Андре сбежал по ступенькам вниз, ворвался в комнату.
— Долли! А ну-ка…
Дверь спальни закрыта. Из-за двери доносились приглушенные рыдания. Андре открыл дверь, заглянул:
— Эй, Долли! Что такое?
Она не отвечала. Глаза после яркого солнечного света еще не освоились с полумраком, он с трудом различал силуэт Долорес: она лежала в позе отчаяния, уткнувшись лицом в подушку.
— Да что с тобой, Долли? — Андре присел на кровать, уставился на Долорес.
В чем дело, что с ней такое? Вот черт! Воет, как пес Вонючка, угодив хвостом в капкан. Не хватало, чтоб она, как мать или Симона, принялась кастрюльками бросаться, орать… Они-то хоть таких концертов не закатывают.
Он все еще был под впечатлением от недавней прогулки под весенним солнцем и, застав дома такую картину, едва сдерживал раздражение:
— Ну, Долли же! В чем дело…
Захлебываясь от рыданий, она бросилась к нему на шею, уткнулась носом в плечо.
— Андре, я… я беременна.
Андре замер — не ослышался ли?
— Ты… ты… у нас будет ребенок?
Он с силой оторвал Долорес от себя, заглянул ей в лицо. Не открывая глаз, она кивнула. Руки у Андре опустились, Долорес, плача, снова уткнулась ему в плечо.
— Это точно?
— Доктор сказал.
Возбуждение охватило Андре, отпустило, снова накатило. То ли в шутку, то ли всерьез он затряс Долорес за плечи.
— Нет, правда? Фу ты, ну ты! Радость-то какая!
Андре разжал руки, Долорес упала на подушку, а он принялся расхаживать по комнате, возбужденно тыча кулаком в ладонь.
— Ничего себе! Папашей буду!
Долорес ошарашенно уставилась на него красными от слез глазами.
— Ты что, сдурел? А как же учеба? Я же работать не смогу…
— Учеба? Да ну ее к шутам! Я и так мечтаю поскорей уйти оттуда, хлопнуть за собой их стеклянной дверью.
— А дальше?
— Дьявол его знает. Какая разница?
Долорес вывалилась из постели, запутавшись в куче одеял, освободилась, поднялась на ноги, гневно взглянула на Андре.
— Не смей! Не смей!
— Это еще почему?
— А потому! Я хочу, чтоб ты стал человеком.
— Человеком? Бедным, забитым идиотом, живущим по будильнику, вот кем ты хочешь, чтоб я стал!
— Но Андре, нам же ничего не стоит дотянуть. Ничего! Если бы не это… — Долорес, опустив глаза, с отвращением посмотрела на свой еще плоский живот. — А может, все не так? Может, доктор ошибся? Может… — Внезапно она замерла, прижав ладони к животу. Медленно подняла голову, тяжело дыша открытым ртом, не мигая, взглянула на Андре.
— Я знаю, что делать! Помнишь ту Бесси Корни, из вашего института? Худенькая такая, в очках? Прошлой осенью она аборт сделала. Я спрошу у нее, как…
— Аборт? Это, чтоб они тебе?.. — Андре схватил Долорес за плечи, сжал ее худенькое, костлявое тело. — Прекрати, чтоб я этого больше не слышал, да я тебе за такие слова голову оторву!
— Пусти! Больно! — она отпрянула, поглаживая руками плечи. — Он мне голову оторвет! Прямо как отец Пепэн стал. — Долорес ткнула пальцами себе в живот. — Этот-то тебе на что?
— Он мне нужен. И молчи, когда я говорю.
— Ты спятил. Ты совершенно спятил! В этом году у тебя в институте все гладко. Еще осталось пару месяцев всего учиться до каникул! Надо только непременно хорошую работу на лето подыскать… Ведь если рожу, я работать не смогу.
— А тебе и не требуется. Уйду к чертям из института.
— Не смей так говорить!
— Долли!..
— Ну уж нет! — На ее лице появилось злое, жесткое выражение. Взгляд остановился, глаза сузились. — Значит, ребеночка хочешь?
— Да, черт побери, я хочу, чтобы у нас был ребенок!
— Будь по-твоему. Но только учебу ты закончишь. А не то… И нечего болтать, голову он мне оторвет!
Андре, сжимая кулаки, беспомощно уставился на нее.
Они не разговаривали четыре дня. В пятницу после лабораторных работ Андре пошел с однокурсниками в бар гостиницы «Кромдейл» выпить пива. Он смутно припоминал, будто подрался с Билли Саймонсом. Но не помнил, как добрался до дому. Проснулся на следующий день поздно с разбитой губой и жестокой головной болью. Из кухни доносился плач Долорес. Андре накрыл голову подушкой, снова заснул.
Проснулся только к вечеру. Услышал шипение душа: Долорес в ванной. Андре перевернулся на спину, заложил руки за голову. Все тело ломило, рта нельзя открыть, расквашенная губа давала о себе знать.
Ну что за кретин! Нажрался пива за чужой счет да еще и с кулаками на Саймонса полез. Опять коситься на меня будут. Чего хорошего? Мне ж с ними работать. Надо бы в понедельник самому поставить им пива. Возьму-ка у Долли десятку. Как выйдет из ванной, так скажу. Где у нее деньги-то лежат? Вроде она их в сумочку совала, где у нее помада, тушь и все такое.
Андре, пошатываясь, подошел к комоду, выдвинул ящик, вынул сумочку-косметичку.
Всего одна двадцатидолларовая бумажка? Столько брать нельзя, много. Возьму, все в баре спущу.
Андре открыл сумку Долорес, висевшую у зеркала.
Два доллара и мелочь. Если с этим пойти — мало, неудобно как-то. Попрошу, чтоб разменяла двадцатидолларовую бумажку.
Андре положил деньги обратно в сумочку-косметичку и сунул ее в комод, где она лежала, рядом со стопкой белья Долорес. И тут вдруг заметил, что из-под бумаги, проложенной по дну ящика, выглядывает помятый бумажный конверт. Андре поднял брови, вытащил конверт.
Чего, чего? Больше пятисот долларов?.. Боже милосердый! Откуда у нее столько?.. Андре снова пересчитал деньги, затем аккуратно сунул конверт туда, где тот лежал. Его охватила тренога. Он снова прилег на постель и уставился в пустоту, быстро соображая про себя.
Говорит, что получает два доллара в час… Даже если те деньги прибавить, что я ей дал, когда въехал… и квартплата, и еда, и телевизор, учебники, шмотки… Тьфу ты! Никак не может быть!
Язык прилип к небу, ладони покрылись потом.
В дверях появилась Долорес. Вид у нее был удрученный, нездоровый и крайне несчастный.
— Милый, — жалобно протянула она. — Я не могу, когда ты на меня злишься.
— Прекрати ныть! — раздраженно отозвался Андре.
— Ну вот, ты опять злишься… Ладно, злись, только учись, пожалуйста… Я знаю, ты можешь. Я знаю.
— Ах, знаешь? Ну ладно, пойду помоюсь.
Он долго не выходил из ванной. Разные мысли, противоречивые, путаные, роились в голове.
Наконец решил: нечего ходить вокруг да около. Надо все выяснить до конца.
Он оделся, причесался, и тут Долорес позвала его ужинать. В обычные дни бифштекс на столе считался королевским блюдом. Теперь же Андре ел, не чувствуя вкуса. Он даже не обращал внимания на кокетливые заигрывания Габи.
Андре размешивал ложечкой сахар в кофе. Ну так, сейчас…
— Долли, в понедельник я пою ребят пивом.
— Пивом?.. Но у нас же нет денег…
— Неохота в другой раз битым быть. Хватит и десяти долларов. Ребята злятся, а мне с ними работать.
— Послушай… но ведь у нас до получки совсем чуть-чуть осталось.
— Скажи-ка, Долли. — Андре набрал в легкие побольше воздуха, внутри у него все напряглось. — Откуда у тебя та куча денег, что ты прячешь в ящике?
Глаза у Долорес расширились.
— Как? Ты нашел…
— Откуда они?
— Мама дала.
— Мама? Ты же говорила, что мать и понятия не имеет, где ты живешь.
— Понимаешь, я тут написала Мэри Беттери. Соседке нашей, помнишь? И вот…
— Долли, ты врешь!
Она залилась краской до кончиков волос. Беззвучно шевелила губами.
— Откуда у тебя эти деньги?
— Хорошо, я скажу. В универмаге «Хадсонз-Бей» одна старая богачка выпялилась на норковое манто, ну я и вытянула бумажник у нее из сумки. Что ей эти деньги, подумаешь…
— Сколько там было?
— Я только боты тебе из них купила, ну, может, еще долларов тридцать потратила…
— А на что телевизор покупала?
— На то, что заработала…
— Долли, не морочь мне голову! Я не такой идиот. Даже если мы каких-нибудь пять центов будем в месяц откладывать, нам хватит твоей зарплаты только, чтоб платить за квартиру и на еду. Ну а телевизор? Даже самый паршивый? Говори, черт побери!
