— Спасибо. Идите, до палатки как-нибудь доползу.

Кавада кивает и тут же переходит к следующему.

— Вы… вы уверены?

— В первый раз? Держись товарки, тогда точно ещё свидимся.

Алаван не совсем понимает, что тот имеет ввиду. Подняв голову, она оглядывается и видит, как Кавада поднимает на плечо ополченца с оторванной рукой. Саму рану не видно за лохмотьями куртки, но девушку прошибает холодный пот.

«Она вообще человек?»

Что-то падает рядом. Алаван не успевает даже повернуть голову: кто-то со всей силы толкает её в сторону, а через секунду грохочет взрыв.

Дезориентированная, Боевая Сестра пробует подняться. Ноги не слушаются. Лицо печёт и что-то стекает по нему. Алаван утирается тыльной стороной ладони и с нарастающей паникой разглядывает алую кровь. Кто-то сильный хватает её за шкирку и бросает под защиту толстой стальной пластины, поднятой на ребро.

— Сиди! — рявкает грубы голос, по металлу барабанят выстрелы. Алаван во все глаза смотрит на огромного лысого человека, чья кожа, из-за татуировок и пороховой гари, стала иссиня-чёрной. Ей доводилось слышать о некоторых бандитах, что занимались только убийствами. Часто, чтобы отвести от себя гнев жертв, они прибегали ко всяким ритуалам, амулетам и прочей сверхъестественной чепухе. Спасший её мужчина выглядит как один из таких убийц.

Град из пуль кончается, бандит наклоняется к девушке и тянет пустую пятерню.

— Бинтов дай, сестра, — просит он. Ладонь спасителя грязная, в тёмные пятнах. Алаван перебирает сумку, вытаскивает четыре ослепительно белых рулончика. Здоровяк цыкает, берёт два.

— Спасибо, — говорит он, неожиданно улыбается и выпрыгивает из укрытия. Алаван трясущимися руками убирает бинты в сумку, оглядывается в поисках Кавады, но очередная голубая вспышка стирает окружающий мир. Не успевает девушка проморгаться, как знакомый грубый рывок ставит её на ноги.

— Жива? — спрашивает Кавада. Алаван встаёт, смотрит на грязное лицо соратницы, опалённый рукав и представляет, как выглядит сама. Как все они выглядят. Страх перед пулями и взрывами не уходит, даже не слабеет, Алаван как будто взмывает над ним и действует, не обращая на него внимания. Она идёт вслед за Кавадой, переступает через мёртвых, помогает раненым, трясущимися руками завязывает узлы, поливает и мажет раны, тащит на себе тяжёлых, потерявших сознание раненных. Страх становится её бронёй, ничего не может проникнуть сквозь него: ни сомнения, ни жалость. Уши заполняются ватой, которая избирательно пропускает звуки. Стоны и крики — да, свист и грохот — нет. Время превращается в мифическую единицу, потому что нельзя точно сказать, минуты проходят или часы. Дым, гарь, туман. Не становится ни светлее, ни темнее.

— Пресвятой Элоим! — надсадный крик прорывается сквозь вату в ушах, Алаван поднимает голову и видит алое пламя, падающее с небес. Кавада до боли сжимает её ладонь. Это последнее, что чувствует девушка прежде, чем слепнет от яркой вспышки.

От уничтоженных Доков к небу поднимаются жирные клубы чёрного дыма. Хэш поднимается, опираясь на щербатую стену морского вокзала. Перед глазами пляшут серебристые черви. Их никак не удаётся сморгнуть. Охотник ошалело хлопает себя по рукам, груди, ногам. Всё цело, что невероятно. Отделаться звоном в ушах, когда рядом вспыхнуло новое солнце. В тот момент, когда произошёл взрыв, он сражался с передовыми отрядами Западной империи, прорвавшимися через баррикады в районе Пассажирского порта.

Они и сейчас здесь, но так же осоловело крутят головами, взмахивают руками, пытаются встать, но падают на колени.

«Что это было?» — думает Хэш, поднося руки к глазами. В правой рукоять палаша, багряная от подсыхающей крови, в левой — тцаркан. Кожа существа лопнула в нескольких местах, раны сочатся тёмно-лиловой жидкостью. Кажется, что оружие мертво, но вдруг ствол дёргается и из пасти вырывается злобное шипение.

«Живой».

Замерший причал приходит в движение. Тут и там люди хватают выпавшее оружии, двигаются к своим врагам. Заканчивают начатое. Кровь плещет на камни, сухо хрустят переламываемые для зарядки ружья. Молодой матрос в тёмно-серой форме пытается ткнуть в Хэша чем-то вроде длинного копья. Охотник лениво отклоняет удар и направляет на мальчишку ствол тцаркана.

«Не надо», — читает по губам охотник и жмёт на курок. Голубоватая молния превращает симпатичное лицо в обугленную маску.

— Хэш. — Рядом возникает Реза. — Живой?!

— Да. — Губы едва двигаются.

— Докам конец, — бурчит ибтахин. Передышки им не дают: сразу несколько закатников бросаются на пару хагвульцев, не обращая внимания на диковинную внешность Хэша. Реза сверлом ввинчивается между двух матросов, охотник принимает чужой клинок на свой и бьёт противника в грудь.

В поле зрения нет-нет да попадает то, что осталось от Доков. Глубокая воронка, внутри которой полыхает и парит, с громким шипением течёт жижа из оплавленных камня, металла, стекла и человеческой плоти.

— За Хагвул! — ревёт кто-то, играет горн. Ополчение, воспряв, бросается вперёд.

Хэш отвлечённо замечает, что вокруг него больше вражеских цветов, чем дружеских.

— Отступаем! — крик тонет в душераздирающем вопле. Реза вновь появляется из ниоткуда: рукав порван, рука прижата к животу.

— Ранен?

— Ерунда. Надо выбираться.

Хэш проверяет тцаркан. Кожа белая, по тельцу проходят судороги. Нужен корм, но мешочек на поясе давным-давно опустел.

«Можно…»

«Нет».

«В рукопашной мало шансов».

Охотник вспоминает тяжёлый взгляд отца. Как будто Хэйрив знал, что тьма, поглотившая его, клубится и в глубине души его сына.

Хэш опускается на колени. Тычет морду тцаркана в кусок оголённой плоти. Пистолет, заурчав, вонзается зубами в податливое мясо и довольно чавкает. Тем временем охотник обращается к хасса-абаб и устанавливает вокруг себя и Резы поле давления. Воздействие на разум людей по-прежнему ему не даются, так что он просто создаёт не комфортное пространство, которое избегают и хагвульцы, и закатники. Но стрелять в охотника и ибтахина не перестают.

— Надо ух… — начинает Реза, оборачиваясь к Хэшу. — Что ты делаешь?!

— Кормлю тцаркан.

— Но это…

— Они плотоядные. В СЛИМе об этом знают. Покорми свой.

Тцаркан ибтахина лежит в поясной кобуре, медленно приходя в себя. Оружие Хэша багровеет до черноты. Раны пистолета затягиваются прямо на глазах.

— Так нельзя.

— Сейчас только так и можно, — жёстко говорит охотник, протягивая руку. Реза мотает головой.

— Уходим.

Хэш пытается вытереть капли, стекающие с морды тцаркана, но зверёк едва не откусывает хозяину пальцы. Вошёл во вкус. Охотник проникает в сознание оружия. Тцаркан опьянён кровью, и, несмотря на сытость, хочет ещё. Хэш успокаивает его, приглушая агрессивные порывы, и берёт на изготовку.

Фюрестер и ибтахин прорываются к своим. По дороге им удаётся вытащить нескольких людей: двух патрульных, ополченца и Боевую Сестру, которая в исступлении тащит на себе труп. Освободив девушку от поклажи, Хэш втихую отрезает от руки погибшего несколько больших ломтей и убирает в карман.

Хагвул терпит поражение и несёт чудовищные потери. Закатники и восходники, впрочем, тоже. Они оттесняют силы обороны вглубь города, захватывают Порты, и даже дымящаяся воронка Доков им не помеха, но каждая пядь земли щедро поливается кровью солдат с обеих сторон. Тёмно-серый и тёмно-коричневый смешиваются примерно в равных пропорциях, а вот синий, багряный и чёрный почти исчезают из поля зрения отступающих. Захватчики попадают в ловушки: сгорают, взрываются, исчезают в ярких электрических вспышках, но идут всё дальше, оттесняя защитников на Кричащий остров.

«Чудо. Нам нужно чудо».

Беглецов окружают недалеко от Урчащего моста. Большой отряд закатников с пиками наперевес перекрывает дорогу с запада, а восходники с длинными ружьями и кривыми ятаганами — с востока.

— Твою ж… — успевает сказать Реза, прежде чем их обстреливают с двух сторон разом.