— Маша, что происходит? — сильная рука Краева перехватывает меня за запястье. Он прерывает мои лихорадочные размышления, резко разворачивает к себе и смотрит… Нехорошо смотрит, с непониманием и злостью.

— Между нами все кончено уже давно. Не надо подходить ко мне больше, чем на два метра, — отвечаю я твердо. Да. Так правильно, так нужно. И так Марк и его семья останутся в безопасности, как и раньше.

— Почему? — спрашивает он, а после на его лице мелькает осознание. Мужчина зло смеется, — ах да, я забыл. Сын простого рабочего недостоин встречаться с дочерью Комарова.

— Отпусти! Мне больно, — безуспешно пытаюсь выдернуть перехваченную Марком руку, но он сжимает ее еще сильнее. Сейчас лучше вообще не возражать.

— Только я ведь давно не простой мальчик. У меня есть хороший бизнес с оборотами, начинающимися от пары десятков миллионов в год. Как считаешь, этого хватит, чтобы купить разрешение на твое тело у папочки?

После этих полных ненависти слов, я застываю на месте. Не знаю, почему, но выражение лица Краева за секунду меняется и от отвращения не остается и следа. А я ощущаю, как со щек сходят краски и в груди становится сиротливо-холодно после жестоких слов.

Руку даже не приходится вырывать — хватка Марка ослабляется и он отпускает ее сам.

Как бы я хотела влепить ему пощечину за это оскорбление! Да и сам Краев точно ее ждал. Вот только… не за что было ее давать. Разве только что он озвучил не ту правду, в которой я боялась сама себе признаться? Разве отец не продал меня выгодно за возможность слияния фирм и производств в огромный холдинг-монополист? И та же самая участь ждала Таю…

Делаю шаг к двери, даже не замечая, что в глазах стоят слезы.

— Маша… — он произносит мое имя с сожалением и раскаянием, будто просит прощения за сказанное. Мне становится его так жаль… Моего первого, лучшего, преданного — он ведь был для меня самым родным когда-то. И не виноват во всем, что произошло.

— До встречи на работе, Марк Захарович, — отвечаю я. Голос почти не дрожит и это моя победа.

В горле комок, я ничего не вижу от слез, когда шатаясь иду по длинному коридору к лестнице. Вдох-выдох, считаем: раз-два-три. Так меня учили, каждый день, каждый раз, когда случались срывы. Справляться со своей болью и не показывать ее никому. Потому что я — Маша Комарова и я сильнее всех.

Даже если я сама в это ни капли не верю.

Когда я увидел эту горькую пустоту в глазах Маши после своих слов, захотелось только одного — прострелить себе голову. Или провалиться на месте. Потому что смотреть в наполненные слезами глаза было невыносимо.

Когда-то я поклялся сам себе, что никогда не причиню моей девочке вреда, не посмею ее обидеть и не дам в обиду другим. Но сегодня сам же нарушил эту клятву. Пожалел после, жалею теперь, но ничего уже не исправишь и обидные слова не вернешь. Во мне кипела злость. С момента нашей встречи, когда я понял, что она не помнит меня, что у нее есть другой, что ее жизнь отлично протекает и без меня. За меня говорила моя ненависть, а совладать с этим чувством было сложно.

И только сегодня, когда я не сдержался, понял, насколько ошибся. Маша несчастлива, потеряна и точно не знает, что делать дальше. Словно передо мной стояла не красивая юная женщина, а знакомая маленькая девочка с обреченным печальным взглядом, до смерти запуганная жестоким родителем.

И я ее обидел. Не просто задел, а попал в самую больную точку. Ее, беззащитную девушку.

Чертов придурок! Гребаный циничный идиот!

Внутри кипит злоба, но уже на себя. Разъедает внутренности, словно ядовитая кислота, мешает сосредоточиться. Я отлично знаю себя — пока не выплесну раздражение и ярость, не успокоюсь. Поэтому набираю Игоря.

— Дуй в зал, — без приветствия говорю ему.

— Твою мать, Краев! Ты видел, сколько времени? Какой зал в такую рань! Нормальные люди спят еще! — недовольно возмущается друг.

— Поэтому я и звоню тебе, — хмыкаю в трубку. — Давай через час, жду.

Перед тем как завершить разговор, Игорь выдает пару сочных ругательств о том, какой я нехороший человек и куда мне следует идти. Но я знаю, что в зале он появится. С самого детства мы ходили в одну и ту же секцию бокса, а когда спорткомплекс выкупили, я лично проспонсировал обустройство зоны единоборств и боксерского клуба. Чем лично я всегда пользовался на полную — как главного мецената меня свободно пускали в этот зал в любое время.

Если у мужчины проблемы в бизнесе или жизни, то лучший способ спустить пар — размять кулаки. И лучшим спарринг-партнером для меня всегда оставался Игорь. Когда ты давно знаешь слабые и сильные места человека, любой бой проходит гораздо жестче, чем с самым опытным и подготовленным спортсменом.

— Перед работой в зале драться не лучшая идея. Придешь с фингалом, потом твои сотрудницы выдумывать начнут, с кем же подрался босс, — скалится Игорь, появляясь в зале ровно через час. Я опередил друга только на пять минут.

— Их это точно не касается. Да и кто сказал, что синяки будут у меня? Ставлю сотню на то, что избитым сегодня будешь ты, — подначиваю его и неторопливо переодеваюсь в спортивную форму.

— Нашел информацию о ней, — бросает как бы между делом Игорь, перематывая бинты на руках.

Молчит, ждет моей реакции. Не удерживаюсь от едкой усмешки. Не думаю, что услышу что-то новое, но киваю — пусть расскажет.

— Она Никольская сейчас, но не замужем. Пока, во всяком случае, потому что жених есть, — друг с преувеличенным вниманием поправляет повязки.

— Это я и так знаю уже. Только с чего вдруг ее родители решили сменить ей фамилию?

— Тут какое дело… — Игорь хмыкает и задумчиво возводит глаза к потолку, — Эту инфу не так-то просто было достать. Оказалось, Комаровы не просто поменяли фамилию. Видимо, Виктор накуролесил так, что обычная смена данных точно бы не помогла. Кто-то сделал для них новые документы, абсолютно чистые. Так они стали Никольскими.

— Если это такая закрытая информация, как ты вообще ее нашел?

— Сейчас найти человека ничего не стоит, особенно если нужных людей задействуешь. Тогда же полная смена документов — это отличное решение, чтобы выгадать время. Раз — и ты просто новый человек, будто вчера родился и…

— Время для чего? — хмуро перебиваю его.

— Чтобы расправиться с теми, кто угрожал, — пожимает плечами Игорь так, будто ответ очевиден.

— То есть ты хочешь сказать…

— Да-да, именно. Комар исчез внезапно и это дало ему фору. А когда его начали активно искать и он понял, кто… надо уточнять, что до сегодняшнего дня никто из тех, кто тогда ему угрожал, не дожил?

— Вполне в его стиле.

— Комар не умеет ни честно жить, ни честно вести бизнес.

— Но теперь-то за ним криминала нет? — уточняю я. Не хочу, чтобы Машу вообще касалось что-то подобное.

— Формально — нет. Что на самом деле, неизвестно, — ухмыляется Игорь, — этому типу жаркое местечко в аду приготовлено. Как и его детишкам.

— О чем ты? Я уверен, ни Маша, ни ее сестра даже не в курсе сотой доли того, что творил их отец. И уж точно участия не принимают в его делах, — обегаю хмурым взглядом фигуру друга. В его глазах мелькает нехороший блеск.

Слишком нехороший, чтобы оставить это без внимания.

— Плевать. Ты пойми, Комар вообще не ожидает удара ниоткуда, иначе бы не отпустил дочурок без присмотра сюда.

— На что ты намекаешь? — уточняю вкрадчиво, хотя уже знаю ответ.

— Не намекаю, а говорю прямо. Его дочери — это единственное слабое место Виктора.

— Ты что, отомстить вздумал? Я понимаю, что у тебя давние счеты за своего отца. Но, во-первых, мы до сих пор не знаем, что это сделал он, а во-вторых, карать невиновных за то, что творил их родственник… — качаю головой, глядя в глаза другу, — Это слишком, Игорь.

— Ты же понимаешь, что таких совпадений не бывает? Чтобы вечером нагрянули с визитом братки, батя им отказался продавать магазин, а утром пропал. Навсегда! И на следующий же вечер они вернулись и предложили «выгодную сделку» перепуганной матери, намекая на то, что у нее есть еще трое детей. Пока что есть.