Нет, Шаненя не жалел, что поднял мужиков на бунт и сделал этот трудный шаг. Больше не было сил терпеть панский гнет и сносить надругательства иезуитов. Не он бросил бы клич, так подняли б люд другие.

Небаба разгадал, что тревожило душу ремесленника. Еще в лесу он собирался обо всем рассказать Шанене, да не выпал час. Говорил тогда намеками, коротко. Да и теперь говорить не время: день выдался трудный, много казаков полегло и хлопов. И все же пришлось начать разговор.

— Одним загоном панское войско никогда не осилим, Иван. И думать об этом нечего.

Шаненя ничего не ответил. Только повернул голову и ждал, о чем будет говорить Небаба дальше. Атаман привязал коня к частоколу, что разделял сад и коллегиум, неторопливым шагом прошел к шатру. Джура поставил шатер посреди двора: не любит атаман смердючий дух, которым пропитаны иезуитские костелы и монастыри. Возле шатра казаки сложили десяток седел, снятых с рейтарских коней. Небаба сел на седло.

— Не осилим панов, но ударить им по гетманову войску с севера не дадим тоже. Заставим короля Яна-Казимира держать рейтар на месте.

Обида тяжелым комом подкатилась к горлу Шанени. Выходит так, как думал он раньше и чего опасался больше всего: закончится война гетмана Хмеля с королем, запишут казаков в реестровые, снимет Ян-Казимир с черкасов непомерные налоги и подати. Подадутся казаки в родные земли. А здесь, на Белой Руси, будет снова, как было доселе?

— Потом и белорусцы не нужны будут?.. — язвительно спросил Шаненя. — Так?

— Ты мне душу не трави! — вскипел Небаба. На переносице у него сошлись брови.

— Не серчай, атаман. Не хочу обиды твоему сердцу. Знаешь сам, камня за пазухой не таю. Сказал, что думал.

— Знаю, — помягчел Небаба. — И тебе знать следует, что войну гетман Хмель ведет не только ради реестровых списков. Не они главная печаль. Ну, будет сто тысяч реестровых казаков. А потом что? Через пять год король поднимет коронное войско и снова пройдет мечом? Под русского царя — вот единая дорога Украины. И Белой Руси тоже. Ежели черкасские земли возьмет царь под свою руку, быть и Пинеску там. Иначе погибнем. Не от иезуитов, так от свейского войска.

Шаненя слушал, потупив голову.

— Перечить не буду. Может, и твоя правда, атаман. Только черни все это неведомо. Чернь по-своему судит.

— Чернь не дурнее нас с тобой.

— Не смею так думать. А тебе скажу, атаман, что мужики и челядники не отступят от начатого дела. Они обет будут блюсти свято и клятвы не порушат.

— Этих слов я ждал от тебя. — Небаба облегченно вздохнул. — Тебе утром надобно раздать все алебарды и сабли. У кого кони есть, пусть седлают коней и держат напоготове.

— Раздам, — кивнул Шаненя.

Недалеко от шатра послышался шум и казацкая ругань.

— Пошел вон! — кричал казак. — Я тобе дам грабницю. Геть з моих очей!..

— Пусти к атаману, — настаивал пришелец.

— Не пущу! Кажи, что хочешь?

— Что там? — приподнявшись, крикнул Небаба.

— Бовдур[20] якийсь до тэбе! — зло ответил казак, размахивая кнутом.

— Пусти его.

Шаненя сразу узнал хранителя униатского монастыря пана Альфреда. Пока тот шел, успел шепнуть о нем Небабе. Хранитель приблизился к шатру, не поклонился, но голову опустил. Это заметил Небаба и, нарочито резко кашлянув в кулак, окинул пана Альфреда угрюмым взглядом. Смотритель вздрогнул, втянул худую, тонкую шею и снова поклонился.

— Что хотел?

— Прости, пан атаман, отважился сказать тебе, что недостойно поводят себя холопы и казаки…

— Отчего это так недостойно?! — насупился Небаба, перебив смотрителя. Тот поднял голову и, встретившись испуганными глазами с Небабой, замолчал. — Просился ко мне, а теперь язык отняло? Говори!..

— Покрали, пан атаман, дорогую утварь, порубили саблями хоругви святые, гербы ногами потоптали…

— Знаю. Что еще хотел сказать?

Смотритель снова замолчал, недовольный тем, что атаман не дал договорить. Подумав, затряс седой головой.

— В лютой, звериной злобе подоставали из склепов с дорогими гробницами достойных людей и тела их повыбрасывали. Негоже!..

И вдруг Небаба, держась за бока, захохотал раскатисто и громко. Смотритель недоуменно смотрел на трясущиеся плечи атамана. А тот, забрасывая голову, заходился в смехе, словно были перед ним потешные. И вдруг смех оборвался, словно обрубили топором. Небаба побагровел, глаза его стали свирепыми. Он вскочил. Сжал ладонью рукоятку сабли. Голос сорвался, стал глухим и тяжелым.

— А выкапывать бабу из могилы и ховать дважды — это достойно?!. Говори, мерзкая душа твоя!

Смотритель попятился. Похолодела кровь — неровен час, вырвет казак саблю.

— Не ведаю, пан атаман. Я не выкапывал и не ховал.

— Войт не трогал, и ксендз Халевский не выкапывал. Выходит, нет виноватых?

— Холопы на земле Речи Посполитой живут. Холопы — слуги короля. Стало быть, ховать надобно отповедно.

Небаба сложил кукиш и ткнул его в самый нос смотрителя. Тот сморщился.

— Вот!.. Православные с древних времен в лице своих предков имели свою святую веру, крещение, духовных пастырей и все церковные предписания от константинопольского патриарха выполняли, что в свободе и правах вероисповедания они были утверждены и русскими, и литовскими князьями, и польскими королями…

— Прикажи, пане атаман, чтоб гробниц не трогали, — настаивал на своем смотритель.

— Сам иди проси чернь и казаков. Это их дело. Могут и уважить твою просьбу… А просить будешь, помни: униатский епископ витебский Иосафат Кунцевич православных из могил выкапывал и волкодавов человечьим мясом кормил…

Пан Альфред съежился.

— Иди! — приказал Небаба.

Ушел смотритель. Ушел Шаненя. Поздно сидел в шатре Небаба, думал. Тускло горела свеча. Примостившись на маленьком походном столике, на лоскутке бумаги писал цифирью записку атаману Гаркуше, который стоял загоном под Речицей. Просил в письме, чтоб шел на Пинск как можно быстрее…

Когда начнет светать, записку возьмет ремесленный человек Гришка Мешкович…

Небаба вышел из шатра. Ночь была густая, темная. Город, который днем клокотал гневом и ненавистью, утихомирился. Небаба понимал, что тишина, которая повисла над домами, обманчива. Она — как порох. Пусть только проскочит искра, и — взорвется невиданным и неудержимым грохотом.

Тайным ходом войт пан Лука Ельский, гвардиан пинский ксендз Станислав Жолкевич и прислужник вышли на берег Пины. В птичнике прислужник наскоро перевязал пану войту раненую руку. К счастью, казацкая пуля не задела кость. Она порвала рукав и чиркнула по коже, оставив след.

— О, матка боска!.. Схизматики подлые… — твердил прислужник, вздыхая и охая.

Пан Лука Ельский молчал. Только желваки вздрагивали под бледными гладко выбритыми щеками. Он изредка поворачивал голову в сторону дворца и прислушивался к недалеким гулким выстрелам, которые доносились из шляхетного города. О, если б было у него сейчас войско! Переколол бы всех казаков, а мужиков посадил на колья. В ярости сжал кулаки так, что побелели пальцы. Сквозь зубы процедил прислужнику:

— Коней!

Кони были готовы, и втроем поскакали к Иваново. Около полудня были там. В Иваново ожидали рейтар и капрала Жабицкого. Рейтары, отступая под натиском казаков, удачно проскочили мост через Пину, хотя и ждали там засаду. Правым берегом дошли до села Конницы. Там бродом перебрались на левый берег и оказались в Иваново часом раньше войта. Увидев Жабицкого, пан Лука Ельский обрадовался, хотя и высказал ему свое недовольство рейтарами. Жабицкий защипал ус.

— Чернь, ваша мость, мерзкая чернь! Холопы в сговоре с казаками. Перебили стражу и открыли ворота черкасам.

— Работные люди воду мутят.

— Будут кровью платить, ваша мость.

«Кровью…» — Лука Ельский так натянул поводья, что конь остановился и, пофыркивая, попятился. Войт ударил его плетью. «Кровью…» Пока чернь — Речь Посполитая обливается. Полки коронного войска разбиты под Пилявцами. Много пушек попало в руки схизматов. Поля усеяны трупами сынов ойчины. Не исключено, что теперь придется заключать мир с Хмельницким. Мир на время, пока Его величество король соберет новое войско. И, как несчастье, как напасть: едва поднимаются черкасы — начинает шевелиться чернь на Белой Руси. От Берестья до Смоленска дороги неспокойны. Бродят шайки разбойников, вооруженных мушкетами, нападают на купеческие обозы и жгут имения. А весь юг Белой Руси, словно в лихорадке, будоражат казацкие загоны. Под Лоевом появился загон полковника Кричевского. Как мог Кричевский изменить Речи?.. И целой полосой от края до края шугает полымя: Чериков, Бобруйск, Слуцк, Быхов, Игумен. Добираются до Меньска… Ведут холопов казацкие предводители Гаркуша, Кривошапка, Гладкий, Голота, Небаба. О, святая Мария! Казаки хитры и коварны, как сам Хмельницкий. Они появляются внезапно, будто снег среди лета, рубятся храбро и не страшатся смерти. Чернь идет за ними, кормит хлебом и укрывает раненых.