— Цудовно! — задыхался от смеха пан Окрут. — Так грациозно и решительно поразил одним ударом! Цудовно!.. Эй, баба, через час мы придем на шкварки… И не голоси, черт побери!..

Вартынский вытер шпагу листом подорожника.

— Ну, где мансанилья?

— Пойдем! — пан Окрут показал на избу, в которой он остановился.

Хатенка была низкая и тесная, с земляным полом и широкими полатями на половину избы. Окрут приказал хозяину — щуплому седенькому мужику — убрать старую слежавшуюся солому и принести свежего сена. И еще приказал мужику убраться вместе с бабой в клуньку, что была пристроена к хате. Жильем пан Окрут был доволен, как и своим положением: как-никак писарь канцелярии войска Его ясновельможности гетмана Радзивилла — особа немалая. В любую минуту дня он мог свободно входить в кабинет гетмана. Такая привилея дана не многим. Это высоко ценили Вартынский и Самоша. Несмотря на то что были с Окрутом друзьями, относились к нему с особым почтением. Заискивание и подобострастие Окрут принимал как должное, хотя держался, с друзьями просто и доверительно.

— Пойдем! — Окрут толкнул тяжелую дверь.

Дверь оставили раскрытой — светлее в хате. Окрут вытянул из-под полатей продолговатый деревянный баул и отбросил крышку. Достав бутылку, потряс ею над головой.

Мансанилью разлили в кубки. Терпкое вино приятной теплотой расползалось в груди, начинало кружить голову. Снова наполнив кубок, Вартынский поднял его.

— За славную победу!..

Пан Самоша не замедлил спросить:

— За которую будет?

— За которую есть! — торжественно поправил Вартынский.

— Разбитый схизмат под Холмечем еще не победа, шановный.

— Неужто не победа? — Кубок вздрогнул и замер в руке Вартынского.

— Ты слыхал, что под Менском появились схизматики? Их немало.

— Не потому ли пан Самоша бежал оттуда? — со злорадством рассмеялся Вартынский.

Самоша почувствовал себя оскорбленным. Он никогда не был трусом и всегда стремился к баталиям. Но если это не удавалось — не его вина. Подканцлер Великого княжества Литовского пан Казимир Сапега считал, что Самоша нужен в Вильне. В войско гетмана Радзивилла Самоша был послан подканцлером с квартяными делами. В штаб-квартире гетмана он и встретился со старыми друзьями Вартынским и Окрутом. Промолчать на злое слово Вартынского не хотел.

— Это ты бежал от схизмата Кричевского.

— Лгарь! — побагровев, закричал Вартынский, хотя и знал, что пан Самоша говорил правду.

О том, что Самоша не лгал, знал и пан Окрут. Он был свидетелем тому, когда войско гетмана приблизилось к Лоеву и начало готовиться к переправе на левый берег Днепра. В этот час из тыла нагрянули казаки схизмата Кричевского. Бой продолжался около двух часов, и черкасы не имели успеха. Кричевский понял, что войска не одолеют, и пошел на уловку. Он приказал своему левому флангу начать отступать. Гетман понял отступление казаков по-своему и решил, что они не выдерживают натиска драгун. Радзивилл направил на этот участок все свои резервы. В этот час правый фланг Кричевского развернулся и зашел в тыл войску гетмана, а левый фланг вновь пошел в наступление. Драгуны не выдержали и начали отходить. И только случай спас войско от неминуемого разгрома. Днем ранее гетман. Радзивилл послал кавалерийские отряды навстречу казацкому войску. Гусары не встретили Кричевского и возвратились назад именно в тот критический момент отступления. Казаки не выдержали удара свежих сил. В этом бою Кричевский был ранен, и как ни защищали его черкасы, рейтарам удалось пленить казацкого предводителя…

— Лгарь! — повторил Вартынский с презрением. Он залпом допил вино и бросил кубок на стол. Кубок со звоном покатился.

Окрут подхватил кубок и, предвидя близкую ссору, примирительно сказал:

— Шановные, стоит ли пикироваться?

— Пан Вартынский со мной разговаривает, как с быдлом! — в голосе Самоши слышалось железо. — Как смеет?!

— А пан Самоша забыл, что я княжеского рода и схизматам спины не показывал.

— Войско бежало, и ты бежал! — настаивал Самоша. Глаза его сверкали. На высоком бледном лбу вздулась тоненькая синяя жилка. Было видно, как в ней пульсирует кровь.

— Неслыханная дерзость! — Вартынский поджал губы. — Я не потерплю этого.

Пан Вартынский положил руку на эфес шпаги, бросив выжидающий взгляд на Самошу. Тот ответил кивком круглой лысеющей головы. Они обнажили шпаги одновременно. Окрут замахал руками.

— Прошу вас, шановные!.. Нет причины драться… Немедля помиритесь! В моем доме…

— А моя честь?! — в бешенстве закричал Вартынский. — На шпаги!

— Не позволю, как с быдлом! — губы Самоши дрожали от негодования. — Я готов!

— Только не в моем доме, шановные, — молил пан Окрут.

Пан Вартынский выбежал из хаты. За ним — Самоша и Окрут. На узкой тропинке, что вела к хате, Вартынский и Самоша скрестили шпаги. Торопливо зацокала сталь. Слегка наклонившись вперед, пан Вартынский короткими пружинистыми шагами, припадая на правую ногу, наносил быстрые и легкие удары по шпаге Самоши. Тот, медленно отступая, парировал их. Вартыский был выше ростом, и теперь особенно сказывалось это преимущество. С пылающими глазами он яростно наступал, нанося то правые, то левые удары. Это, видимо, разозлило пана Самошу, и он, несколькими сильными ударами отбрасывая шпагу Вартынского, пытался найти удачный момент для решительного удара. Распаленный, на какое-то мгновение укоротил дистанцию. Вартынский воспользовался этим, легким ударом отвел шпагу Самоши и, сделав стремительный выпад, метнул острие в грудь Самоши.

Пан Самоша, охнув, схватился за грудь. Несколько мгновений он стоял, широко расставив ноги и тяжело дыша. Внезапно ноги его подкосились, и он упал на тропинку, не отрывая от груди руку. Пан Окрут видел, как по растопыренным пальцам расползалась кровь.

— Ах, шановные, что вы наделали! — и бросился к пану Самоше.

Не мешкая, пан Окрут побежал за драгунами и лекарем. Драгуны внесли Самошу в хату. Рана оказалась не глубокой. Ее перевязали.

Через час Окрут стоял перед гетманом Янушем Радзивиллом. Гетман расположился в ксендзовском доме, что стоял на высоком берегу Днепра. Радзивилл сидел в походном кресле возле окна и, казалось, не слушал, о чем доносил Окрут. Взгляд гетмана был устремлен вдаль, сухое, восковое лицо было неподвижным, будто окаменевшим. Наконец тонкие губы вздрогнули, разжались. Окруту показалось, что в устах проскочила саркастическая улыбка.

— Что не поделили? — спросил сухо гетман.

— По глупости, ваша ясновельможность. Слово за слово. Один гордый, и второй не меньше. Нашла коса на камень…

— Обоих бы их на псарню да высечь! Мало того, что казаки не дают покоя, так еще один одному кровь пускают… — Гетман скрестил на груди руки. Под щеками дрогнули желваки.

— Так, ваша ясновельможность. Совсем не вовремя.

Радзивилл откинулся на спинку кресла. Тонкие, сухие пальцы вцепились в подлокотники. Гетман покосился на столик.

— Садись. Будешь писать… его милости… королю…

Окрут сел за столик, придвинул ближе перо и пузырек с чернилами. Гетман говорил медленно, видимо, продумывал каждое слово. Радзивилл вдруг умолк и резко приказал:

— Читай!

— «С божией помощью удалось нам разгромить армию Кричевского под Лоевом: Самого полковника Кричевского взяли в плен. Я приказал лучшим лекарям не отходить от него, любой ценой поднять на ноги, но проклятый схизматик точно онемел. Я приказал послать к нему попа, в надежде, что, исповедуясь, он разболтает много такого, что знает — ведь он кум Хмеля…»

— Так… Теперь пиши дальше!

Окрут обмакнул перо.

— «…Но когда сказали проклятому схизматику, что к нему придет поп, он ответил: „Тут надо сорок попов, дайте лучше ведро холодной воды“. Кричевский подох, ваша милость… Двигаться дальше, на Киев, — не могу. В тылу у меня ширится восстание. Во главе черни стали какие-то Макитра и Натальчич, у них универсалы Хмельницкого. Я назначил по пять тысяч злотых за головы этих разбойников. Пока не покончу с ними, вперед не пойду…»