Эна замерла, или нога просто в лепреконовых руках окаменела. Да, да, Эйдан просил ее не раниться... Но она уже окропила священный форт, рухнув со стены.
— Дуй отсюда, покуда вороны нас не засекли, — голос лепрекона утратил смех, даже глухим стал. — Уши открой, Эйнит Долвей. Я с тобой, кажется, по-английски разговариваю, честь оказываю... Дуй! Я к тебе в полночь приду.
— Зачем? — Эна подтянула к носу больную ногу.
— Вот в полночь и узнаешь, — вновь смеялся лепрекон. — Только не забудь чашку с молоком оставить на крыльце. Это наш условный знак будет, что мать твоя спит, и ты одна. Проваливай, Эйнит Долвей! Проваливай! Живо!
Живо не особо получалось босиком да с больной ногой. Кроссовки она на ходу за шнурки связала и на шею накинула, а свободными руками каждую секунду лепреконовский пластырь проверяла, и как до дома допрыгала, так нога болеть перестала, но отодрать золотой лоскутик не получилось, сколько она ни старалась подцепить его то с одной, то с другой стороны.
— Эна, что ты там ковыряешь?
Эна успела натянуть кроссовок на пальцы и теперь судорожно развязывала шнурки, стянутые почти что морским узлом.
— Траву стряхивала! — выдала она, опасливо озираясь на мать.
В садовых перчатках — она опять возилась с горшками. Пусть обратно к ним идет. Сейчас лишних бесед ей не вынести...
— Ты учебу навсегда отложила?
О, началось... Зато хороший повод запереться наверху. Только сосредоточиться на учебе не получалось. Завершив с пятых попыток сегодняшние тесты, Эна закрыла ладонями глаза, а потом как подорвалась. А вдруг нечем будет наполнить ночью кружку! Она чуть не сорвала с петель дверцу холодильника. Только не это! Молока на донышке и что-то оно как-то мерзко пахнет, а утром она спокойно добавляла его в хлопья...
— Мам, у нас молока нет!
Лора все еще с тяпкой и освобождать руки явно не собирается.
— Проживем без молока. Завтра купим.
— Почему не сегодня?
Она, кажется, нормальный вопрос задала, что сразу лоб-то вытирать, да еще и грязной перчаткой!
— Будет дождь. Я в дождь не поеду. Что непонятного?
— Объяснила, стало понятно, — буркнула Эна в серое низкое небо. — Оно такое весь день. Успеем.
— Блинчики разогреем с утра, успокойся!
Эна действительно нервничала и пыталась отыскать причины для поездки в магазин, чтобы мать точно согласилась. Но голова оставалась пустой. Зато ноги понесли ее к велосипеду.
— Сама съезжу!
Она переоделась в джинсы и отыскала в заднем кармане выстиранную пятиевровую купюру. Должно хватить!
— Куда ты собралась в дождь?
— Нет никакого дождя! Я двадцать раз вернусь! Голова кругом. Хоть проветрюсь!
Золотая заплатка на ноге чувствовалась даже через носок, и Эна пару раз сгибала о педаль тонкую подошву кроссовки, пытаясь почесать стопу — не выходило. Ветер усиливался, или это она гнала как ненормальная и влетела в лавку с первыми каплями дождя. Пока она расплачивалась, дождь усилился, и Эна осталась у окна наблюдать за бегущими по стеклу дождинками. За спиной был стол с домашней выпечкой, вызывавшей в пустом желудке непростительные звуки, но денег на целый кекс не хватало, а попросить четвертинку Эна не решилась — вдруг здесь не принято.
Дождь сжалился над голодающей и прекратился так же неожиданно, как и начался. Эна протерла рукавом куртки сиденье и повесила на ручку пакет с молоком, прокляв свою дурную голову — на руле нет корзинки, а она рюкзак не взяла. Теперь быстро не покатишь — банка стеклянная — другое было только обезжиренное, такое не станешь лепрекону предлагать, даже с учетом его интеграции в современное общество.
Приходилось постоянно поправлять скользящий пакет, чтобы банка не билась о руль. Она больше следила за пакетом, чем за дорогой —у них здесь уже никто не ездит, а все рытвины не объедешь. Белые кроссовки теперь даже серыми не назовешь, да и черт с ними. Главное — молоко на ночь есть. Теперь бы еще придумать, в какую чашку налить. Зеленой у них, кажется, нет...
Нет! Она заметила машину слишком поздно, чтобы оценить расстояние между ней и собой, и единственной здравой мыслью было вывернуть руль к обочине. Колесо повело в сторону, и Эна тут же почувствовала под собой асфальт. В ушах стоял звук битого стекла и визг тормозов. Или все же это она визжала при виде растекающейся у ног белой лужи. Молоко!
— Кто тебя ездить учил?! — они, кажется, закричали это вместе, или все же Эне потребовалось пару секунд, чтобы сообразить, кто перед ней. И этого времени Малакаю хватило, чтобы за шкирку поставить ее на ноги.
— Ты меня сбить мог!
— Да я и близко от тебя не был! На дорогу смотреть надо!
— А ты не знаешь, какая допустимая скорость на мокрой дороге?!
— Научись на велосипеде ездить, потом уже учи других машину водить! — и Малакай с силой захлопнул водительскую дверцу, которую оставил распахнутой.
Его «мини» перегородил дорогу. Наверное, от резкого торможения его занесло, или же Малакай пытался развернуться на месте... Эна с трудом соображала сейчас и даже не заметила, что на них каскадом обрушился дождь, и через минуту стих. Оба намокли, но так и остались стоять посреди дороги, не двигаясь, готовые просушить одежду друг друга горящими взглядами.
— Ты только никому не говори про это, — выдохнул наконец Малакай.
— Испугался? — почти выкрикнула Эна, потирая ушибленное колено.
— Испугался. Но за тебя. А скажут, что это я по другой полосе ехал...
— У вас тут и полос нет!
— Тебе ж поверят, а не мне! Аты меня уже во всех грехах обвинила, спасибо! Я-то тебя видел, это ты решила узор на шинах поизучать. Ты по дороге вообще-то едешь!
Малакай накрыл свои колени ладонями — видно, те дрожали от напряжения.
— Я тебя искал. Я ж от вас еду. Куда в дождь потащилась?!
— За молоком, — выдохнула Эна и облизала с губ то ли дождь, то ли слезы обиды.
— Спасибо, теперь я без молока.
Глядя на бледную лужу, Эна безотчетно раздирала ногтями подошву, не в силах подобраться к зудящей ступне.
— Больно ударилась? — Малакай сделал было шаг, но наткнулся на ледяной взгляд. — Болит что-нибудь?
— Ничего не болит! — Эна не врала. Ехала ведь так медленно, чтобы не разбить бутылку, что, можно сказать, свалилась на ровном месте. — Только лепрекон теперь без молока останется!
Подобная правда улыбкой прошлась по губам Малакая.
— Переживет!
— Нет! — Эна даже ногой топнула, но пожалела — будто снова на шило наступила.
— Не обойдется!
— Хочешь, до лавки доедем?
Эна уставилась на машину.
— Боишься, что ли? — в голосе парня звенела злость. — Я нормально вожу.
— У меня денег больше нет.
— Я куплю тебе молоко. Это же из-за меня ты его разбила, — закончил Малакай зло и поймал пакет, чтобы собрать крупные куски стекла.
— Поранишься! И злые фейри прилетят на твою кровь, — добавила Эна и губу от злости на себя прикусила.
— Одна уже злая фейри здесь есть, — буркнул парень, но все же натянул на пальцы джемпер.
— А тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на лепрекона?
Малакай резко выпрямился и так стиснул мешок, будто собирался запустить им в Эну.
— Тебя только мой рост не устраивает? — выплюнул парень ей в лицо. — Или что- то еще?
Эна глаза закрыла и выдохнула. Они оба, что Малакай, что Дилан, зацикленные на себе идиоты!
— Малакай, я, кажется, нормальный вопрос задала...
— Нет! Никто не говорил мне, что я похож на лепрекона... — И вдруг Малакай замер и с такой скоростью рванулся к Эне, что она не успела вырвать плечи из его железной хватки. Точно поводья сжал! — Этот идиот опять тебя донимает? Что он еще тебе про меня сказал? Ему своего сынка мало?
— Отпусти меня! — выкрикнула Эна, решив, что проколотой ступни с нее на сегодня довольно. Драться с лепреконами она больше не будет. Да и Малакай сразу отступил и даже отвернулся. — Не обижайся. Просто я решила рисованием заняться. Фейри в образе лисицы уже нарисовала — спасибо твоей Джинджер. Теперь захотелось нарисовать лепрекона. Эйдан и сказал, что тебе достаточно бороду подрисовать, — врала, не краснея, Эна, понимая, что Малакай не пойдет к отцу Дилана проверять ее слова. Но вдруг сам чего-нибудь скажет?
