Гетман доносил королю о положении в крае, еще раз напомнил о надобности нового набора наемного войска.

Окрут писал и думал о том, что разгром армии Кричевского не принес спокойствия. По всей видимости, гетман Радзивилл направит войско под Могилев — там сейчас поднимает голову чернь. В той стороне объявились новые загоны черкасов, которые ведет казацкий наказной гетман Иван Золотаренко.

Гетман Радзивилл поднялся из кресла и, тяжело ступая, подошел к столику, на котором стояла бутылка французского пунша и серебряный кубок. Наполнив кубок и отпивая маленькими глотками, приказал:

— Пана Вартынского с отрядом в пятьдесят сабель отправить в Могилев… Сегодня же…

В Могилев пан Вартынский отправился охотно. В городе, неподалеку от церкви всемилостивого Спаса, стоял дом его дяди, богатого и знатного пана Константы Поклонского. Несколькими годами ранее Вартынский дважды бывал в Могилеве. Ему нравился этот тихий и богатый город на правом высоком берегу Днепра. И, вместе с тем, зная прошлое города, относился к нему настороженно. Пятьдесят лет назад, когда к Могилеву прибыл полоцкий архиепископ пан Загорский, горожане закрыли наглухо ворота. Архиепископ был потрясен неслыханной дерзостью и провел бессонную ночь в Буйничском монастыре, что в восьми верстах от Могилева. Рано утром прибыл в Буйничи ксендз и поведал архиепископу, что могилевцы не хотят признавать более пана Загорского своим владыкой, ибо переходить в унию не желают. Архиепископ уехал ни с чем. А через двадцать лет с тем же делом направился в Могилев архиепископ Иосафат Кунцевич. И ему пришлось стоять под воротами. Злое письмо отправил архиепископ королю Сигизмунду. Король послал в Могилев войско. Зачинщикам непослушания на Ильинской горе близ Успенской церкви срубили головы, а церкви опечатали. Православные не покорились и в унию не перешли. Службу свою отправляли в шалашах и дали клятву не отступать от веры. И только через пятнадцать лет по велению короля Владислава двери церквей были вновь отворены и горожанам возвращены их привилеи. В знак своей многолетней и трудной борьбы в том же году была заложена церковь Богоявления Господня. Город быстро рос и богател. Из Могилева тянулись купеческие обозы в Москву, Киев, Ригу, Новгород. Вверх и вниз по Днепру шли барки и байдаки с воском, льном, хлебом…

Сейчас Могилеву отведено весьма важное место на порубежье. Стоит город на перекрестке больших шляхов. Двигаясь к московским землям, миновать его невозможно. И русские стрельцы брали его четырежды в прошлом столетии. Теперь казацкие загоны нацелены на Могилев. В городе и его окрестностях пока тихо. Но тишина эта коварна. Чернь может подняться сразу во всем старостве… Могилевской черни, как и всей черни Белой Руси, верить нельзя.

На третий день отряд подошел к Могилеву. Вартынский спустился с кручи к Днепру. Умылись в тихой, легкой воде, искупали уставших лошадей и потом направились в город. Стража долго не раскрывала ворота. Осматривала через бойницы конников да расспрашивала, куда и зачем едут. Только потом медленно разошлись тяжелые дубовые створки. И хоть в Могилеве шляхетного города не было, но центр имел внутренний вал, стены и ворота. В городе людно. Крамники раскрыли двери и стоят в ожидании покупателей. Только тех все меньше и меньше. Время неспокойное, и люд прячет деньгу, живет скупее и экономнее.

Пан Вартынский придержал коня у крыльца дома, ловко соскочил с седла и, вбежав на крыльцо, толкнул дверь. Вышла навстречу служанка и отпрянула к стене, пропуская пана. Вартынский бросил дерзкий взгляд на розовощекую девку и, проскочив в покои, попал в объятия дяди Константы Поклонского. Высокий и худой, он обнял длинными руками племянника, глубоко вздохнул и, прищурив глаз, спросил:

— Куда путь держишь?

— Сюда, в Могилев. Ясновельможный пан гетман Радзивилл отправил с драгунами.

— Славно, шановный! Войско нужно в городе.

— Здесь спокойно?

— Так. Драгуны не помешают. Ну, пойдем, пойдем. — Поклонский взял за локоть племянника и повел в гостиную. — Как там в войске?

— Лагерем стоит под Речицей. Черкасов порешили в бою. Здрайца Кричевский душу отдал.

— Кричевский?! — радостно воскликнул Поклонский. — В бою?

Вартынский помотал головой.

— Раненого увозили черкасы. Его настигли гусары и взяли в плен. Так он, скотина, голову сам себе раскроил о колесо.

— Вот оно как!.. Поделом ему собачья смерть.

Поклонский усадил племянника за стол, который немедля накрыли слуги. Трое суток Вартынский был на сухих харчах и теперь с охотой принялся за сочную распаренную баранину в тушеной моркови. Ел и запивал виноградным сухим вином.

— Что в Могилеве? — жуя мясо, Вартынский из-подо лба посмотрел на дядю и подумал: осунулся пан Константы, но глаза по-прежнему орлиные.

— Как видишь. Бродят шайки вокруг.

— Так. Чернь ждет черкасов.

— Кто знает, кого ждет. Черкасов, а может, московитов. Известно, что русский царь помышляет о войне и готовится к ней.

Вартынский знал, что тревожит дядю. Под Могилевом, у Чаус, имение пана Константы. Земля там угожая. И если пойдет русский царь на выручку Хмелю, то из смоленского порубежья дороги на Украину лежат через Могилевские земли. Словно разгадав мысли дяди, Вартынский допил вино и, поставив возле бутылки кубок, осторожно заметил:.

— Дряхлеет Речь и слабеет.

Поклонский поднял на племянника глаза.

— Я так думаю, шановный. — И, понизив голос: — Державный не может теперь уберечь земли подданных. Панство должно само думать.

О чем должно думать панство, Поклонский не сказал. Но Вартынский хорошо знал дядю. Прежде чем говорить что-либо, пан Константы поразмыслит да прикинет, потом уж выскажет. Расспрашивать дядю не захотел. Решил, раньше-позже выскажет сам. Но Поклонский вдруг подытожил разговор.

— Время покажет. Ждать осталось недолго. Русский царь играть в молчанку не будет…

Поклонский легко встал из-за стола, прошелся по гостиной и, словно вспомнив, раскрыл дверь и приказал служанке:

— Девка! Стели пану постель, и поживее! С дороги отдыхать будет.

Вартынский не стал ждать, пока девка постелет, а следом прошел за ней. Минуту стоял у дверей, разглядывая сильные загорелые ноги. И когда та склонилась, застилая простыню, подошел сзади и, обняв, потянул на кровать. Она забилась, стараясь освободиться от цепких рук.

— Пусти, пане!..

— Ну чего ты боишься, дура, чего боишься?.. — жарко шептал Вартынский, заламывая руки девке. Освободившись, она вскочила, поправляя задранное платье. Вартынский разозлился, сверкнул глазами:

— Стели и убирайся вон, скотина!..

Пуля ударила в грудь, и Кричевский свалился с лошади. К нему бросились казаки и, подняв, на руках унесли в перелесок. Кричевского положили в телегу, и черноусый жилистый казак, в изодранном кунтуше и без шапки, показал обнаженной саблей в сторону леса:

— Погоняй!..

Алексашка ударил вожжами по крупу коня. Около десятка казаков, сдерживая разгоряченных коней, потянулось рысью за телегой, которая поскрипывала на лесной, неровной, изрезанной корнями дороге. Кричевский лежал на спине с закрытыми глазами, тихо стонал. Алексашка поглядывал на его округленное бледное лицо. Когда телегу подбрасывало, натягивал и отпускал вожжи. Он прислушивался к грохоту боя, который постепенно затихал, к крикам раненых и думал о том, чтоб побыстрее уйти поглубже в лес. Не успели отъехать и четверти версты, как послышался за спиной топот. «Погоня!..» — мелькнула мысль. Алексашка не ошибся — отряд гусар с обнаженными саблями мчался вослед. Казаки окружили телегу, чтоб защитить своего атамана. Засверкали сабли. Алексашка, кусая до крови губы, вцепился руками в дробницы, проклиная свою беспомощность. Через несколько минут половина стражи черкас была порублена. Телегу окружили. Гусар в голубом камзоле, в кирасе, приказал: