На минувшей неделе гетман Януш Радзивилл уведомил секретным чаушем, что отряд стражника пана Мирского, а также сто двадцать драгун под хоругвией хорунжего Гонсевского и наемные рейтары немца Шварцоха выступили из Несвижа и будут стоять в Хомске. Какие были замыслы у пана гетмана, войт Лука Ельский не знал и понять не мог.

Когда усталые, взмыленные кони принесли всадников в Хомск, над сине-дымчатым лесом стоял короткий октябрьский закат. В светло-голубом камзоле сбежал с крыльца седоголовый пан Мирский. Он обнял Луку Ельского и вытер платком набежавшие слезы радости.

— Бежал. Бежал от схизмата и злодей, — простонал Лука Ельский. — Лучше бы я лег на поле боя!

Мирский замахал руками.

— Не хочу о том говорить! Где шановное панство? Где ксендз Халевский?

— Ничего не знаю! Да сохранит их господь…

— А пани Ядвига, панич Евгениуш?

— В Варшаве. — Войт закрыл лицо ладонями.

— Hex жые Жечь!

— Hex жые!

Из дома вышел хорунжий Гонсевский. Он обнял Луку Ельского и, увидев Жабицкого, радостно ударил ладонями.

— Капрал!.. Ты готов на охоту? Ясновельможный пан гетман был доволен тобой!

Капралу Жабицкому сейчас не до веселья и шуток. Он смертельно устал и голоден. Но перед воеводой и паном Гонсевским улыбнулся широко и браво.

— Так. Была славная охота.

— В покои, немедля в покои, — запросил пан Мирский и, подхватив под руку войта, повел в хату.

Ярко горят свечи в канделябрах. Стол богато убран. На нем все: от мяса — до антоновских яблок и душистой мальвазии. Разумные, уверенные речи литовского стражника пана Мирского успокоили войта и вселили добрый дух.

— Воля Брестского собора непорушна и вечна, как Речь Посполита. Никто не изменит ее: ни Хмельницкий, ни татары, ни московский царь. А посягнут московиты на землю Речи Посполитой — постигнет горькая участь бунтаря Хмеля. Богом дан нам этот край. — Мирский поднял палец, на котором сверкнул дорогой перстень. — Богом дан!

Еще не успели вдоволь выпить вина шановные гости, а пан Мирский отправил срочного чауша в Несвиж. Гонец хлестал коня ременным кнутом и мчался по дорогам, обгоняя ветер. Утром прискакал в Несвиж. Депешу прочитал Януш Радзивилл, и ясновельможный пан дал согласие немедля выступать к Пинску. С этой вестью чауш умчался в Хомск.

Литовский стражник пан Мирский ждал возвращения чауша к вечеру. Солнце закатилось за крыши хат, а он не вернулся. Ложился спать с тяжелым предчувствием и приказал слугам, когда прибудет гонец, чтоб разбудили его. Не прискакал чауш и ночью. Только утром к коновязи пришел рысак и тревожно заржал, бренча уздечкой. Слуги вытерли окровавленное седло и, стреножив коня, увели его на пастбище.

Пан Мирский был взволнован и опечален. Размышляя, пришел к мысли, что ясновельможный пан гетман не мог отказать в защите Пинска и потому приказал трубачу играть сбор. Было решено выступать двумя отрядами. Первый, состоящий из двухсот наемных рейтар Шварцохи и пикиньеров, поведет пан Лука Ельский. Войт остановится под стенами Пинска, обложит городские ворота и будет ждать отряд стражника литовского с артиллерией, драгунами и квартяными рейтарами. На последних надежд мало — шановное панство село на коней, но в седле сидит шатко и саблей не очень владеет. Там же, под Пинском, будет решено о штурме города, если басурманы добровольно не покинут его.

Шумно стало в маленькой, затерянной среди глухих лесов деревне. Давным-давно здешние мужики не видали войска. Только старики, которым за восемьдесят, рассказывают, что некогда, годов шестьдесят назад, в Хомск закрались татары, вырезали баб и мужиков, а девок увели в полон. Теперь попрятали стариков и девок. Хоть не татары уланы с драгунами, а паны лютуют не меньше, чем те, косоглазые.

С утра собирается войско. Бренчит оружие. Над шлемами колышутся и зловеще сверкают пики. Вонючим дегтем ездовые смазывают колеса, укладывают утварь и провиант. Побольше хлопот у пушкарей. Восемь старых кулеврин будут тянуть шестьдесят четыре коня. Беспрерывно рвутся на размытых дорогах ременные постромки. Пушкари имеют про запас целый воз лишних. Ядра и порох в бочонках уложены в дубовые ящики. Смола и пакля заготовлены в достатке. Гусары и драгуны повели к реке поить коней.

Пан Лука Ельский наблюдает за сборами и недовольно хмурится: очень медленно строится войско. Войту не терпится, и уже сейчас он строит планы штурма города. Лука Ельский не сомневается в том, что, увидав войско, холопы и ремесленники призадумаются, держать ли сторону черкашей-схизматов? Как-никак, своя жизнь дороже. Может быть и то, что ремесленники пропустят казаков ночью через ворота и помогут укрыться в окрестных лесах. Посему надобно торопиться. И еще пан войт в мыслях решил, что все войско положит, а Небабу захватит живым. Именно живым. Дабы потом выкачать в перья, обмазать волчьим салом и травить до смерти собаками. Будет только так, и не иначе. А всех пособников Небабы — на колья! Дознался еще войт про то, что головой бунта в Пинске стал некий цехмистер седельного цеха Иван Шаненя. И этому быть на колу.

Раненая рука у пана Ельского не болит, но повязка сползает.

Каштелян злится и кричит капралу Жабицкому:

— Эти поросные свиньи долго будут строиться?!

— Вшистко! — отвечает капрал и, стеганув коня, бросается к рейтарам. Те ни польскую речь, ни русскую не знают. Полковник Шварцоха шевелит белобрысыми бровями, чмыхает и кричит по-немецки, словно лает:

— Барабаны, вперед!..

Трелью сыплется мелкая дробь. Барабанщики вышли на дорогу, по команде круто повернулись и освободили шлях. Медленно тронулись рейтары.

— Наконец-то! — процедил войт.

На целую версту растянулся отряд. Поблескивают кирасы и островерхие шлемы. Впереди рейтар, на вороном коне, Шварцоха. Лука Ельский не верит наемным солдатам и особенно — немцам. В тяжкую минуту могут показать противнику спины, а то и просто поднять руки. Зато деньги просят вперед. Да ничего не сделаешь, другого войска нет. Ясновельможный пан Януш Радзивилл обещал саксонскому кюрфюсту, что будет хорошо платить, и тот послал две сотни отъявленных головорезов, которым давным-давно место на виселице.

Деревня Охов небольшая и нелюдная. Дворов в ней шестнадцать. Но она приглянулась пану Тышкевичу. Через Охов проходил старый шлях, который самым коротким путем вел из Несвижа в Пинск и затем через черкасские земли в стольный Киев. Прикинув умом да поразмыслив, пан Тышкевич купил Охов и был доволен. В полверсте от Охова, на взгорке, он поставил дом, коровник и птичник. Через год решил выстроить корчму и капличку.

На черной и жирной оховской земле хаты мужиков стояли роскошно. В густых лесах, что обняли широким кругом поселище, вдоволь хватало зверья и воды. Мужикам промысел был хороший, и всю зиму дубовые кадки держали вяленую лосятину да грибы. За грибы и зверя пан Тышкевич увеличил барщину до пяти дней. Чернь роптала. Пан Тышкевич грозился вырвать ноздри непокорным, а зачинщикам вымотать кишки[21]. Но слово свое сдержать не успел. Горячим августовским днем примчался в Охов гонец со страшной вестью: за Струменью, в пятидесяти верстах появилось татарское войско. Гонец не знал, большое оно или малое, но движется войско на север солнца, и, неровен час, через день-два могут появиться в Охове свирепые наездники на лохмоногих конях. Пан Тышкевич без промедления собрал пожитки, посадил в телегу семью и уехал под Мир, где был маенток старого Тышкевича.

Поспешный отъезд пана оховские мужики сразу понять не могли. Вскоре принесли весть, что к деревне приближаются татары. Известие это приняли с тревогой, а потом решили, что прошло то время, когда приходили на Белую Русь чужеземцы.

В полудень пошла старуха к колодцу, который был на краю деревни. Вытянула бадью, а налить воду в ведро не успела. Просвистела стрела, и свалилась баба замертво.

С криком «Алла!..», сверкая кривыми саблями, выскочили из кустов всадники и пустили коней по деревенской улице. Выбегали из хат мужики и бабы. Тех и других хватали арканами. Старух и детей рубили саблями. Только один трехлетний Силан избежал суровой участи — испугавшись крика и воя, что стоял над деревней, спрятался в кустах боярышника за хатой.