Мать вновь усмехнулась, на этот раз даже в голос. Разительная перемена в мимике ее лица, вызванная приходом родителей Дилана, и радовала, и пугала Эну. Не могла мать пойти на поправку из-за ирландского хлеба и пары фраз о феях. Феи! Эна аж сжалась, вновь вспомнив пальцы Эйдана на своей шее. На секунду ей тогда показалось, что он собирается ее придушить.

— Мам, мне кажется, Эйдан того... — выдала Эна, не в силах больше бороться с накопившимися эмоциями. Она вспоминала, как сосед глядел на сына, будто собирался оттащить за шкирку, когда тот прямиком направился в кухню помочь с сервировкой стола. — Наверное, ты права про Дилана и его отца...

Эна сама успела испытать на себе, как быстро радушие Эйдана сменяется злостью, и если с ней он позволял себе лишь словесные грубости, то сына мог запросто и ударить.

— Бедный Дилан! —Эна поразила вилкой кусок мяса, будто била растопыренными пальцами в глаза. Да, подле такого монстра можно позабыть все приемы самозащиты, если вообще Дилан хоть что-то в них смыслит, ведь ее атаку в саду он даже не попытался отбить. Впрочем, она сама так растерялась, что не отпусти ее Эйдан сам, она могла бы и не вырваться. — Мама! — Да посмотрит ли она на нее или так и будет пялиться в открытую дверь сада на куст боярышника! — Отец Дилана действительно чокнутый. Он говорил абсолютно сумасшедшие вещи, — добавила Эна, когда мать так и не открыла рта.

— Он просто был пьян, — голос матери звучал сухо и спокойно, будто она позаимствовала у отца Дилана интонацию.

Или же мать просто не желала говорить, но дочь так просто не отступится.

— Нет, мам! — Эна понимала, что почти кричит, но эмоции взяли верх над всеми правилами хорошего тона. — Ты бы слышала его... Он все время говорил про фей, про какие-то проклятия... Типичный сумасшедший!

И с этим сумасшедшим сейчас Дилан находится наедине. Боже ж мой, его уши аж пылали от стыда за отца. Она обязательно скажет ему завтра, что сын не отвечает за ненормального отца и что она лично нисколько не равняет его с ним.

— Эйдан...

Эна не собиралась пересказывать матери всю беседу, но слова вырывались изо рта против ее воли.

— Мой ожог он назвал отметиной фей! — Эна скрутила волосы на затылке, и, должно быть, это движение удержало ее от окончания фразы про их с Джеймсом день рождения.

Мать лишь улыбнулась, будто ей рассказывали о прекрасной погоде за окном, а не о сумасшедшем дядьке, от которого их отделяли лишь кусты терновника.

— Эйдан, небось, увидел, как ты его прячешь и решил утешить. Поверь, твой ожог неприметен, и если ты его действительно станешь воспринимать, как отметину

фей...

— Хватит, мам, ты не понимаешь! — чуть не вскочила со стула Эна.

— Я все понимаю, — голос матери вновь утратил певучесть и стал жестким. — Ты можешь сколь угодно долго обвинять меня в безответственности, но я и без того корю себя. Только три месяца заклеивать тебе пластырем шею в летнюю жару я не могла. Ты все срывала. И потом повторяю, следа почти не видно. Радуйся, что у тебя нет на лице родимого пятна!

Мать бросила оставшийся кусок хлеба в пустую тарелку и резко поднялась со стула. Любой разговор завершается упоминанием Джеймса. Даже сумасшедший сосед не разнообразил беседу.

— Мам!

Надо бы попросить ее остаться, потому что иначе придется в одиночестве доедать абсолютно безвкусную еду.

— Мам, — Эна поняла, что мать удалось удержать, потому что та осталась стоять за спинкой стула, так и не придвинув его к столу. — Мне кажется, что Эйдан...

— Эна, успокойся! — по голосу матери она поняла, что предстоит монолог, но он лучше молчания в спальне. — Я специально поговорила с Кэтлин и уверена, что она ничего не скрывает. У них дома все хорошо, помимо депрессии Эйдана. Он не обижает ни жену, ни сына. Все остальное нас с тобой не касается. Понимаешь?

— Мам, он лез ко мне со всякой дурью!

— Эна, во-первых, он был пьян, а, во-вторых, он действительно немного не в себе. Послушай, — И она даже опустилась обратно на стул. — Это только между нами, я обещала Кэтлин ничего не говорить, но сейчас считаю необходимым посвятить тебя в проблему Эйдана, чтобы ты перестала делать поверхностные выводы и просто посочувствовала человеку. Последнее время мне стало казаться, что ты совершенно разучилась видеть кого-то, кроме себя...

— Мам, — перебила Эна тихо, будто вздохнула. Она знала эту песню наизусть, и начни мать петь ее с самого начала, то так никогда и не доберется до истории Эйдана.

— Послушай, Эйдан... — Мать тяжело вздохнула и принялась растирать ладонью лоб, словно на нее обрушилась жуткая головная боль. — Он считает, что слышит ночами мать. Будто бы та что-то шепчет ему, а он не понимает. Он уверен, что раз она осталась в доме, то это означает, что ей нужна помощь, чтобы успокоиться... И, Эна, милая, только не смотри на меня такими глазами. Я понимаю Эйдана. Я его очень хорошо понимаю. Я ведь тоже чувствую присутствие Джеймса. Только не создаю вокруг этого сказки, но Эйдану простительно. Его отец был потомственный сказатель, и сын душой сросся с ирландскими сказками. Говорят же, нельзя родиться в Ирландии и не верить в фей. Да в детстве все в них верят, в фей и сверхъестественное. Сейчас в Эйдане просто проснулся ребенок. Будь к нему снисходительна. И ко мне тоже.

Мать протянула через стол руки и накрыла пальцы дочери своей ледяной ладонью.

— Эна, у всего этого есть простое объяснение: невозможно отпустить любимых, смириться с потерей. Неужели тебе не слышатся порой шаги Джеймса?

— Мам, не пугай меня! — Эна сжала пальцы матери. — Ты говоришь как Эйдан. Он тоже спрашивал меня про странные звуки... Мне... Мне ничего не слышится, я ничего не вижу...

— Успокойся, Эна, — Мать перехватила руки дочери и сжала их в свой черед. — Я не сошла с ума, но была близка к этому. Поверь, на групповой терапии я слушала истории и думала, что попала в сумасшедший дом. Поверь, это нормально чувствовать присутствие мертвого в доме... — Лора на мгновение прикрыла глаза.

— Не так, не в доме, конечно, а внутри нас. Понимаешь, умирать не так страшно, как оставаться жить с потерей. А все потому, что именно нам необходимо меняться, и мы обманываем себя, говоря, что тревожимся о том, как ему или ей живется там, на небесах. Одна женщина рассказывала, как каждую ночь заходила в комнату дочери в надежде увидеть ее живой. И однажды действительно увидела сидящей на кровати в обнимку с любимым медвежонком, который, как мать знала, сейчас лежит у нее в спальне. Девочка улыбнулась и сказала, что ей там хорошо, что о ней не стоит волноваться.

— Ей это приснилось, да? — спросила Эна, когда поняла, что мать замолчала.

— Кто знает, кто знает... — Мать вновь отвернулась к открытой двери, ведущей в сад, и Эна даже поежилась, хотя нынешний вечер был намного теплее предыдущего. — Иногда воображение играет с нами странные шутки наяву.

— Ты что, видела Джеймса? — еле сумела произнести Эна, против воли вглядываясь в очертания куста боярышника.

— Нет, — Мать вновь глядела на нее и взгляд ее стал туманно-усталым, будто на часах была уже полночь. — Но после рассказа той женщины я стала каждую ночь ходить в его комнату, ты сама знаешь, в надежде... Но я не совсем тронулась, поверь мне. Я еще была способна понять, что это прямой путь к сумасшествию. Теперь понимаешь, почему я уехала?

Эна ничего не ответила, лишь заморгала под пронзительным взглядом матери, который сейчас так походил на взгляд Эйдана.

— Я боюсь сойти с ума. Я должна выздороветь ради тебя и твоего отца. Он понял это, так пойми и ты... Знаешь, как я завидую Эйдану! А все потому, что его семья поддерживает его, идя на жуткие лишения, вызванные его пьянством. Да одно это озеро чего стоит! А от тебя просят так мало, просто пожить со мной здесь, не напоминая всякую минуту, как тебе хочется домой.

— Но неужели тебе не хочется? Неужели ты не скучаешь по папе?