— Чего ему еще надо? — спросила Цитра. — Он ведь, кажется, уже получил все, чего хотел. Квоты упразднены, так что он может утолить свою жажду убийства. И потом, он теперь управляет пятью северомериканскими регионами вместо одного, а этого должно хватить кому угодно.

Поссуэло одарил ее снисходительной улыбкой. Цитру эта улыбка вывела из себя.

— Анастасия, твоя наивность как глоток свежего воздуха! Но правда в том, что власть ради самой власти — вещь страшная. Она сродни наркотической зависимости. Годдард может заглотить весь мир целиком, и ему все равно будет мало.

— Но должен же существовать способ остановить его!

Поссуэло опять улыбнулся, на этот раз не снисходительно, а заговорщицки. Так-то лучше, подумала Цитра.

— А вот тут твой выход. Возвращение серпа Анастасии из царства мертвых привлечет внимание публики. Возможно, вдохнет жизнь даже в расколотую и деморализованную старую гвардию. И тогда у нас появятся силы на борьбу с Годдардом.

Цитра вздохнула и нервно повела плечами.

— Неужели люди — обычные люди — смиряются с реформами Годдарда?

— Для большинства людей дела серпов — тайна за семью печатями. Их главная забота — не попадаться серпу на пути, чтобы ненароком не выпололи.

— Но они же видят, что происходит, что он творит…

— Видят, конечно… и боятся его. Но и уважают.

— А что насчет его массовых прополок? Уверена, сейчас их еще больше, чем раньше. И людей это не колышет?

Поссуэло сник при мысли об этом.

— Он хитер — подвергает массовым прополкам только незарегистрированные, незащищенные группы, и широкая публика не возражает.

Цитра уставилась в свою разворошенную тарелку. Она боролась с желанием расколотить ее о стенку, просто ради удовольствия услышать звон осколков. Целенаправленные прополки не были чем-то новым, но раньше Верховный Клинок наказывал серпов за такие проступки. А когда закон нарушает сам представитель высшей власти, кто его остановит? Единственным, кто карал негодяев смертью, был Роуэн, однако вряд ли Поссуэло позволит ему заниматься этим и дальше.

Годдард будет находить все больше и больше уязвимых групп населения для своих кровавых разгулов, и пока люди мирятся с этим, ему все будет сходить с рук.

— Не стоит впадать в уныние, — проговорил Поссуэло. — Если это может тебя успокоить, то скажу, что мы, серпы Амазонии, по-прежнему чтим заповеди, как и многие другие коллегии. По нашим прикидкам, половина мира (а может, и больше) не одобряет идей и методов Годдарда. Даже в подвластных ему регионах есть серпы, готовые восстать против него. Хочешь верь — хочешь нет, но значимым элементом сопротивления стали тонисты… после того как был выполот их пророк.

— Пророк?

— Находятся люди, которые верят, будто Грозовое Облако и в самом деле разговаривало с ним. Но какое это нынче имеет значение…

Значит, у Годдарда на руках сейчас все козыри. Это как раз то, чего боялась Мари, — чего все они боялись. То, что серп Азимов назвал «худшим из всех возможных миров». А теперь и Мари уже нет, и надежда едва теплится.

Воспоминания о серпе Кюри всколыхнули в душе Цитры эмоции, которые она до сих пор старалась держать под спудом. Последнее, что совершила в своей жизни Мари, было спасение Цитры и Роуэна. По-настоящему самоотверженный поступок, достойный одного из самых благородных людей постмортальной эпохи, когда-либо живших на земле. Мари больше нет. Да, это случилось несколько лет назад, но для Цитры это произошло лишь вчера, ее рана была свежа и кровоточила. Девушка отвернулась от Поссуэло, чтобы вытереть слезы, но они хлынули с новой силой и перешли в рыданья, остановить которые она уже не могла.

Поссуэло встал и обошел вокруг стола, чтобы утешить ее. Цитра не хотела его утешений, не хотела, чтобы он видел ее такой, но она понимала: эту боль она в одиночку не вынесет.

— Все в порядке, meu anjo[9], — приговаривал Поссуэло отечески мягким голосом. — Как ты сказала, надежда просто заблудилась, и я верю, что ты — тот человек, который разыщет ее.

— Meu anjo? — переспросила Цитра. — Сидни, ну какой из меня ангел!

— Самый настоящий, — заверил ее Поссуэло. — Потому что ангел — это то, что требуется миру, если мы намерены свергнуть Годдарда.

Цитра оставила попытки побороть свою скорбь, а когда ее немного отпустило, загнала боль обратно в глубь души и вытерла слезы. Ей нужен был этот момент траура. Ей нужно было сказать Мари последнее прощай. И теперь, сделав это, она почувствовала в себе перемену. Впервые после возвращения она стала ощущать себя не столько Цитрой Террановой, сколько серпом Анастасией.

Спустя два дня ее перевезли из центра оживления в более надежное убежище — старую крепость на восточной оконечности Амазонии. Место было совершенно уединенное и прекрасное в своей уединенности. Создавалось впечатление, будто крепость стоит на Луне — если бы на Луне существовали океаны, конечно.

Современные удобства в сочетании со старинными каменными бастионами делали это место одновременно и уютным, и пугающим. Кровать в комнате Анастасии сгодилась бы и для королевы. Поссуэло как бы невзначай проговорился, что Роуэн тоже здесь, хоть и содержится, как поняла Анастасия, не в таких царских условиях.

— Как он? — Анастасия постаралась, чтобы голос не выдал испытываемого ею беспокойства. Поссуэло навещал ее каждый день и проводил с ней довольно много времени, информируя о положении в мире и мало-помалу рассказывая о переменах, наставших в нем после гибели Твердыни.

— О Роуэне заботятся как подобает, — ответил Поссуэло. — Я сам слежу за этим.

— Но его нет здесь, с нами. А это значит, что вы по-прежнему смотрите на него как на преступника.

— Общество смотрит на него как на преступника, — возразил Поссуэло. — Мое мнение значения не имеет.

— Для меня имеет.

Поссуэло как следует подумал, прежде чем ответить:

— Ты, meu anjo, смотришь на Роуэна Дамиша взглядом, затуманенным любовью, и поэтому твою оценку нельзя назвать полностью объективной. Как и полностью необъективной.

Анастасии позволялось свободно расхаживать повсюду при условии, чтобы ее всегда кто-нибудь сопровождал. Она исследовала крепость, прикидываясь страшно заинтересованной, а на самом деле разыскивая Роуэна. Одним из ее сопровождающих был назойливый серп-юниор по имени Пейшоту, до такой степени благоговеющий перед серпом Анастасией, что та опасалась, как бы бедняга не самовоспламенился, едва коснувшись ее мантии. Один раз, когда она осматривала обширное сырое помещение — по-видимому, бывший большой зал замка — ей пришлось остановиться и сказать Пейшоту, который торчал столбом около каменной лестницы и таращился на нее, ловя каждое ее движение:

— Будь добр, втяни глаза обратно в череп!

— Прошу прощения, ваша честь. Просто никак не могу поверить, что взираю на настоящую, живую серпа Анастасию, — промямлил Пейшоту.

— Взирать не означает вытаращить глаза так, чтобы они из орбит выскочили!

— Прошу прощения, ваша честь, больше не повторится.

— Но ты же продолжаешь пялиться!

— Прошу прощения.

Теперь Пейшоту опустил глаза, как будто смотреть на Анастасию было все равно что смотреть на солнце. Лучше бы уж пялился. Вот, значит, с каким смехотворным поклонением ей придется иметь дело? Оно надоело ей уже тогда, когда она была просто серпом. Сейчас она стала живой легендой, и это превращение, похоже, тянуло за собой целый воз тошнотворного обожания.

— А можно спросить… если вы не против… — проговорил Пейшоту, пока они поднимались по узкой винтовой лестнице, ведущей, как и многие подобные лестницы, в никуда, — как оно было?

— А поконкретнее?

— Ну, когда Твердыня тонула… Вы же видели, как там все происходило…

Анастасию вопрос слегка рассердил. Впрочем, немного больше, чем слегка.

— Сожалею, но я была слишком занята — пыталась выжить, так что делать фотки было некогда.