Вкруг озера отчаявшись в лучах златой зари Брожу в воспоминаниях счастливой той поры.

И шепот мой отчаянный волна несет волне,

Кто у меня украл тебя на чуждой стороне?

Деклан замолчал и опустил трубы волынки к своим ногам на ступеньки. Эна протянула руку и почувствовала влажное рукопожатие.

— Прости меня, — прошептала она срывающимся голосом и спрятала лицо в ладони, которые тут же сделались мокрыми, но не только от горьких слез, но и от сотканных из тумана пальцев Декпана. Он открыл ей лицо и улыбнулся. Улыбка несказанно омолодила волынщика, и Эна чуть ли не смеялась над собой — как можно было спутать его с отцом Дилана?! О нем самом она не хотела даже думать

— пусть дрожит от страха в кустах!

— В том нет твоей вины, — продолжал Деклан тихо. — Кого и винить, так меня самого и мое неуемное желание играть на волынке лучше всех в округе. Не сыграл бы я тогда в ведьминском кругу, не услышала бы меня королева. Не займи я у лепрекона денег на кольцо, не было бы долга, за который я играю теперь на ее танцах. Не отпусти я Мэгги с учителем танцев, не было бы...

Призрак замолчал и уставился в темные кусты — заметил, видать, Дилана, если раньше не видел. Однако ничего не сказал, и Эна решилась заговорить:

— Тогда не было бы этой песни.

Деклан не повернул головы, но Эна увидела, как поползли вверх уголки туманных губ.

— Ты права. Я пел ее в Нью-Россе, встречая и провожая все американские корабли в надежде, что кто-то привезет эту песню в Нью-Йорк, где ее услышит моя Мэгги, вспомнит, как любила своего волынщика, и вернется ко мне. Шли годы, но она не возвращалась...

Деклан вновь замолчал, но Эна больше не молчала. Она подалась вперед, чтобы увидеть его глаза.

— Песню услышала Эйнит, только не знала, что этот кто-то так ждет именно ее маму. Если бы Мэгги была жива, она бы непременно вернулась...

— Она не могла долго оставаться живой вдали от Изумрудного острова, — зазвенел над ними женский голос.

Эна вскинула глаза, но никого не увидела. Зато услышала мягкие шаги — к ним медленно приближалась лисица. И вот она остановилась у самого крыльца, и Эна узрела прежнюю метаморфозу — однако теперь не только морда превратилась в лицо, но и все лисье тело скинуло рыжую шерсть. На крыльцо ступила женщина, ростом не больше семилетнего ребенка, в длинном сером платье, украшенным сочным плющом от шеи до подола. Эна не сдержала возгласа восхищения — как же она похожа на мать, только моложе — будто сошла с ее свадебной фотографии. На солнце и волосы невесты отливали золотом.

Маленькая женщина присела по другую сторону от Эны и взяла ее большую руку в свои маленькие.

— Не кори ни себя, ни Дилана, который сладко спит сейчас под кустом и не знает, что мы пришли к тебе. Не кори, потому что ты сделала, что могла. Это мне следовало лучше следить за маленьким сапожником и вовремя заметить, что тот решил предать нас. Но что сделано, того не воротишь. Как не воротишь мою дочь, но я хотя бы увидела твою мать... Я гляжу на нее и вижу мою Мэгги, мою Мэгги...

Эна была уверена, что женщина-лиса сейчас разрыдается, но у той дрожал лишь голос, внешне же она оставалась абсолютно спокойной.

— Иногда я смотрю на тебя, и...

Гостья медленно повернула голову, и Эна отшатнулась от мраморной маски, которой выглядело в лунном свете лицо хозяйки норы в терновнике.

— Я пойду, пока меня не хватилась королева, — Деклан судорожными движениями спрятал в мешок волынку и поднялся с крыльца. — Был рад повидать тебя, Эйнит. Навряд ли теперь я смогу свободно разгуливать по лесу. Возможно, видимся мы в последний раз, но с тобой останется моя песня.

Эна помахала в ответ и не смогла отвести взгляда от удаляющейся сгорбленной прозрачной фигурки, пока та не слилась с тьмой ночного леса.

— Он не хочет снова слышать мою историю. Ему больно. И я не могу утешить его. В моей груди хватает места только на мое собственное горе. Не знаю, захочешь ли ты взять немного от него себе — тогда я смогу забрать часть его боли. Сегодня последняя ночь, когда я могу дать ему немного облегчения. Иначе он будет нести этот камень на своем сердце до скончания времен. Готова ли ты помочь ему?

Эна вскочила на ноги. Она не освободила его душу, как он надеялся, так хоть снимет с нее невыносимый груз.

— Готова? — бесстрастно спросила гостья. — Твой век недолог лишь для меня. Для тебя же это целая вечность. И всю эту вечность у тебя будет болеть за меня сердце. Готова?

Эна кивнула. И тогда губы женщины-лисы дрогнули в едва уловимой улыбке. Она протянула к Эне тонкие ручки, приглашая присесть рядом.

— Невероятно! — восклицала Эна всякий раз, как гостья делала даже самую малюсенькую паузу. Хотя, вероятно, все было чистой правдой — может, только неполной, без будничных подробностей жизни предков Эны. С каждым словом рассказчицы сердце билось все чаще и чаще, но скорее всего оно так и останется на месте в груди, пусть и напоенное нечеловеческой болью.

Лориэль, а так звали гостью, презрев наказ семьи, влюбилась в смертного, да настолько лишилась головы, что решилась родить от него ребенка, которого не могла принести домой — и будет так, что человеческая природа не позволит ему дышать воздухом холмов слишком долго, а материнская часть не даст чувствовать себя свободным в мире людей — ее, а у них родилась дочь, будет вечно тянуть в лес, к озерам и холмам — и она умрет от тоски, коль покинет родной край матери. Коннор, а так звали отца, забрал дочь домой и признался во всем сестре. Та обещала растить племянницу, как свою, а соседям они скажут, что девочку подкинули. На том и порешили, но сдержать слово наперекор желанию матери оказалось не так-то просто. Лориэль являлась к сестре Коннора ночь за ночью, лишая бедняжку сна, и днем все валилось у хозяйки из рук, картошка не родилась, корова пала... Спастись можно было лишь одним — исполнить то, что требовала мать — убить ребенка. Только не так это легко оказалось сунуть в рот младенцу раскаленную кочергу. Три раза сестра Коннора раскаливала кочергу докрасна и столько же раз роняла, не донеся до колыбели. И вот, когда Коннор спал без задних ног, умаявшись после тяжкой работы в поле, сестра взяла спящую малышку из колыбельки и отнесла в лес. Там, наплакавшись от души, она распеленала кроху, чтобы ночной холод и дождь скорее убили невинное дитя. Она ушла, и на смену ей пришла Лориэль. Вместе с дождем она плакала над дочерью и материнский вой перекрывал истошный плач ребенка. К утру изможденная малышка уснула, и Лориэль, бросив на дочь последний взгляд и так ни разу и не прикоснувшись к ней, ушла. Но девочке суждено было проснуться от вечного сна. Отец сумел вытрясти из ревущей сестры, куда она дела ребенка. Он отыскал дочь и, привязав корзину с крошкой к седлу, поскакал в город к врачу. Тот покачал головой — бедняжка слишком мала и хила для своего возраста (он же не знал, что она в несколько раз крупнее любого рожденного фейри ребенка) и не сумеет побороть простуду. Но Коннор не сдался. Он согревал малышку на груди, а жена доктора в ту же ночь отыскала кормилицу. Дочка поправилась, но оставалась хилой, и ни он, ни сестра, ни кормилица, которая ходила за ней и собственной дочерью, не могли найти причину слабого здоровья. Коннор каждую ночь обходил дом дозором, но не встречал больше Лориэль. Однако вскоре к нему повадилась лисица, но удивительное дело — она не таскала ни кур, ни кроликов. Девочка, которую назвали к тому времени Мэгги, окрепла и отличалась от своей молочной сестры лишь ростом, но и тогда уже стало ясно, что из нее вырастет настоящая красавица.

Летели годы. Сестра вышла замуж за соседа и ушла от них, а Коннор женился на кормилице, которая родила ему еще одну дочь. Мэгги подрастала и маленький рост перестал так уж сильно бросаться в глаза. Его затмевала красота. И в деревне начали перешептываться, что ребенка в дом Коннора подбросили фейри. Никто из парней потому и не думал просить руки красавицы. Только Деклан, без памяти влюбившись в рыжую Мэгги, презрел предостережения семьи и соседей. Он не верил, что в его невесте течет кровь маленького народца, хотя волынщик знал о нем не понаслышке — он видел скрипачей в старом форте и потому искал встречи с лепреконом. Лишенный возмущенными родственниками всех средств для создания семьи, он обратился за помощью к маленькому сапожнику. Потерпев неудачу в его поимке, пришлось упросить бородача одолжить на кольцо и новый дом. Отец Мэгги отдал зятю половину земли и со страхом следил за брошенной Декланом шляпой — ту не унесло ветром и она спокойно пролежала на месте до утра. Фейри дали согласие на постройку дома. Деклан почти позабыл волынку, он строил дом, помогал тестю в поле, не думая пока про возвращение долга. Время шло, но дитем они так и не обзавелись. Зато их дом всегда был полон молодежью, желающей потанцевать —танцы и песни — это то, что Мэгги любила больше всего на свете. Потому странствующий учитель танцев пришел именно к ним в дом. Коннор просил жену быть осторожной с танцами, ведь она наконец-то ждала ребенка, но Мэгги говорила, что ничего не произойдет. Ничего и не происходило.