Любомир обмыл в речушке рану на шее, обмотал свежей тряпицей и, увидав Алексашку, тяжело опустился рядом.

— Куда подадимся?

— Дорога теперь одна — в лес. — Любомир вздохнул. — Будем искать Гаркушу.

Где отряд Гаркуши, казаки знали понаслышке. Шли на восток солнца и были уверены, что найдут. Под Гомелем, Быховом, Речицей, Туровом так же пылали хаты и панские маентки. В деревнях слыхали о Гаркуше. Ходили среди казаков слухи о том, что под Лоевом объявился отряд атамана Кричевского. Говорили о нем разное. Одни уверяли, что Кричевского тайно послал сам гетман Януш Радзивилл, чтоб побольше собрал в отряд казаков и черни, а потом привел их в стан королевского войска. А еще: Кричевский знатный пан и прозвище его совсем другое. Иные утверждали, что рода он шляхетного, но перешел на сторону казаков и черни и верен им до конца. В это верили больше. В подтверждение вспоминали гетмана Хмеля, который также из богатого рода, знает многие языки и без толмачей говорит с греками и татарами. Казаки не сомневались: куда бы ни пришли теперь, примут с охотой. Могут податься и на Украину, в войско гетмана Хмеля. Сто сабель казацких — немалая сила. Но Гаркуша ближе всех. Ко всему с Небабой имел дружбу…

Шли рысью казацкие и мужицкие кони через безлюдные тихие веси. Ныли сердца, и не покидали грустные думы. С тоской смотрели на опустошенные деревни. Ни мужиков, ни баб, ни живности. Брошены в хатах ветхие пожитки. Не топлены печи. Гуляет осенний ветер по дворам. Люд, который покрепче на ногах, подался на Русь. Некоторые укрылись в лесах, нарыли землянок и нор, ждут, когда пройдет смутное время. А скоро ли оно пройдет — неизвестно. В Пинске погасло пламя — в других местах уже дымится. Тревожно звонят в церквях колокола. Чернь слушает этот звон с трепетным сердцем и знает, что святые отцы втайне читают молитвы и просят бога избавить от панов-униатов и еретиков. Слышит ли господь молитвы эти? Внемлет ли им?.. Должен внемлить: обильно полита кровью земля Белой Руси. Стоят свежие, гладко струганные кресты на тихих кладбищах. А конца войны не видать. Ходят слухи, что ведет король Ян-Казимир с гетманом Хмельницким переговоры о мире. Если так — погаснет пламя на черкасской земле, вернутся казаки домой. А здесь что будет? Не так просто угомонить растревоженные сердца. Не утихнет, наверно, Белая Русь…

Слипаются глаза у Алексашки. Устало качается в седле, думает о черкасах, о жестоких боях, а перед глазами грустное и тревожное, по-детски ласковое Устино лицо…

Вторую половину ночи пан Ельский спал плохо. Мучили кошмары. Несколько раз вставал, пил из кадки студеную воду и, кряхтя, ложился снова. Ворочался с боку на бок и чесался — заедали блохи или от житейских забот шел зуд по телу. Под утро уснул. И виделось пану Луке Ельскому, будто стоит он на высокой горе. Оказалось вдруг, что гора та — замок самого короля Яна-Казимира. Подходит к нему медленно ясновельможный король и говорит: «Править тебе Пинеском». Королю покорно ответил войт: «Воля твоя, ясновельможный». А тогда тот молвит: «В злате будешь, в богатстве. Не давай поводья черни… Высекай схизматов мечом, выжигай полымем…» Хотел ответить войт — не ответил: разбудил воевода Парнавский. Вошел в хату, вспотевший и красный, опустился на лавку. Озорно поблескивали глаза.

— Разбили черкасов!

— Сон в руку! — пан Лука Ельский облегченно вздохнул. Потер лицо ладонями. На дворе было тихо. — Схватили схизмата Небабу? Не ушел разбойник?

— Схватить не удалось, — зацокал с сожалением Парнавский. — Не подступиться было к нему. Двух рейтар зарубил, да еще двое легли от схизматов, что спешили к нему на выручку. Порешили его наконец.

Пан Лука Ельский начал поспешно натягивать сапоги. Пристегнув саблю, налил в келих вина, выпил его одним махом. Келих подал воеводе.

— Бушует пламя? — войт заглянул в окно.

— На убыль пошло. Ветер пропал.

— Неси хоругви в город. Чтоб неповадно было черни, карать будем волею божей, как обещано было мной в письме. — Распахнув двери, крикнул: — Коня!

Прежде чем поднимать войско, войт вел разговор со Шварцохой. Тот был хмур и недоволен. Почти все рейтары и пехота порублены казаками. А те, которые остались живы, не хотели идти в бой. Пан Лука Ельский вскипел:

— У нас уговор был, пан Шварцоха, королевской печатью скрепленный. Рушить его не смеешь!

— Доннер ветер с уговором! — коверкая немецкие и русские слова, волновался Шварцоха. — Рейтары и пехота ждут денег, которые обещал гетман Радзивилл.

— Гетман свое слово сдержит, — уверенно ответил войт. — А ты не будь подобен на татар и совестью не торгуй. Те Хмелю готовы служить и королю в один час. Смотрят, с кого больший ясыр взять, да где повыгодней.

Шварцоха скривился.

— Войско наемное, гер войт. И ты смотришь выгоду, и рейтары. Гетман Радзивилл обещал харчи, а кормит чем?.. — Шварцоха поджал губы.

— К черту, пся южка! — снова не утерпел войт. — Какие харчи надобны твоим бездельникам?!. Не жарить ли им индеек? А пожрав, они будут греть пупы у костров?!.

— Воля твоя, гер войт, — твердо ответил Шварцоха. — Рейтары уведут коней в лес.

— Добро, — согласился пан Лука Ельский. Понял: наемные рейтары — не квартяное войско. Могут повернуть оглобли. — Добавлю им по три кварты пива в день. А сейчас не в бой ведешь, а в город, из которого удрала чернь и волею божьей на рассвете полегла в болоте. Схизматов усмирять надо. Я отпишу сегодня же гетману Янушу Радзивиллу о деньгах. К вечеру прикажу выдать рейтарам по одному злотому из своей казны… Если в городе поживу найдут — ни я, ни гетман перечить не будем. Так и передай своему войску.

Войско было довольно переговорами с войтом пинским. Оно выступило через час. Следом за ним повели отряды воевода Парнавский и прибывший из-под Слуцка хорунжий Гонсевский. За ними тронулись пушкари. Кое-где город еще горел. К этому времени на всем посаде лежали угли. Выгорела Слобода и большая часть улиц, примыкавших к Лещинским воротам. Но огонь добрался вплотную к шляхетному городу. Первым домом на Васильевской горке, который лизнуло пламя, был дом пана Скочиковского. Сухой гонт вспыхнул, как солома. За крышей задымили смолистые, почти новые бревна. Затем пламя перекинулось на сараи.

Неподалеку догорали два молитвенных дома, церковь, костел Святого Франциска и ратуша, подожженная казаками перед уходом из города.

От Северских ворот, по улице, пропахшей дымом и притихшей, стегая коней, мчались рейтары. Припав к гривам, сверкая саблями, теперь они были уверены в том, что нет силы такой в городе, которая могла бы остановить их и повернуть назад. Спрятались люди по хатам и погребам, залезли на чердаки и, раздвинув солому, с замирающими сердцами смотрели на сытых коней, на сверкающие сабли, на свирепые лица под железными шлемами. Откуда и чей появился в этот час на улице босоногий мальчишка с русой головкой? Придерживая рукой широкую синюю рубашонку, перебежал дорогу и прижался к березе, с удивлением рассматривая войско. Отделился от мчащейся лавины всадник. Чиркнула сабля густой туманный воздух… Ахнули притаившиеся под крышами люди, отпрянули от щелей, прикрыв лица ладонями. А он остался лежать под березой, раскинув ручонки, уткнувшись окровавленным лицом в пожухлую траву.

За рейтарами, выставив пики, подняв алебарды и бердыши, бежала пехота и растекалась по кривом улочкам, которые пощадил огонь. Улочки сразу же наполнились детским криком и воплями баб. Врывались в хаты, насмерть кололи пиками, рубили бердышами и безжалостно добивали раненых. В сундуках и на полатях искали скарб. Брали все, что приходилось по душе.

Влетели в дом золотаря Ждана. Бабе, что была на сносях, распороли брюхо. Она тут же скончалась на полу, в страшных муках, истекая кровью. Золотарь схватил топор, но его прижали пиками к печи:

— Злато!

— Нет у меня злата, — шептал каменеющими губами Ждан.

— Показывай, где сховал!