Андре покосился через забор на лачужку своего отца, на ободранные листы толя по стенам.

Интересно, что они, власти: собираются соорудить нам нормальное жилье или нет? Еще колодец бы вырыть надо. А свет у нас все горит. Черт, затянулись сегодня их картежные посиделки. Хоть бы старик выиграл. А не то опять в ход пойдет все пособие по безработице, матери не на что станет покупать еду. Не будет чая, не будет сахара. Андре вздохнул. Значит, как принесу завтра получку, так придется не только за себя выложить.

Он застыл в темноте под навесом посреди лунной ночи, его охватила тревога. А тут еще это… Возьмет кто и заложит, ляпнет Альберту Роузу, что, мол, балуюсь с его бабой. Его охватила дрожь. Вон ведь взял тогда да и выпотрошил, мерзавец, кишки Гарольду Кьюсаку у пивной…

Только убедившись, что все в ночи тихо, Андре побежал обратно по обжигающей ноги холодом, мокрой от росы траве.

— Пусти под бочок погреться. Согреешь — не пожалеешь! — гаркнул он с порога, захлопнув за собой дверь.

— Тише! Хочешь, чтоб все узнали?

— Что, дверью сильно хлопнул? Сама ж встаешь среди ночи.

Андре скинул рубашку, отдернул край одеяла, нырнул в постель, притянул Доли к себе.

— Скотина! — завизжала Доди. — Пятки как лед, прямо до мозгов проняло. — Она стукнула Андре кулаком по уху. — Ублюдок чертов! Кыш отсюда. Забыл, кто ты есть?

Она еще раз стукнула его кулаком, Андре отодвинулся на край, потянув на себя одеяло.

— Ну вот! Заледенил всю меня вонючими пятками, а теперь еще и одеяло на себя тащит! Чтоб тебя!

Андре вскочил с постели — голый, обиженный, его трясло от ярости.

— Ублюдок, говоришь? Брезговать стала! Прошлой зимой, чуть Альберт надолго в рейс, к тебе то Джейк Пучеглазый, то Алекс Маллиган бегали, так не брезговала?

Наступила тишина, слышно было, как возбужденно сопит Доди.

— Прости, мой сладкий, — произнесла она наконец. Иди ко мне, я тебя согрею, я тебя…

Пронзительный плач послышался из дальнего угла, где стояла детская кроватка.

— О господи! Ну вот, ребенка разбудили. Лезь в постель, ложись. Может, мы потихоньку…

Андре постоял в нерешительности, потом прилег на самый край и замер, не касаясь Доди. Отчаянный рев ребенка сменился полными страха повизгиваниями и рыданиями.

Вот бедолага! Неужто она так и не подойдет?..

Доди прильнула к Андре, жадно поцеловала в губы.

— Ты про что это говорил, когда вошел, о чем я не пожалею? — промурлыкала она. От нее пахло пивом и табаком.

— Так ребенок ведь…

— Да шут с ним. Зубки режутся. — Она зажала Андре рот поцелуем, рука скользнула вдоль его бедра.

Но желания у Андре как не бывало. Он лежал разбитый, беспомощный и чувствовал себя преотвратно. Плач ребенка выводил его из равновесия. Андре сдавил руку Доди, увернулся от ее губ.

— Прости, я, кажется… — У Андре вырвался легкий смешок, он пару раз кашлянул, прочистил горло. Ребенок зашелся ревом.

— Это я тебя обидела, солнышко, да? Честное слово, не выношу, когда пятки холодные. Пойду успокою парня, тогда, может…

Доди села в кровати, сонно потянулась, как кошка. Кожа у нее поблескивала в лунном свете, четко были видны торчащие темные соски. Доди дернула плечами, вскочила с кровати и направилась в дальний угол комнаты к плачущему малышу.

— Ну, в чем дело? Фу! Нашел время, тоже мне! Лежи спокойно, черт тебя подери. Хочешь всю постель изгадить, что ли? — Она повернулась к Андре. — В шкафу есть пара бутылок пива. Поди достань себе. Я сейчас, только пеленки поменяю этому поросенку.

Пиво? К чертям собачьим… Спать хочу, только ведь, когда успокоит ребенка, она… Ну чего рот разевал, хвалился, когда на двор шел? Вон, приспичило ей. А мне-то уже… Надо что-то придумать, как бы удрать от нее домой, к отцу. Что-нибудь поумнее…

Вопрос решился сам собой: внезапно резкий луч света озарил один за другим три угла комнаты, послышалось урчанье мотора, и тяжелый грузовик, громыхая на ухабах, вкатил во двор.

— О господи! Альберт! — вырвалось у Доди.

Но Андре и так уж все было ясно. Он заметался, хватая в потемках одежду, причитая под нос, как поскуливает собака, предчувствуя побои.

— Не смей одеваться, — прошипела Доди. — Хватай все как есть — и мигом к задней двери. — Она сунулась в окно. — Быстрей! Он идет.

Ботинок куда-то делся!

— Господи, да вон он, на кресле.

Андре схватил ботинок и ринулся к задней двери. Только взялся за ручку, как Доди, словно кошка, набросилась на него.

— Не открывай! С той стороны бельевое корыто. Я забыла воду выплеснуть.

Андре отскочил прочь, чуть не выронив из рук ком одежды, открыл внутреннюю дверь и попытался плечом через загородку сдвинуть корыто с места.

— Не надо! Услышит.

— Пусти!

— Погоди, еще есть минутка. Он остановился поболтать с Джонни Крейном и Уилли Эверилом возле вашего дома. Лезь под кровать. Альберт спит крепко. Как захрапит, так ты и вылезай…

Андре нырнул под кровать и растянулся плашмя, уткнувшись носом в грязный линолеум; сердце стучало, тело били дрожь, он отчаянно надеялся, что в охапке, прижатой к груди, вся его одежда.

— Ведь не пощадит, подлец. Точно не пощадит!

Андре раскрыл рот, чтобы унять шумное дыхание, и изо всех сил зажмурил глаза.

— Кровать, Доди! Прибрать надо. Он поймет.

— Тише! Сейчас, сейчас.

Она стояла рядом, у самой кровати, большим пальцем ноги почти упираясь ему в нос. Андре услышал, как она давится, напрягая горло. И тотчас стало совсем темно: громадная черная тень загородила окно снаружи. Доди поднатужилась, и, судя по звукам, ее стошнило. Андре догадался: она специально засунула пальцы в рот.

Тяжелые сапоги загромыхали на пороге.

— Ну, ребята, как утиная охота пойдет, так свидимся, — послышался голос Альберта, обращенный к кому-то во дворе. — А покуда придется мне за рулем задницу просиживать.

Когда Альберт пинком распахнул дверь, Доди принялась метаться по постели, тяжело дыша, комкая и таща на себя грязные простыни. Щелкнул выключатель, и комната залилась режущим глаза светом. Андре под кроватью со страху прижался к самой стенке и тут же вляпался рукой в еще свежий кошачий помет.

— Что за черт, что здесь происходит? — проревел Альберт.

— Альберт, как хорошо, что ты приехал! Меня весь день выворачивает наизнанку, а ребенок, он…

— Опять пивом накачалась, вонища кругом.

Альберт протопал по комнате к детской кроватке, где ребенок заходился плачем.

— Ну, парень, что, что такое? Не желает тебе мать сменить подгузничек, глянуть, не раскрылся ль, не замерз ли ночью-то?

Альберт вынул ребеночка из кроватки и понес его к креслу-качалке у батареи.

— Только сменила ему пеленки, и тут меня…

— Сменила! Хоть бы покормила дитя…

— А я что, не кормила, да? Думаешь, я…

— Чего тут думать? Тут, черт подери, как ни явишься домой после четырех суток рейса, так парень орет благим матом, а ты пивом накачиваешься — сколько можно? Ну-ка, постель прибери. Я всего пару-тройку часов спал за двое суток, не больше.

Когда в горле Альберта заклокотало и он захрапел, Андре выбрался из-под кровати. Прикрывая за собой дверь, он услышал, как Доди тихонько прыснула. Нащупав в темноте ступеньки, Андре понесся что есть духу к забору, возвышавшемуся посреди зарослей пырея, перепрыгнул — и приземлился голой пяткой прямо на острый осколок пивной бутылки. Ступая на носок и оставляя за собой кровавый след, он добрался до отцовской лачуги.

Освещенный лунным светом, Исаак Макгрегор сидел на стуле с прямой спинкой, положив прямо перед собой на кухонный стол, покрытый старой изношенной клеенкой, руки. Изборожденное складками лицо в полутьме выдавало в нем индейца.

— Застукает тебя Роуз со своей бабой, и будут твои кишки болтаться на елке, — произнес отец на наречии племени кри.

Исаак шумно встал и направился в глубь комнаты к кровати.

Андре сложил одежду на освободившийся стул.