— Пан атаман!.. Дай слово вымолвить!

Но казаки схватили горбоносого и потащили. Он закричал глухо и надрывисто:

— Помилуй, атаман, батька родной! Все скажу!.. Сам!..

— Говори! — Небаба уставился на мужика колючими черными глазами.

— Болтал я сдуру, пан атаман!.. Прости пустую голову… Не лях же я, православный…

— Не знаю, кто ты. Где хата твоя?

— Православный… — твердил горбоносый, припав к земле.

— Где живешь?! — прикрикнул Небаба. — Будешь мне долго голову морочить? Отвечай, нечистая сила!

Мужик еле слышно прошептал:

— В Охове…

— Кто послал в Пиньск? Ну!..

— Не хотел я… Заставили… Не хотел идти… — и, закрыв лицо руками, упал ниц.

— Лазутчик, — покачал головой Небаба. — Лукаш Ельский образумил и послал.

— Повесить его, нечисть! — ревела толпа.

— Смерть изменнику!

— Карати на горло, атаман!

— Делайте, что хотите! — махнул Небаба и отвернулся.

Мужики схватили горбоносого и потащили к раскидистому вязу, что рос за ратушей…

Небаба сложил листок и отдал его трубачу.

— Неси, отдай пану Лукашу Ельскому. Спрашивать будет — расскажи, что видел и слышал.

Любомир повел мужика к Лещинским воротам. Увидав джуру, казаки оттянули железные засовы.

— Азами би[23] духом не пахло!

Трубач, довольный тем, что остался жив и невредим, поспешно выскочил за ворота.

— А ты? Покаместо[24] стоять будешь?

Мужик не торопился за трубачом.

— Не хочу до пана войта, — залепетал мужик. — Христом господом прошу, не неволь, казак, душу. Паче смерть приму от сабли, а не пойду назад…

— Не моей волей решать, — строго предупредил Любомир.

За мужика стали просить казаки и сообща решили оставить его в городе.

Небаба приказал Любомиру трубить сбор. Заиграл рожок. Сотники вывели казаков к городской стене. Казаки двигались шумно. На ходу подгоняли амуницию, проверяли оружие. Около полусотни мушкетов в загоне Небабы прибавилось — часть побросали рейтары Шварцохи, часть досталась из шляхетного города, когда бежал пан войт. Мушкеты и заряды раздали казакам. Пуль и зелья было достаточно. Небаба, тронутый единством горожан, повеселел. Атаман и казаки знали, что бой предстоит жестокий, что многим суждено сложить головы. Это не пугало. Был бы прок от пролитой крови.

— Не слышно Гаркуши, — Небаба с тревогой сказал Шанене. — Может, перехватили твоего Мешковича?

— И это может быть. Только Гришка и на дыбе рта не раскроет. Надежный мужик.

— По времени Гаркуше пора быть здесь.

— Скажи, атаман, выстоим ли? Как душа твоя чует?

Трудный вопрос задал Шаненя. Стены в городе слабые, старые. Осаду долгую, да еще при пушках, им не выдержать. А войска казацкого немного. Единая надежда на холопов и ремесленников. Но задумал Небаба не осаду держать, а разбить отряд пана Мирского. Если, конечно, Гаркуша подоспеет…

— Не знаю, Иван, как битва пойдет. А в битве случиться всякое может. Должны выстоять.

Они сели на коней и поехали по запруженной повозками и казаками улице.

— Дорогу атаману! — неслось по рядам.

Расступались казаки и горожане, которые шли вместе.

— Дорогу!

Высоченный казак с обвислыми черными усами схватил стремя Небабы и посмотрел атаману в глаза.

— Поспеемо, батько, к зимушке на Украину ридну вернуться? Болит серденько по милому краю.

— Не нравится на Белой Руси?

— Дома лучше.

— Что там огонь, что тут огонь. Побьем панов и вернемся. Видишь сам, в какой беде белорусцы.

— Вижу, батько. Не оставимо. Полягаем, а не оставимо…

Тугой комок подкатился к горлу Шанени. Хотел обнять этого рослого казака, прижать к сердцу.

— Отчепись! — крикнул Любомир казаку и щелкнул плетью. — Не занимай дорогу.

И снова стали пробираться через поток людей. Сотники поставили казаков на стену.

— Мушкеты до ворот! — приказал Небаба. — В ворота войско ломиться будет. Горожан сюда на подмогу…

Не прошло и часа, как на стенах был весь загон. К нему присоединилась чернь и ремесленники. Обеспокоенным глазом Небаба окинул поле. Но люди не видали тревожного взгляда атамана. А ему было о чем тревожиться. В полверсте застыли драгуны в синих сюртуках. Темными овальными пятнами на груди драгун лежали кирасы. Рядом с ними рейтары.

У Шанени захолонуло дух, когда он поднялся на стену: тучей стоит войско. У леса подняли жерла пушки, возле — которых возятся пушкари. Уже дымят фитили. А мужики машут кулаками войску, поднимают косы, кричат:

— С казаками помирать будем!

— Не выдадим черкасов!..

У леса пропели трубы и смолкли. Вылетели из стволов кулеврин яркие языки пламени, и гром выстрелов потряс околицу. От пушек облаками поднялись к небу клубы порохового дыма. Со свистом пролетели над стеной ядра. Одно из них угодило в стену, отскочило и, влетев в ров, зашипело в воде. Сразу же к воротам пошло войско. Шло угрюмо и тяжело. Пикиньеры, рейтары и драгуны предвидели кровавый бой, в котором полягут многие. Не впервые встречались с черкасами и знали, что рубятся те — насмерть. Обособленно держались рейтары Шварцоха. Они не шли на приступ: ждали, когда стену прорвут пикиньеры. Шварцоха и его войско только теперь поняли, что были жестоко обмануты канцлером, который заверил, что поход по Великому княжеству Литовскому будет для воинов веселой прогулкой, что крестьяне падают ниц лишь при виде мушкетов. Тогда была выплачена рейтарам часть денег. Теперь же ничего не оставалось делать — впереди бой и смерть.

Снова ударили кулеврины. Над головой Небабы с шепелявым свистом прогудело ядро.

— Мушкеты! — крикнул он.

Казаки взялись за оружие.

За пикиньерами шли стрелки и рейтары. В двухстах шагах кони остановились, и, обходя их, к стене бросилось пешее войско. Стрелки поспешно поставили сошки, положили на них мушкеты, и раздались выстрелы. Втянув голову в плечи, к стене припал Шаненя. Пули прожужжали над головой, как пчелы. Через ров, который местами давно пересох, опережая стрелков и потрясая алебардами, побежали пикиньеры.

В ответ со стены загремели казацкие мушкеты. Покатились в желтую траву первые убитые, застонали раненые. Пикиньеры добежали до ворот. Они были накрепко заперты, и войско начало штурмовать стену. Грохот мушкетов был недолгим — пока сближалось войско с казаками. Грохот внезапно сменили казацкие голоса, грозные и гучные. Засверкали сабли. Опустились книзу пики, и началась рукопашная.

Грозя длинными и острыми алебардами, воины лезли на стену. Казаки рубили черенки алебард саблями, но твердое, сухое дерево не поддавалось ударам. Пикиньеры уже знали отчаянный казацкий нрав и пики старались держать в руках крепко. На глазах у Шанени Юрко ударил саблей по древку. Воин держал его слабо, и пика острием пырнула стену. В какое-то мгновение Юрко цепко ухватился за древко и вырвал пику.

— Бей ляхов! — кричал Юрко, отчаянно работая пикой. Сделав выпад вперед, метнул ее в воина. Острие пробило плечо, и, зажав рану рукой, пикиньер упал на землю. Едва удержался на стене и Юрко. Потеряв равновесие, ткнулся лицом в острый камень, разодрав щеку.

Перед глазами Шанени мелькнуло острие. Отшатнувшись, почувствовал, как всего пробило холодным потом. Оцепенел на мгновение и в тот же момент заметил идущего на него воина. Он увидел еще перекошенное яростью лицо пикиньера, свирепые глаза и полураскрытый рот. Шаненя вскрикнул, но крика не получилось, он застрял где-то в груди, в горле. Скорее машинально, чем умышленно и осмысленно, он выкинул вперед обе руки, крепко зажав в них бердыш. Копье ударило в сталь, соскочило и, сорвав с головы шапку, ушло назад. Шаненя отпрянул от стены. «Живой!..» — мелькнуло в мыслях, и губы, одеревенев от испуга, с трудом зашевелились. «Господи, убереги!..» — страстно прошептал Шаненя. Ему показалось, что теперь перешагнул роковой рубеж страха и больше смерть не угрожает ему. Шаненя поднял бердыш и ринулся к стене, где во весь рост выросла фигура пикиньера. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга оцепеневшими глазами, безумными глазами.