув через маленькое зарешеченное окошко вентиляции в верхнем углу. Инга зажала уши ладонями, но теперь ее раздражали мелькающие перед глазами цветные точки. Было очень неудобно сидеть: давили задние карманы шорт, ноги в мокасинах скользили по забрызганному после умывания дощатому полу, в довесок больно упирались в стену позвонки.
