— Эй! — кричит она, больше для того, чтобы успокоить себя, создать ощущение если не контроля, то коммуникации. Незнакомец не желает раскрывать себя, но шорох повторяется ближе. Запах становится ярче.

«Что за чертовщина?!»

— Эй! — повторяет Юдей. Оглядывается. Молочная завеса скрадывает перспективу, изменяет очертания древесных стволов, изменяет геометрию пространства. Женщине кажется, что туман стал гуще, а тот небольшой островок под ногами, который она может разглядеть, навсегда отделяется от реальности и парит в белёсом облаке, скрывающем жадную до материи впадину, которая уже пыталась сожрать её сегодня, в ванной. Юдей ёжится, и продолжается надеяться, что всё это наваждение, и достаточно сделать шаг вперёд, чтобы разрушить его.

Вдруг что-то тяжёлое бьёт её в спину. Юдей сдавленно вскрикивает и падает, вспарывая гравием кожу на коленях и ладонях. Боль впивается в тело ядовитыми клыками. Женщина тут же вскакивает, оборачивается, готовая высказать налетевшему на неё студенту, преподавателю, да хоть самому ректору Йониму Гону всё, что она о нём думает. И обмирает.

На дорожке, слегка покачиваясь, стоит огромный паук, размером со взрослую сторожевую собаку. Шесть лап взмывают к небу, перегибаются в суставе и спускаются почти на уровень земли. Они крепятся к округлому брюшку хрупкими, на вид, сочленениями. Верхняя часть тела поблескивает, будто сделана из чёрного полированного кристалла, но нижняя часть, насколько Морав может разглядеть, отличается иссиня-чёрным цветом и щетинится мелкими волосками. Диковинное насекомое не издаёт звуков, только покачивается то влево, то вправо.

— Тихо, — слышит Юдей собственный голос. — Тихо…

Движения паука становятся резче, он переступает каждой из лап, и, без всякой подготовки, взмывает в воздух. Юдей инстинктивно пригибает голову, плечи, почти падает на колени но в последнюю секунду выставляет руки вперёд, загребает гравий и выпрямляется. По ладоням вновь хлещет боль, но женщина не обращает на это внимания. Ей кажется, что она слышит чавканье, но не понимает, кто может его издавать. Тёплая жидкость застилает левый глаза и она машинально вытирает его тыльной стороной ладони. Алая полоса на смуглой коже выглядит как масляная краска.

«Кровь?» — думает она, и вытирает ещё раз, но то ли рана глубока, то ли задето одно из тех мест, которые обильно кровоточат. Она слепнет, а прямо перед ней вновь выплясывает паук. Теперь он чуть приподнимается и, ещё видящим глазом, Юдей видит несколько ярко-красных щупалец, растущих откуда-то из брюшка. Они лежат в гравии, слегка подрагивая, будто по ним проходят электрические импульсы. Щупальца чем-то напоминают голую человеческую плоть. Одно из них разительно отличается толщиной. Движения чудовища вновь становятся резкими. Юдей, не думая, бежит в обратно к главному зданию. Страх уходит на глубину. Управление берут на себя инстинкты.

Воздух свистит, Морав резко падает на землю, лицом вниз. Паук проносится над головой, обдав женщину густой вонью гнилого мяса. Юдей вскакивает, бежит обратно к Южному крылу. На ходу она снимает плащ, накрывает им голову и тут же сдавленно вскрикивает. Жжение вгрызается в череп чуть выше виска. Сзади раздаётся звук, но Юдей не оборачивается: она видит ступени, прыгает на первую, затем сразу на третью. Всего их восемнадцать, последняя, как помнит Юдей, начала крошится пару дней назад. Визг за спиной похож на детские игрушки и фейерверки. Круглая площадка перед большой кедровой дверью с изысканной резьбой. Пальцы обхватывают чёрную литую ручку, Юдей тянет на себя, но замечает движение слева. Сильный удар настигает ее и женщина отлетает к высокому бортику. Камень стонет, в ушах стоит грохот. Она смотрит на руку.

Прямо на сгибе локтя повисает толстое красное щупальце, от которого во все стороны расползается чёрный след, на землю хлещет кровь. Оно пульсирует и возбуждённо дрожит. Щёлкает дверной замок и Юдей поднимает глаза на выходящего мужчину. Тот самый преподаватель в плаще, которого она не узнала, но с которым всё равно поздоровалась. Его лицо обмотано бинтами. Юдей виновато кивает на свою руку и паука.

— Закройте глаза, — просит мужчина, откидывая полу плаща. Он достаёт диковинное оружие, похожее на пистолет, но, судя по всему, живое. Юдей готова голову дать на отсечение, вместо дула у него — широко распахнутая пасть с ослепительно белыми зубами.

— Пожалуйста, глаза, — повторяет незнакомец. Даже сквозь веки вспышка опаляет зрачки, а уши закладывает от высокого визга.

Сильная судорога скручивает тело Юдей узлом. Она слышит крик, но не понимает, что вырывается он из её горла.

Носилки прогибаются под её весом, будто чья-то рука качает детскую колыбель. Но умиротворение перекрывают чудовищные волны боли. Они рождаются где-то справа, поднимаются выше, до ключицы, и уже от неё, одним мощным рывком, расходятся по всему телу. Стонет позвоночник, ноют рёбра, надсадно бухает сердце. Блузка намокла и льнёт к телу. Удушающе пахнет сырым бетоном и медицинским спиртом.

— Сердце отказывает…

— Не откажет.

Сознание раздваивается. Снаружи Юдей колотит от холода, внутри всё горит.

— Внутренние…

— Нормально. Держите.

Резкий порыв ветра обволакивает женщину нежным пузырём, слизывает пот, превращает кожу в кристально-чистый голубой лёд, под которым полыхает инфернальное пламя.

— Если бы ты успел…

— Но я не успел, — холодно отвечает глубокий низкий голос, — теперь твоя очередь. Она обращается?

«Обращаюсь? Я?» — отстранённо думает Юдей, но мысли перечёркивает агония. Сотни кривых зубов впиваются в желудок, печень и почки, терзают глотку, прокусывают язык. Или это она сама?

— Кровь!

— Лёгкие?

— Нет, язык. Почти откусила. Дайте кляп.

Чужие пальцы действуют быстро и профессионально. Во рту появляется что-то плотное, но мягкое. Безвкусное. Юдей кусает его на автомате и неведомое вещество обволакивает зубы и застывает.

«Воздуха», — думает Юдей. Лёгкие и носоглотку будто разъело едким газом и теперь каждый вдох расцвечивает боль новыми красками. Она и подумать не могла, что бывает такая боль. Мысли путаются, дробятся на ничего не значащие обрывки, в них вплетается речь невидимых и незнакомых ей людей. Сознание погружается в глубокую тьму, испещрённую багряными протуберанцами.

— Она в сознании?

— Вроде того.

Секунда невесомости, и Юдей оказывается на твёрдом холодном столе. Хруст ткани, клацанье ножниц.

— Халат! Хэш, покинь операционную.

— Вместе с тобой, Реза.

— Тогда и ему халат!

— Хэш, я здесь не останусь.

— Тогда увидимся на обеде, мам.

— Хорошо.

Голоса тонут в неразборчивом шёпоте, хлынувшем прямо в уши. Юдей не различает слов, но их звучание складывается в слепок идеи, которая пронизывает её насквозь и оборачивается холодной песней ненависти ко всем теплокровным, думающим, дышащим.

Агония выедает глубокие полости внутри Юдей, и их быстро заполняет этот шелестящий и неумолимый голос страшного существа. Она и не пытается ему противостоять, от неё первоначальной, той Юдей Морав, которой она была ещё утром, почти ничего не остаётся. Что-то уничтожает её, медленно и планомерно, кусочек за кусочком. Пока не включается свет.

Он пробивается сквозь веки. Расплавляет их, как тонкую преграду из рисовой бумаги, и рвётся дальше, проникая в мозг, в артерии и вены. Он вымывает шёпот из ушей и тьму. Питает Юдей изнутри, превращает её в ангела и возвращает самое себя. Крик, рвущийся из горла, рождён не болью, но радостью.

— Что с ней?

— Не мешайте.

— Доктор…

— Не мешайте!

Юдей выгибается дугой. Крылья носа затапливает красным, первые капли скользят по едва видимым руслам вокруг рта, перемахивают через подбородок и стекают дальше, подгоняемые сёстрами.

— Доктор.

— Я прикажу вывести вас, если вы не заткнётесь!

Юдей бьётся в припадке. Она уже не понимает, где и кто она. Её сознание одним махом становится больше тела, вырывается наружу и захлёстывает комнату невидимым вихрем из агонии и наслаждения. Она заболевает и выздоравливает, падает и взмывает к небесам. Умирает и рождается заново. Что-то хрустит, но это её не заботит.