В субботу утром они обычно отправлялись за покупками на Кенсингтон-маркет. Сейчас Лэндон понял, как ему не хватает этой еженедельной вылазки. Ему действительно нравился этот старый уличный рынок, в Торонто таких больше не осталось. В погожее утро жизнь там бьет ключом. Под каблуками звенит холодный зимний асфальт. Там он, можно сказать, чувствовал животворный пульс жизни, его ритмичные толчки бодрили кровь. Вот тебе — современный человек! По части истинных впечатлений — на голодном пайке. Он не раз думал об этом, шагая по улицам Нассау и Болдуин-стрит. Открытые спереди прилавки со всякой всячиной. Ряды пальто и платьев. Картинки и книжки на религиозные темы. Дамские сумочки и браслеты для часов. Лотки с фруктами и овощами; в центре города кукарекают петухи, глядящие на мир желтыми глазами из своих решетчатых ящиков. Любил он наблюдать и за людьми: вестиндки, которые прекрасно знают, чего хотят, когда покупают бобы, рис и сладкий картофель; парни из колледжей и молодожены — они еще толком не проснулись и ищут, у кого бы купить подешевле; старые иммигранты — эти отщипывают товар на пробу прямо под носом у хозяина. И еще ему нравилось смотреть, как управляется с нахальными торговцами Маргарет. Такого покупателя на мякине не проведешь, тут она подходила к делу серьезно и даже строго. Запудрить себе мозги она не давала никому и всегда покупала выгодно. Он смотрел на нее с изумлением. Тут она была счастлива, глаза ее сияли под платком, щеки рдели ярким румянцем на морозном воздухе. Этот рынок напоминал ей о детских годах в Кракове, и частенько ее охватывало невероятное оживление, она хватала его за руку и показывала: смотри, какой хороший товар, и совсем недорого! В эти субботы она открывалась ему другой своей стороной. Он тоже ее развлекал, валяя дурака в фермерской куртке из жеребка на овчине, в своей натянутой на уши чалме помидорного цвета — Маргарет хохотала, когда он с нарочитым немецким акцентом заказывал штрудель. Они ели штрудель, гуляя по улице, и он грел ее руки дыханием, иногда держал их между своих шерстяных варежек или прятал к себе под куртку, где она могла услышать биение его благодарного сердца.

Они вместе относили покупки к ней домой, она мыла овощи в раковине на кухне, потом клала их сушиться на деревянную доску. В гостиной Лэндон садился в одно из ее мягчайших кресел и, попивая из стакана шнапс или водку, наблюдал за кошкой — она спала перед маленьким черным камином, в котором когда-то тлели угли. Возле его уха жужжал и постукивал радиатор, и кошка просыпалась, начинала ворошиться и выгибаться, тянуть вперед когтистые лапки. В неприбранной комнате стоял полумрак, старые розовые обои потемнели и отклеились по углам. В квартире было полно всяких религиозных штучек, прямо Лурд[73] в миниатюре, часто думал Лэндон. На неуклюжем обитом парчой диване теснились подушки с цитатами из Библии. Стены были украшены дешевыми ковриками, обагренными кровью Христа. Ему попадались такие на рынке. Были тут гипсовые девы Марии со свечными огарками и повсюду — распятый на кресте Христос; водился такой и в спальне Маргарет — тонкий в талии и лукавый с виду, он взирал на старое железное ложе. В темной столовой отдавало чем-то кисловатым — средством для полировки мебели и пустотой. На буфете обосновался прекрасный медный самовар, на стенах висели фотографии бородатых родственников из старого света. Все это, вместе взятое, производило на Лэндона гнетущее впечатление, хотелось глотнуть свежего воздуха. Дух здесь изнемогал. Маргарет постепенно пропалывала эту религиозную клумбу, но Лэндон чувствовал — она не торопилась выбрасывать эти украшения: наверное, каким-то загадочным образом это причиняло ей боль. Матушка была скуповата, и дом был завален всяким диковинным барахлом. Маргарет показала ему старые рождественские подарки: коробки с сукном и льняным полотном, припрятанные на черный день. Ночные рубашки, банные полотенца и наволочки, пожелтевшие от времени, — ими никогда никто не пользовался. У Лэндона мурашки забегали по коже. Как-то утром он листал кипу старых журналов: «Кольере», «Либерти» и «Сэтэдей найт», переворачивал заплесневевшие и влажные страницы и чихал, проглядывая рекламу автомобилей «кайзер» и зубной пасты «ипана». На квадратном коричневом граммофоне бешено вертелась запиленная пластинка на 78 оборотов, и в сухой наэлектризованный воздух выпархивали польские танцевальные мелодии; задорная музыка бросала вызов промозглой серости февральского утра. В кухне Маргарет, мурлыча что-то, жарила пирожки, деревянной длинной ложкой переворачивая их на шипящей сковороде. Лэндон вдыхал запах жарящихся в горячем масле пирожков с творогом, и у него кружилась голова от счастья.

В «де-сото» он, насвистывая мотивчик одной из этих старых полек, думал: куда же он едет с этой своей соседкой? Женщина она хорошая. Тут сомнений нет. Может, немного эксцентрична со своим жизненным укладом, но по сути — человек порядочный. А ведь он еще многого о ней не знает. Знает лишь, что последние несколько месяцев она делает его жизнь счастливой, да и он как будто вызывает у нее взаимное чувство. Нужно ли проявлять жадность и желать большего? Она очень хочет сделать ему приятное, и это всегда трогательно. К примеру, сегодня она оделась специально для него. Обычно за своими туалетами она не очень следила, могла одеться неряшливо и безвкусно, как рассеянная старая дева. Иногда он думал: а не досталась ли ей в наследство матушкина скаредность? С ним она всегда была щедрой, но он знал: денежки у нее на учете. И в одежде, и в манерах она цеплялась за прошлое: за довоенную Польшу своей матери. Прожила тридцать лет в Канаде — и все еще одевается, как иммигрантка. Правда, появились признаки того, что она расстается с прежним образом жизни. Может, дело тут в смерти матери. Старушка, наверно, была мощной глыбой. В общем, Маргарет выглядела сегодня прекрасно: новые брюки, толстый вязаный свитер. Волосы зачесаны назад и подхвачены желтым шелковым платком в горошек, а на глазах с тяжелыми веками — следы голубых теней. Купила она и зимнюю куртку спортивного покроя, в красную с черным клетку, длина — до бедра, а вместо пуговиц — маленькие деревянные колышки. Наверняка Маргарет ухватила ее где-то в центре, на зимней распродаже. Что ж, вполне разумно. Однако, несмотря на американские шмотки, она все равно выглядела здесь чужой, гостьей, приехавшей на новую землю, да, она вырядилась под местных, однако настойчиво отказывалась смешиваться с ними. Ореол старого света все еще витал над ней и наделял ее… чем же? Чувством собственного достоинства! Была в ней какая-то внушающая уважение отстраненность. Она вполне сошла бы за новую жену фермера, за городскую иностранку, на которую смущенно поглядывают все местные парни, но имейте в виду — никаких шуточек. Эта дамочка может за себя постоять. Он все насвистывал, и она заулыбалась.

— По-моему, ты сегодня в превосходном настроении, — сказала она, глядя на него. Наверное, вспомнила, как он утром мучался с машиной. День начался с дурного предзнаменования. Но сейчас в ее голосе не было иронии. Все же, что ни говори, человек она милый и симпатичный.

— Да, верно, настроение что надо, — согласился Лэндон. — Наверное, из города надо почаще выбираться. Я уже забыл, что это такое — в субботу утром катить по шоссе. Не удивительно, что люди на выходные забираются в машины, мирятся с дьявольскими пробками. Зато что сравнится с этим чувством свободы! Можно понять, почему автомобиль завладел людским воображением. Он отвечает самым примитивным потребностям — свобода и жажда движения. — Он замолчал. Может, в такое утро обойдемся без лекций? — Ну и еще, я думаю, новая работа. Снова чувствую под ногами твердую почву. А то уж было стал терять веру в себя.

Маргарет полуобернулась к нему, положила ногу на ногу и по-мужски оперлась локтем о спинку сиденья — эдакий приятель по рыбалке, любитель потрепаться.

— А приезд жены не сильно тебя расстроил? Ты ведь этого опасался?

— Бывшей жены, Маргарет. Что тебе ответить? Пожалуй, нет. Так странно… Она еще способна вывести меня из равновесия. Она до того видит меня насквозь, что… неуютно становится. Но, как говаривали в старину на западе, в городе найдется место для нас обоих.