Любомир увидел Шаненю на третьем этаже коллегиума, возле окна, из которого виден весь город, Пина с лодками и баркасами, вдалеке — серебряный рукав Струмени. С такой высоты Шаненя никогда не видал города.

— Все кельи облазил, пока тебя нашел.

— Дивлюся, — оправдывался Иван. — Уж больно забавный Пинск.

— Не время дивиться. Небаба кличет.

Сапоги Любомира загремели по гулким ступеням. За ним едва поспевал Шаненя. На первом этаже из коридора свернули в крошечный закаморник, и в полутьме Любомир нащупал ручку двери. Вошли в комнату, уставленную полками с книгами. В старинном резном кресле сидел Небаба. На столике перед ним несколько толстых книг. Рядом, на расстеленном полотенце — хлеб и вареное мясо. Небаба жевал и переворачивал листки книги.

— Джура, налей Шанене браги. За день и у него во рту пересохло.

Да и не только пересохло, но и хотелось есть. Шаненя выпил уже перекисшую брагу, вытер ладонью бороду.

— Бери мясо. — Кусая говядину, Небаба похлопал ладонью по книге с толстыми деревянными обложками, обтянутыми телячьей кожей, и кивнул на полки: — Библиотека. Книги на латынской, гишпанской, греческой мовах. Но больше на польской.

— Слово божее учили, — ехидно заметил Шаненя. — Дабы Брестский собор толковать черни.

Небаба не обратил внимания на колкое слово.

— Не только. Географию, математику и риторику учили. Джура, неси свечи! Сейчас тебе сховище[19] покажу.

Любомир принес канделябр.

— Веди!

За джурой пошел Небаба. Следом — Шаненя. В библиотеке, за крайними полками, была дверь. Любомир толкнул ее. Повеяло холодком. Каменные узкие ступеньки вели вниз. В подвале было сыро, пахло плесенью и мышами. Нашли еще одну дверь. Она набрякла от сырости и открывалась туго. Вошли в маленькую комнату, напоминающую склеп. На полу и в углу кучей лежали книги, покрытые плесенью.

— И здесь писания, только другие.

— Может, ненужные, — усомнился Шаненя, поднимая с пола тяжелую книгу.

— В том и дело, что ненужные. — Небаба взял у Шанени книгу. Любомир поднес ближе свечи. Пламя заколыхалось и замерло. Небаба, медленно водя пальцем, прочел порыжевшую страничку: — Букварь языка славянского. З Могилева. З друкарни Спиридона Соболя. Лета 1636 года… Не нужен…

Губы Небабы дрогнули и скривились в презрительной усмешке.

— А остальные?

— Такие же. — Небаба поднял еще одну книгу. Она была влажная и заплесневелая. Мыши погрызли переплет. Буковки потускнели, покрылись черными крапинками листики. — Премудрости божией книга починается. Зупольно выложена на русский язык доктором Франциском Скориной… Из славного града Полацака.

Шаненя стоял удивленный и задумчивый. Пересохшие губы механически повторяли за Небабой, голос которого был глухим… Катехизис… то есть наука стародавняя христиан святого письма… для простых людей языка русского… Сымон Будный… И припомнился недавний разговор с владыкой Егорием, который жаловался на ксендза Халевского. Требовал ксендз, чтобы закрыли братскую школу, ибо читают ученики недозволенные, пасквильные книги, направленные против шановного панства и униатов. Русские писания поперек горла стояли ксендзу острой костью. Не потому ли сбросили книги в подземелье? Ненужные… Полемичные и шкодные… Ксендз Халевский настоятельно уговаривал Ермолу Велесницкого, чтоб своего отрока вел в коллегиум, где содержать его будут за кошт короны — кормить и учить наукам разным, а также мовам греческой и латыни. Не согласился Ермола. И ходил отрок в братскую школу…

— Ты что, оглох?!

Шаненя вздрогнул.

— Думы всякие…

Вышли из подземелья на чистый воздух, и закружило в голове. Резанул по глазам денный свет.

— Теперь уразумел? — Не торопясь, Небаба достал из кармана кунтуша тряпицу, осторожно развернул ее. Шаненя увидал горсть пуль. — Потому и льем… Твоего подмастерья работа. Алексашки.

Со стороны ратуши на коллегиум потянуло дымом.

— Горит. Не пожар ли? — встревожился Шаненя и потянул ноздрями воздух.

— Пожар не к месту, — Небаба свернул тряпицу и спрятал пули. — Сухота стоит. Джура, коней!

Любомир подвел лошадей. Небаба ловко вскочил в седло. Не мог взобраться Шаненя — конь почувствовал чужого человека, топтался боком, отходил, и Шаненя никак не мог поставить ногу в стремя. Если б седла не было — мигом бы сел верхом. Шаненя смутился.

— Добегу быстрее.

Небаба смеялся, качаясь в седле:

— Пособь, Любомир!

Джура взял коня за уздечку. Только тогда Иван неуклюже всунул ногу в стремя.

— Конь — разумная скотина, к своему привыкает быстро.

Шаненя пустил коня рысью следом за атаманом. Завернули за угол, и отлегло сердце Небабы. Перед ратушей суетливая толпа народу — мужики, бабы. Детишки вертятся. Неспокойный гомон. На мостовой разложен костер. Он чадит густыми сизыми клубами. Возле костра телега, и на ней Ермола Велесницкий. Нос у Ермолы распух, и Велесницкий гундосит. Что он говорит, издали не слышно. Только видно, что рукой машет и держит скруток пергамента. Увидав Небабу, толпа на мгновение притихла, замерла, и стал слышен голос Велесницкого…

— Грамота сия королевская дает право панам мети закладней. А те закладни, которые будут займаться ремеслом и торговлей разной, повинны платити сербщину и ордынщину…

Снова взорвалась толпа гомоном и заколыхалась в неспокое. Гневные голоса требовали:

— Спалити грамоту!

— В огонь!..

Велесницкий бросил в костер сверток. Рассыпались листы, вспыхнули разом синевато-фиолетовым пламенем и зачадили. Едкий дым першил в горле, и все же он был сладок для черни. Горело то, что было причиной многолетних споров и обид. Ермоле передали охапку бумаг.

— Читай! — требовала толпа.

— Тишей, люди, не слыхать!

— И слушать нечего, в огонь!

— Паны нам почали кривду и утиски великие делать… — продолжал Велесницкий. Он поднял скруток над головой и потряс им. — Моцно хотели люди их судити и рядити… Сие квиты попасовые, подымне и поборовые…

— Огнем палити квиты! — взметнулись десятки рук, сжатые в кулаки. Сверкнули косы и зубья вил.

— Чтоб в помине не было! — Гришка Мешкович вскочил на телегу, вырвал из рук Велесницкого квиты и со злостью швырнул их в костер.

— Слухайте, мужики! — Ермола сорвал с головы шапку и помахал ею. Стало тише. — Бесчинствует духовенство в городах и весях. В Меньске отняли в унию православный Свято-Духовский монастырь… Вознесенский монастырь отдали под начало виленским униатам, а землю Воскресенской церкви подарили татарам, чтоб мечеть будовали…

Толпа клокотала.

Из ратуши мужики тащили охапками инвентарные книги, описи имущества горожан, купчие ведомости и все, что попадалось под руки. Шипела, скручивалась, как береста, бумага, чадила, бросала в небо снопы искр и белого удушливого дыма. Город был взбудоражен. По улицам, потрясая кольями, носилась чернь и работные люди. В шляхетном городе звенело оконное стекло, летели наземь заборы, трещали в домах двери. Ломалось и жглось все, что напоминало о панском гнете. Не миновали дом пана Скочиковского. Перебили в злобе всю дорогую посуду, разворовали утварь, а со скотного двора увели живность.

Сейчас Небаба не думал о бунте мужиков. Его тревожили другие мысли. Объехав городскую стену, приказал часовым казакам, чтоб зорко следили за дорогой. Затем осмотрел, крепко ли заперты ворота, и, убедившись в этом, успокоился.

— Город взяли, а что будет дальше, неведомо. — Небаба с тревогой посмотрел на небо. Ветер гнал низкие, темные облака, в которых таяли кресты костела святого Франциска.

— Вернется войт с рейтарами? — не скрывая тревоги, спросил Шаненя. — Как мыслишь?

— Вернутся, — уверенно подтвердил Небаба. — За Пиньск паны будут головы ложить.

— Пока нету войска, атаман, прикажи бить в колокола и собирать ратный люд. Все вместе выдюжим.

— Запросим сотников и на совете решать будем. Придется — ударим.

Слова Небабы внесли полную сумятицу. Один за другим возникали вопросы, на которые Шаненя ответить не мог. Если Небаба был твердо уверен в том, что рейтары снова возьмут город, зачем же было рваться в него и ложить казацкие головы? Неужто Небаба не знает, что войт обложит город и сеча будет смертельная? Не благоразумнее ли уйти казакам из Пинска? В городе сидеть — как в западне. А может быть, у Небабы есть тайный, хорошо продуманный план? Ведь хитростью разбил пана Валовича… Если уйдет Небаба из города, куда деваться черни и ремесленникам? Выход один — идти с казаками. А тогда всю злобу войт выместит на бабах и детях…