Как мы добирались до чертового дома — даже вспоминать не хочется. Стемнело стремительно, поднялась метель. Вездеход и без того ехал не особо быстро, а теперь водителю пришлось еще сильнее замедлить ход. Неудивительно, что мы сбились с пути. Пытались выйти на связь по рации, хоть как-то сориентироваться, но безрезультатно. Потом эта колымага и вовсе заглохла, и мы стояли по пояс в снегу, закрывая тентом водителя от ветра и снега и стараясь подсвечивать ему фонарем, пока он пытался сделать с этим допотопным агрегатом хоть что-то.

В общем, к моменту, когда мы буквально чудом нашли дом Горского, я мысленно пообещал себе, что обязательно пришлю водителю круглую сумму за наше спасение. Заслужил.

Встретил нас старик Филимон, как он сам представился, да так, будто всю жизнь только нас и ждал. Но больше всего поразила Маша. Я и не думал, что она так переживает. Но потом обернулся и увидел ее бледное осунувшееся личико, спутанные светлые волосы, искусанные губы… Едва успел ее подхватить на руки, когда она начала оседать на пол. Вот только что я был совсем без сил — и вот несу ее на постель в ближайшую комнату, не чувствуя веса Маши. Она дрожит, льнет ко мне, рвано дышит на обмороженную кожу и от этого кровь кипит огнем.

Зато после мышка строит из себя недотрогу и всячески дает понять, что ей вообще все равно. Настолько, что даже обжимается с Горским! Ну ладно, не обжимается, а держит за руку, но сам факт! Внутри снова поднимается кислотная ревность, разъедает все внутри. Невыносимое ощущение.

— А давайте на охоту сходим? Свеженькая дичь, банька — отдохнем как следует! — от мыслей отвлекает голос Горского.

Слишком инициативный заказчик, слишком. Особенно по отношению к Маше. Заботливо подкладывает ей еды в тарелку и шепчет что-то на ухо. Комарова тихо хихикает, а я чувствую, как медленно начинаю закипать. Какого. Твою мать. Хрена. Он лапает ее?! Да, пока просто за плечи приобнял, но это только пока!

Резко опрокидываю в себя остатки алкоголя и со злостью грохаю стакан о столешницу. На кухне мгновенно повисает напряженная тишина.

— Давайте сходим. На охоту, — цежу сквозь зубы, недружелюбно глядя на Горского.

Почему меня это так цепляет? Мышка же ясно сказала — все у нас в прошлом, дала понять, что я ей неинтересен и чтобы не лез к ней. Горский так вообще крупный заказчик и будет слишком глупо упустить контракт из-за идиотской ревности.

«Так! Начнем с того, что я НЕ ревную!» — мысленно одергиваю себя.

— Пойду освежусь, — говорю уже более спокойно.

Едва оказываюсь на открытой веранде, как сквозь тонкий свитер сразу же проникает холод, освежает и хоть немного отрезвляет. Надо прекращать балаган, ничего хорошего из этого не выйдет. Неторопливо закуриваю и уже спокойнее осматриваю покрытые густым снегом ели, что растут вокруг дома. Здесь и правда красиво, по-зимнему сказочно, я бы даже сказал.

За спиной скрипит дверь. Знакомый запах смешивается с морозным воздухом, ударяет прямо под дых. С едкой усмешкой выдыхаю сигаретный дым и начисто игнорирую ее присутствие.

— Марк…

Она ждет недолго, по хрусту снегу за спиной слышно, как переминается нерешительно с ноги на ногу. Только спустя полминуты подходит ближе.

— Марк… — вместе с окликом Маша прикасается к моему плечу, — я совсем не хотела… не думала, что ты разозлишься…

— Все нормально, — ровно говорю в ответ.

— Точно? Если хочешь, я вообще с Горским общаться не буду.

Смеюсь тихо и щелчком отправляю окурок в снег.

— Мне все равно. Будь с кем хочешь, Маша. Для меня важно только заключить контракт — и все.

Разворачиваюсь и произношу эти слова глядя прямо в льдистые глаза. И снова в который раз напоминаю себе, что это не моя женщина. И, что самое главное, она сама не хочет быть моей.

— И все? — переспрашивает она эхом. Ее плечи опускаются, мышка смотрит на меня растерянно и… с обидой?

— И все. Иди в дом, а то простудишься.

Естественно, это только предлог, чтобы выпроводить ее с открытой веранды, потому что Маша в теплой куртке и сапогах.

— Ладно, Краев, — голос у нее бесцветный, без каких-либо эмоций. Она покорно разворачивается и почти неслышно уходит в дом.

Я достаю следующую сигарету. Надо успокоить нервы и желание броситься за ней, чтобы утешить. Я давно перестал быть пацаном, что бегал за Комаровой по первому зову. Надо чаще себе об этом напоминать.

К охоте все готовы уже через пару часов. Ну, не все, конечно, а только я, Горский и еще двое сотрудников, что умеют стрелять и хоть раз участвовали в подобном. С нами увязалась еще пара человек — дико чувствительный Вениамин, который падал в обморок при виде любой жидкости, отдаленно похожей на кровь, и Комарова. Что их дернуло решить идти вместе с нами — неизвестно, но оба стояли на своем так, будто отвоевывали себе право на выборах голосовать, а не возможность посмотреть, как стреляют в животных.

Но если мышка вбила себе что-то в голову, с этим лучше не спорить. Все равно бесполезно. Так что я занялся подготовкой к небольшому походу. Удачно, что у Горского нашлось необходимое, начиная от термоса и заканчивая рациями. Все участники настроились на одну волну и решили идти цепочкой. Пока мы обсуждали детали охоты, краем глаза я следил за Машей. Она беззаботно возилась с собакой неподалеку от веранды. Сенбернар носился с радостным лаем вокруг девушки и с удовольствием подставлял морду под руки, чтобы его погладили.

Спускаюсь со ступеней в тот момент, когда к Комаровой подходит Горский.

— Машенька, идемте со мной, — любезно улыбается он, вручая рацию Маше.

— Ой, нет, мы с Вениамином чуть в стороне будем. Шишки пособираем там, прогуляемся…

Невольно хмыкаю. Да уж, если вспомнить, что там снега выше колена, то прогулка должна выйти так себе. А до шишек точно придется долго копать. Мышка смотрит на меня, насупившись, но вместо того, чтобы озвучить, что это самая глупая отмазка, говорю строго:

— Держитесь позади цепи и не заходите далеко. И уж тем более не бегите вперед, иначе на ужин у нас будет не дичь, а вы.

Архитектор нервно сглатывает, бледнеет и хватает Машу за руку, но Комарову подобное не пугает. Она вздергивает гордо подбородок и фыркает:

— Не держите нас за идиотов, господин Краев. Никто не собирается лезть под пули.

Я пожимаю плечами вместо ответа и оставляю их на Горского, который с присущим ему энтузиазмом проводит инструктаж.

К лесу двигаемся слаженно, друг за другом, ведет нас старик Филимон — душевный человек, несмотря на его угрюмость. Вчера встретил нас, сразу всех замерзших в баню загнал, настоек для растирки дал, накормил хорошо. Видно, что переживал, как за родных. Может, в прошлом пережил что-то подобное?

Сейчас он раздавал нехитрые инструкции. Я замыкал цепочку и краем глаза следил за нашим «балластом» — Вениамин с Машей хоть и отставали немного, но оптимизма не теряли, по сугробам топали бодро. Лучше бы уж повернули назад, мне бы точно было спокойнее.

— Расходимся на тридцать-сорок шагов, можно чуть дальше, но чтобы все были в зоне видимости, — командует Филимон, и мы ждем, когда первые в цепочке люди уйдут на положенное расстояние.

— Не отходите далеко, — говорю максимально строго двоим «гуляющим» и занимаю свою позицию.

Есть в охоте что-то притягательное. Именно когда сам выслеживаешь дичь, а не травишь бедного зверя сворой собак. Пусть и лезть приходится по сугробам, да еще и несколько километров, прежде чем наткнешься на свежую цепочку следов. После вчерашней вьюги действительно пришлось достаточно далеко продвинуться в лес, прежде чем я увидел лань. Судя по тому, что рация до этого момента молчала, и не было слышно ни одного выстрела, никто еще не натыкался на потенциальную добычу.

Бесшумно вскидываю ружье и слежу за животным сквозь прицел. Палец плавно ложится на спусковой крючок и я задерживаю дыхание, чтобы не издать лишнего шума и попасть точно в голову. Именно в этот момент рация на поясе шипит чуть ли не на весь лес! Лань ведет ухом, вздрагивает, когда слышит посторонний звук и стрелой улетает с места.